Господствующая высота

— Думаю на Камчатку податься.

— На Камчатку?

— На Камчатку, — твердо повторил Степан Захарыч. Задетый короткой обидой на счастье этих людей, он назвал Камчатку случайно, только потому, что она была далеко. Но сейчас он и сам уверовал, что действительно поедет туда. — Там умелые люди очень нужны…

Ухватившись за поручень, Степан Захарыч легко вскочил на убегающую подножку, и поезд, на минуту причалив к темной платформе, двинулся дальше, тяжко набирая скорость.

— Приезжайте к нам! — кричал Федор в ночную тьму.

— Обязательно приезжайте! — вторила ему жена.

Поезд, все ускоряя ход, удалялся от станции, и два человека, сведенные судьбой, все стояли и глядели вдаль. Некоторое время был виден красный фонарик на тамбуре последнего вагона, затем и он исчез за поворотом. Но еще долго было слышно, как, отзываясь на стремительный бег поезда, шумели вдали деревья.

Чужие берега

— Земля, — сказал моторист Савва Морговцев таким тоном, словно речь шла о чем-то самом обыкновенном.

Двадцатилетний рыбак Григорий Аникин шевельнулся, веки его приоткрылись и тотчас снова сомкнулись.

Морговцев нагнулся и сильной рукой потряс товарища за плечо.

— Очнись, браток, приехали.

Казалось, его слова только теперь дошли до сознания Аникина. Он вздрогнул и с неожиданной легкостью вскочил на ноги. Рубашка, как парус, вздувалась вокруг его худого, опавшего тела.

— Мать честная! И впрямь земля!..

— Земля-то земля, — глухо проговорил сидевший у руля Щерба, — только чья она, эта земля?

Аникин испуганно глянул на шкипера:

— Как чья? Известно, советская.

Щерба не ответил. Он резким движением повернул руль, направив лодку прямо к берегу…

Прошло без малого двое суток, как рыбаки вышли из горящего Севастополя на моторной лодке, надеясь за день и ночь достичь Кавказского побережья. Их преследовал фашистский самолет, но он так и не накрыл моторку авиационными гранатами.

К ночи они потеряли представление о том, куда плывут. Компаса у них не было. Шкипер Щерба мог бы отлично вести моторку по звездам, но хоть бы одна звездочка глянула с окутанного облаками низкого неба! Они плыли наугад с одной единственной думой: хватит ли горючего?

Впрочем, еще они думали о том, что за кусок хлеба и глоток пресной воды можно отдать полжизни.

До самого конца не расставались рыбаки с родным Севастополем. Рыбацкий колхоз снабжал город рыбой, под обстрелом и бомбежкой забрасывая свои сети в море. В последние недели стало не до рыбы. Щерба и его два друга шныряли на юркой моторке по бухтам, помогая эвакуировать раненых в центральную часть города, развозя тол для взрыва предприятий, укрытых меж скал, на берегу Южной бухты. Хотя уже несколько дней бои шли на улицах города, хотя в Севастополе не оставалось ни одного целого здания, ни одной пяди земли, не пораженной огнем, хотя от огня и дыма нечем было дышать, все же до последней минуты они не думали, что им придется покинуть Севастополь, вернее — то, что осталось от Севастополя. Приказ об этом они услышали от самого Нетребенко, комиссара штаба МПВО Северной стороны, бывшего парторга рыбацкой артели.

— Войска эвакуируются, — сказал он. — Пробивайтесь к Кавказскому побережью, ребята! Будем драться за Севастополь на новых рубежах.

После такого приказа можно было хоть разумом принять то, с чем не мирилось сердце.

Голод и жажда дали знать о себе лишь на вторые сутки. Щерба предложил пить морскую воду. Он не раз довольствовался ею во время долгих рыбацких странствий, когда приходилось туго. Несмотря на противный соленый вкус, убеждал он, морская вода утоляет жажду, и голод легче переносишь.

Он хлебнул несколько горстей. Его примеру последовал Аникин. Вода заполнила пустоту в желудке, и поначалу Аникин хвалился, что может еще целые сутки обходиться без еды. Но вскоре его скрутила боль. Аникин уверял товарищей, что ему вот-вот станет лучше, но потом затих на дне лодки, прижал к животу согнутые в коленях ноги.

