Право на легенду

Жернаков выпросил в котельном цехе большой лист меди, разрезал его пополам, положил на верстак и задумался. Что бы такое выбить? Рисунок сюда нужен крупный, просторный. Уж больно хороша фактура! Он всегда любил медь, ее теплую, тусклую глянцевитость, легкую прозелень, проступающую с возрастом, ласковую податливость в работе.

К меди, конечно, пойдут фрукты. Дыня, например, обложенная персиками и виноградом. Или что-нибудь еще, но обязательно емкое, округлое, чтобы солнцу было удобней лежать на выпуклых листах чеканки. Надо у Насти посмотреть, в ее старых узорах для вышивки, помнится, видел что-то такое.

Он достал папку, выбрал среди рисунков упитанного зайца, сидящего на пне с трубкой в зубах, и решил, что для пробы вполне сойдет. Тем более что заяц чем-то неуловимо напоминал механика Касимова, и Жернаков со злорадством подумал, что, если чеканка получится, он с удовольствием подарит свою первую работу этому авантюристу, так опозорившему его перед сыном.

Вообще-то говоря, он не имел ни малейшего представления, как это все делается. Вот лист меди, на нем выцарапан иголкой рисунок, теперь надо этого зайца как-то извлечь, перевести в другую плоскость, придать всему объем, обозначить формы и контуры. Может, позвонить Иочису? Он ведь и чеканкой занимается.

Э, нет! С чужого-то голоса каждый запоет. Тут, Петр Семенович, давай шурупь сам, иначе это не работа будет, а строгание. Небось, когда деталь сложной конфигурации на верстак кладешь, ты не ищешь, у кого бы спросить.

Если сперва все это из дерева вырезать, положить сверху лист и обстругать, то, похоже, получится, только вот не знаю, какое дерево выдержит. Искрошится все, изомнется.

Так он топтался у верстака, прикидывал, заходил то с одной стороны, то с другой и не заметил, что Женя уже несколько минут стоял в дверях, сопел, должно быть, сочувствовал. Потом не выдержал, скинул пиджак.

— Не с того боку, отец, берешь. Дай-ка я попробую.

— Ох ты! Отзанимался, что ли? Больно быстро.

— Перед смертью не надышишься.

Он перевернул лист обратной стороной, взял иголку.

— С изнанки надо, по-моему. Понимаешь? И для каждой детали свою оснастку. Можно на войлоке — он и держать будет, и податлив, а края — надо в сарае покопаться, там подходящего железа много. Как думаешь?

— Пожалуй, дельно придумал. Бери-ка новый лист, царапай, а я посмотрю пока в сарае. Чтобы, значит, сразу две заготовки не загубить.

Женя сбегал в сарай, принес толстый лист войлока, сумку железного хлама и принялся мастерить оснастку.

«Смотри-ка, даже не спросил, зачем я эту канитель затеял, — как-то мимоходом подумал Жернаков. — Не спросил, нет… Потому что ему и без спросу понятно».

Он стал смотреть, как коряво и безграмотно, с его, профессиональной точки зрения, подходит Женя к работе, и видел в то же время, что эта корявость всего лишь от неумения; что он полной мерой наделен тем внутренним напряжением, страстью и нетерпеливостью, которые подспудно выковывают из человека мастера. Он видел, как движения его прямо на глазах, вот здесь, за верстаком, становятся уверенней и осмысленней: каждая неудача тут же оборачивается открытием; каждый неверный удар молотком тут же брался на заметку и уже не повторялся.

«Вот беда! — думал Жернаков, следя за работой сына. — Руки просятся, да голова не пускает! Или, может, оглядится со временем, поймет, где его настоящее дело, перестанет себя со своей дороги спихивать. Все может случиться».

— Ты чего зайца выбрал? — спросил Женя.

— Нравится мне. Смотри, какой толстый, щеки прямо со спины видать. Такого и волк поостережется… — Жернаков загасил сигарету и тоже подошел к верстаку. — Твой директор сегодня звонил, пригласил на завтра в институт. Вечер встречи какой-то. Только не пойму, рано вроде съехались студенты, им еще отдыхать положено.

— Да они и не разъезжались. Старшекурсники, третий семестр: на строительстве нового корпуса работали.

Теперь закурил Женя и сел на диван.

— Отец, как ты думаешь, не помянут мне, что я вроде как по твоей протекции поступил.

