Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

— Не волнуйтесь, Шурочка, — успокоила ее Ася, — потом меня нашла мамина тетка…

Ася вспомнила худое, желтое лицо в седых букольках и печальные, видимо, когда-то красивые глаза. Вспомнила альбомы с выцветшими от времени фотографиями, длинные ажурные перчатки без пальцев, бронзовый старинный подсвечник, какие-то нелепые на Асин взгляд вещи, и сама тетка казалась какой-то нелепой. То она принималась вязать никому не нужные корзиночки, уверяя, что, продав их, они смогут избавиться от «финансовых затруднений». Корзиночек, конечно, никто не покупал. То вдруг тетка начинала переводить Пушкина на эсперанто. «Это будет настоящая сенсация», — убеждала она Асю. Однажды, в день рождения, тетка подарила ей китайскую вазу, истратив на покупку всю свою пенсию, а у Аси не было ботинок. И все-таки Ася ее любила.

От воспоминаний Асю отвлекла Екатерина Тарасовна.

— Идите ко мне в гости, — позвала она.

Все ушли. Пелагея Тихоновна дремала. Ася, захватив вязанье, устроилась на кровати Екатерины Тарасовны.

— Ася, я все стараюсь понять, какого цвета у вас глаза.

— Зеленые.

— Вы иногда похожи на итальянского мальчика.

— Вот уж не знала. Вероятно, из-за носа. Юрка говорит, что мой нос попал ко мне случайно.

— Вас, я вижу, разволновал приход ребят.

Глядя в глаза Екатерины Тарасовны, она спросила:

— Как, по-вашему, они пришли… Ну, из… жалости?

— Ася, я ведь сегодня уже говорила: страдать могут животные, а сострадать только люди.

— Я не хочу сострадания.

— Простите, девочка, но вы глупости говорите. Считайте, что вы тогда зря на своих уроках проповедовали гуманизм.

— Это другое.

— То самое. Вы недовольны, что они приходили?

— Что вы! Но я не хочу, понимаете, чтобы меня жалели. Я… я боюсь… Ведь, может быть, я никогда больше не вернусь в школу.

— Вы знаете восточную пословицу: деньги потерял — ничего не потерял, здоровье потерял — половину потерял, веру потерял — все потерял.

— А вы знаете, ну, тех, что возвращались в школу?

— Знаю, спросите у Анны Георгиевны. Вам трудно было с этим классом?

— Да. Трудно и интересно. Когда я училась, мы были другие. Ну, почему?

— Веяние времени. У каждого поколения своя «детская болезнь». Правда, во многом виноваты родители. Сколько раз мне приходилось убеждаться, к каким ужасным последствиям приводит пресловутая родительская жалость. Мама и папа расшибаются в лепешку, чтобы создать детям с малых лет «изящную жизнь», а после рвут на себе волосы: «Откуда он такой тунеядец, мы же с матерью — труженики». А зачем парню трудиться, если с детства ему дается все без малейших усилий. Один знакомый профессор так разговаривает с сыном: «Тебе нужен фотоаппарат — поезжай летом в колхоз, заработаешь деньги — покупай». — Помолчав, Екатерина Тарасовна спросила: — Ася, почему вы пошли в педагогический?

— Этот же вопрос мне задала завуч, когда я начала работать в школе. Видите ли, в детском доме я всегда возилась с малышами. Там это принято. В пятом классе у нас преподавала литературу Лидия Алексеевна. Чудесный человек. Она была тоже эвакуирована. И нас, трех девочек, на октябрьские праздники позвала к себе. Я пришла первый раз к кому-то домой. Понимаете, домой! Не знаю, может быть, тогда-то у меня в подсознании родилось, я ведь была еще мала, что учитель никогда не бывает одинок.

Ася замолчала.

За окном что-то хрустнуло — ударилась об оконный карниз подтаявшая ледяная сосулька.

Сняли карантин. Можно хоть ненадолго покидать опостылевшие стены, можно гулять по скверу, встречаться с родными, друзьями. Но погода, как назло, испортилась: шли дожди со снегом, на улицах бесновались ветры, снежная кутерьма билась в окна.

Асю навещали каждый день. Приходили учителя из новой школы, с которыми она еще не успела сдружиться. Асю посещения эти и радовали и утомляли. Она изо всех сил старалась казаться веселой.