На исходе второго дня неожиданно разговорился Савва Морговцев. Обычно из него нельзя было слова вытянуть, а тут вдруг он принялся рассказывать Щербе, как перед войной гулял у брата на свадьбе. С мрачным воодушевлением расписывал он окорок — сам на языке тает, черную икру ложкой ел, гуся с кашей да с яблоками — от одного духу голова идет кругом!..

«Плохо дело!» — подумал Щерба и посоветовал:

— Ложился бы ты лучше спать, Савва.

Тот угрюмо усмехнулся:

— Не нравится, что ли, мой рассказ?

— Не нравится, — ответил Щерба, маленький, коренастый, с рыжевато-седыми колечками волос и бутылочного цвета, цепкими глазами. — Распущенность это, вот что!

— Ладно, поехал!.. — Савва сполз с лавки и улегся на дно лодки, с трудом уместив в узком пространстве свое крупное тело. — Ведь вот вредный какой дед… — проворчал он, засыпая.

А «вредный дед» просидел на вахте всю ночь. На рассвете он приметил чайку и понял, что земля близко. И все же не стал будить товарищей, пока вдалеке явственно не обозначились верхушки холмов. Тогда он растолкал Савву…

…По мере того как они приближались к берегу, голубоватые склоны холмов отодвигались вдаль, а впереди все больше открывалась прибрежная полоса, поросшая невысоким кустарником. Светлыми плешинами выступали обнажения скалистой породы.

Узкая песчаная отмель окаймляла берег. Волны, перекатываясь, набегали на песок, затем быстро семенили назад, оставляя после себя бархатистые тяжи гнилых водорослей.

Щерба сбавил обороты и осторожно повел лодку вдоль отмели. Бледноголубая поутру, вода близ береговой черты рыжела отражением песка и скал. Солнце поднималось все выше, хмурый берег осветился, влажно зазеленела листва кустарника. Аникин изумленно воскликнул:

— Орешник!.. А я-то думал, — под Батуми одни лимоны да апельсины растут!

Кустарник расступился, открыв молодой сад с саженцами не более полуметра высотой. Рыбаки увидали упряжку из двух волов и человека в пиджаке и кепке, перепахивающего междурядья.

Он шел, сильно согнувшись, всем телом налегая на горбатую деревянную рукоятку, другим концом уходившую в землю. От рукоятки к ярму волов тянулась длинная палка. Дойдя до края сада, ближнего к берегу, человек ударил одного из волов погонялкой по боку. Тот лениво подался в сторону, за ним нехотя последовал другой; волы неуклюже повернулись, и конец палки вырвался из земли, сверкнув ярким блеском металла…

— Видать, здорово нас дальше Батуми занесло, — странно усмехнулся Щерба.

— Как есть Турция… — в тон ему отозвался Морговцев.

— Турция? — привскочил Аникин. — Да ты что?

— Факт, Турция, — повторил Савва. — Разве видано, чтоб у нас сохой пахали?

И действительно, то была соха, только более легкая и чуть иная по устройству, чем те, что доводилось Аникину видеть в детстве.

С ребячливым удивлением вглядывался он в простой и скучный берег чужой страны. Щерба с легкой завистью следил за молодым рыбаком. Вот они, двадцать лет: стоило только пробудиться любопытству к жизни — и всю хворь как рукой сняло!

Рокот мотора заставил их обернуться. Волоча за собой широко расходящиеся водяные усы, к ним быстро приближался сторожевой катер. На носу трепетал флажок с полумесяцем.

— Вот что, товарищи, — сказал Щерба. — Мы находимся в чужой державе. Помните, кто мы есть. — и он до горла застегнул все пуговицы на своем видавшем виды брезентовом кителе.

…Никаких дипломатических осложнений с турецкими властями у рыбаков не произошло. Сторожевой катер взял их на буксир и отвел в близлежащую бухту. Около деревянной пристани покачивалось несколько лодок и мелких суденышек, на берегу, под прямым углом друг к другу, стояли два деревянных барака, а близ самой воды — окрашенная в зеленый цвет будка. Отступя от берега, среди цитрусовых деревьев и шелковиц виднелся какой-то поселок — глинобитные домики с плоскими крышами.

На берегу их поджидал высокий смуглый человек в хаки и большой фуражке, косо сидящей на его блестящих черных волосах. Он знаками предложил рыбакам сойти на берег. Щерба знаками же ответил, что на берегу им делать нечего.