— Ты поступи сначала.

— Я поступлю, не бойся.

— Кто ж помянет? Никто не знает.

— Это верно… А ты не помянешь?

— Я не должен. Ты, Женька, особенно-то не копайся. Ты так рассуди: если у тебя все хорошо будет, если ты штаны даром не просидишь и образование на пользу обернется, значит, все было по совести. Ну, а если что не так, тебе я, конечно, не помяну, а себя упрекать буду. Тем более что скоро не только за себя отвечать придется.

— Почему?

— Я вот сегодня шел по городу и думал: какую вам с Леной комнату к свадьбе оставить? Твоя вроде мала, свою отдавать жаль. Однако, думаю, ничего не попишешь. Сын женится, не комар начихал.

— Понятно… — Женя опустил голову. — Ты дома, был, да? Я заметил, что-то ты очень быстро в передней тогда появился. И вид у тебя был не с улицы. Ты не думай, отец, я ведь собирался тебе и маме сказать. Просто, все еще не решено, мать у нее… Ну, сам понимаешь. Я бы посоветовался.

— Меня ты можешь просто в известность поставить, — серьезно сказал Жернаков. — Человек ты взрослый, жить тебе… А вот с матерью уж постарайся как-нибудь по-другому, чтобы она хоть не поняла, что ты без нее решил.

— Я постараюсь, отец. — Он робко улыбнулся и предложил. — Слушай, давай я машину стиральную посмотрю, а то тебе опять разгон будет.

— Посмотри. И в сарае, кстати, прибраться надо. Еще кое-что сделать. У меня послезавтра отгул кончается, мать скажет, что мужика вроде как в доме и не было. — Он заглянул через плечо сына на лежавший перед ним медный лист. — М-да… кособочит маленько. До чеканки тут еще далеко. Что-то мы не додумали.

— Вообще-то, отец, можно и консультацию получить. Чего гордиться? Опыт перенимать надо. Павел из больницы выйдет, все толком объяснит.

— А он здесь при чем?

— Так он этим знаешь как занимается? Ну, не всегда, конечно. Ты в ресторане «Волна» был? Он там весь интерьер им сделал.

— У Казаряна?

— Ну да… Ему говорят: «Давай мы с тобой договор заключим, заплатим, как положено», а он надулся: «Мне тут работать, мне самому, может, приятно, чтобы рабочее место красивым было».

— Ишь общественник, — усмехнулся Жернаков. — То-то мне Казарян говорил, что все даром обошлось. Угостил, говорит, раз или два… Уважения к труду нет. Ну, ладно. Как он там?

— Ничего. Врачи говорят — испугом отделался. Аппетит, как у слона.

— Значит, порядок, — улыбнулся Жернаков. — Оклемается. Ты мне скажи, Женя, как такое получиться может? Я, когда узнал, что это Павел, растерялся даже сначала. Но потом думаю: выходит, из человека человеческое до конца не вытравишь, как ни старайся.

— А я не удивился, — сказал Женя. — Он парень отчаянный, смелый. Только он просто не знает, куда себя приткнуть.

— Верно. Говорил я с ним… Только плохо как-то. Надломился парень. Теперь бы вылечить его. Знаешь, если кость прочно срастется, то это навсегда, даже захочешь сломать, не выйдет.

— Так то кость, — сказал Женя.

— Я понимаю. Это я для сравнения. Будешь у него — привет передавай. А сейчас давай потрудимся еще маленько. Получится — Касимову подарим. Похож на него, правда?

День пятый

Пятница выдалась дождливая. Над Каменным Венцом собрались белесые тучи, а это значит — быть снегу.

Жернаков с утра еще немного повозился с чеканкой, потом до обеда паял радиатор. Может, к завтрашнему дню и распогодится, а не распогодится, все равно надо на базу отдыха съездить, Бадьянова навестить, грибов подсобрать хоть немного. Настя ворчит, что у Артура полные кадушки, а ей на рынке покупать приходится. Да и дела кое-какие накопились: ребята жалуются, что рыбозавод спускает в реку отходы.

А еще исхитриться надо сегодня до вечера к зубному врачу успеть. С понедельника тянет. Страх перед этими врачами — признаться стыдно. Хорошо было, когда в больнице лежал: пока печень лечили, всего подлатали. По мелочам, правда. Сказали: если бы не ваша печень, вам бы штангой самой тяжелой заниматься можно.