Ученикам приходить Анна Георгиевна категорически не разрешила под предлогом, что детям запрещается бывать в инфекционной больнице. Однако Ася догадывалась об истинной причине. После ухода ребят она волновалась, плакала, а вечером лежала с температурой.

Свекровь еще не появлялась. Асина болезнь уложила и ее в постель, она писала: «Как только мое сердце позволит, я приду к тебе, я целыми днями думаю о тебе»… Каждый день вкусную снедь приносила Гавриловна, их приходящая работница.

Ася ловила себя на том, что ни с кем из знакомых она так легко себя не чувствовала, как с Александрой Ивановной. Главное, она ничего не выспрашивает, разговаривает с ней, как со здоровой.

Только Риту никто не навещал. Она и писем подолгу не получала. Дома у нее осталась старуха-мать и трехлетний сын. У матери больные ноги, она еле передвигается по комнате, а мальчика Рита никак не могла устроить в детский сад. Рита постоянно огорчалась: «Сидит, бедненький, без воздуха». И когда Зойка вошла с письмом в поднятой руке и сказала:

— А ну, Рита, пляши, тебе письмо! — Рита побледнела и с испугом смотрела на конверт.

— Пляши, пляши! — кричала Зойка.

— Не надо, Зоя, — сказала Екатерина Тарасовна. — Отдайте письмо.

Рита прочитала его и с трясущимися губами заявила: она должна ехать домой.

— А лечение? — спросила Люда.

Какое уж там лечение. Соседка, что помогала матери, уехала. Теперь и за хлебом некому сходить. Что думает завком? А кто его знает? Два письма им отправила — не ответили. По больничному до сих пор не получила. С завода приходили домой, велели передать — пора на работу выходить.

— Что же мне делать? — Рита оглядела всех.

— А если вы свалитесь, кто за вами будет ухаживать?

Тетя Нюра всхлипнула в подушку.

— Кем вы работаете? — спросила Риту Екатерина Тарасовна.

— Бухгалтером.

— Ну, вот что — торопиться вам нечего. Люда права — надо лечиться. А домашние дела мы уладим. Круглосуточный детский садик у вас есть?

— Есть. Только в него не попасть.

— А это мы посмотрим. Ася, у вас должен быть хороший почерк. Берите-ка бумагу. Сейчас мы напишем письмо турецкому султану.

Сочиняли письмо все.

Ася писала: «Мы не верим, что заводской комитет не имеет возможности устроить в детский сад ребенка тяжелобольной матери и присмотреть за престарелой женщиной».

Тетя Нюра сказала:

— Кабы не обиделись, может, пожалобнее попросить…

— Мы не просим, а требуем! — возмутилась Люда.

— Точно! — воскликнула Зойка. — А чего с ними фигли-мигли разводить. Сказать бы им попросту: паразиты, мол, и вся недолга!

— Нет уж, обойдемся без паразитов. Припишите-ка, Ася, вот еще что, — Екатерина Тарасовна подумала и продиктовала: «Надеемся, что завком поддержит Маргариту Васильевну Жукову, и нам не придется обращаться за помощью к общественности через областную газету».

— Вот это по-нашему! — восхитилась Зойка.

Ждали ответного письма, но не прошло и недели, как пожаловали Ритины сослуживцы. Привезли деньги по больничному, просили ни о чем не беспокоиться — сынишку устроили в детский сад, к матери приходят старшеклассники, помогают ей по хозяйству.

За послеобеденным чаем повеселевшая Рита (у нее голос даже стал громче) угощала тортом.

Настроение у всех было превосходное. Еще бы! Выходит, и мы — сила, и мы еще что-то значим. Вот и за Зойкой должны вечером приехать. Кто знает: пройдет месяц-другой, и вот так же усядутся все вокруг стола и будут тебе говорить всякие напутственные слова.

— Вот что, друзья, — сказала Екатерина Тарасовна. — Не худо бы нам такое событие отметить. Как вы думаете? Зою надо честь по чести проводить. — Она вытащила из тумбочки бутылку.

— Сухое вино. И не повредит. Что нам доктор скажет? — обратилась она к Люде.

— Не повредит, — воскликнула Люда, протягивая кружку.

Зойка — ей, как отъезжающей и самой здоровой, налили полную кружку — выпив, крякнула.

— Ой, девочки, — сказала она, прижимая руки к груди, — какие вы все хорошие! Я лучше людей, чем больные, не встречала. Вот ей-богу! По-моему, чахоточные самые правильные люди.