Антымавле - торговый человек

На улице Эгтинки и Наволь жмутся к Пьёту, а он их прижал к себе и по головкам гладит, жесткие волосы ворошит. Какие-то желтые кусочки, словно льдинки из болотного озера, дал детям. Показал, что в рот класть надо, и сам причмокнул губами.

Смеется Эгтинки, улыбается, вытащил изо рта льдинку, показывает сестренке:

— Как ягода.

Всей тундре известен Пьёт. Не приспособлен язык чукчей выговаривать его трудное имя Петр. Удобнее и проще Пьёт, совсем по-чукотски получается.

А торговец не в обиде, даже сам себя так называет. Пусть хоть чертом назовут, лишь бы шкурки давали.

Давно Пьёт по тундре ездит, как свой дом ее знает. Сам управляет собаками. Собаки у него сильные, большие перегоны делать могут. И уж если у кого побывал Пьёт, ни одной шкурки не оставит, все подберет, все выманит. Говорят, будто шаман он, своих сильных духов имеет, помогают они ему.

Антымавле рядом стоит, на торговца смотрит. Второй раз в жизни он видит белого человека. В стороне от дороги стойбище Валькатлян, не посещали его торговцы, да и брать в нем нечего. Все время валькатлянцам нерпу бить надо, с голодом бороться, песцов ловить людям некогда. Раза два приезжал торговец Коноп в Валькатлян, да и то непогода его заставила завернуть в бедное стойбище.

Смотрит с любопытством на Пьёта Антымавле, удивляется. Почему это у него волосы рыжие, как оторочка из росомахи на керкере Инрынэ, усы пушистые такого же цвета. Почему-то думал Антымавле, что у всех людей волосы черные должны быть. Оказывается, и красные, как лисий мех бывают.

Одет Пьёт как чаучу: торбаса короткие из белого камуса, штаны из шкуры годовалого телёнка и даже лымгыл — капюшон, как чукча, носит. Ничего страшного в нем нет, только глаза часто моргают да голова, как у старика Гиулькута, когда тот шаманил, трясется. Улыбается. И Антымавле в подарок сладкую льдинку дал.

Эгтинки задрал голову, глаз не сводит с высокого танныта. Разговаривает с ним Пьёт, хохочет.

— Что это? — спрашивает, трогая чаут.

Молчит Эгтинки, застеснялся.

— Вот так бросать надо. — Взял в руки детский чаут Пьёт. Взметнул — и на рог оленя, валявшийся рядом, накинул. Смеется Эгтинки, улыбается Наволь, смеется Антымавле: танныт, а чаут ловко бросает.

— Да и ты настоящим чаучу будешь, — хлопает по плечу Эгтинки Пьёт. — А песцов ловить умеешь?

— Не-е… — хохочет Эгтинки.

— А Амчо много поймал?

— Два элгара — беляка, — беззаботно ответил мальчишка. — Там, за пологом, в нерпичьем мешке.

— Кэйвэ, — подтвердила Наволь.

Наигрался вдоволь Пьёт, зовут его в ярангу. Собаки накормлены, нарты прибраны, теперь и людям перекусить надо. Все, что было самое лучшее, выставили хозяева: на деревянном блюде посреди полога мороженая оленина: измельченное в крошку каменным молотком мясо с листьями чевальгина в нерпичьем жиру, оленье сало, мозг мороженый, миска с жиром. А в чоттагине мясо свежего убоя варится.

Амчо торбаса тщательно выбил, снял две кухлянки, остался в меховых штанах, которые кое-как на бедрах держатся, в полог забрался. Снял верхнюю одежду и Пьёт, но в рубашке остался. Посмотрел Амчо на Пьёте, пощупал рубашку и сказал:

— Мымлыквын — вошеловка. Хорошо такую носить, всех вшей выловит.

Улыбнулся Пьёт, головой потряс, глазами замигал чаще, но ничего не ответил.

Антымавле тоже голый по пояс в пологе сидит. Девки в чоттагине возятся, одна лишь Этинеут за мужчинами ухаживает да Эгтинки и Наволь рядом с Пьётом уселись.

Взял Амчо щепоткой мороженое мясо, прихватил зелени, обмакнул в жир и в рот кладет. Потянулся и Пьёт за едой, но вдруг что-то вспомнил:

— Ев-ев — обожди! — сунул руку в карман меховых штанов и ледяное вместилище вытащил.

Переливается в нем светлая вода, как на перекате в речке Энмывээм, соблазняет Амчо. Нельзя, рассудок потеряешь, глупым станешь, но экимыль — огненная вода, как след зверя, притягивает. Отодвинул Амчо от себя деревянное блюдо и решился:

— Ладно, пусть немного выпью.

Налили в кружки, выпили.

Пьёт предложил и Антымавле попробовать, но Амчо не разрешил:

— Нельзя молодому пить, — и придвинулся ближе к Пьёту. — Пусть к девкам в чоттагин идет.

Ест Пьёт словно волк голодный. Мясо в жир окунает. А Амчо к еде больше не притрагивается, не хочет перебивать жгучего ощущения огненной воды. Зачем приятное едой портить? Пусть веселит экимыль, сердце радует. Глуп Пьёт, не понимает, что лишает себя радости. Ну ладно, пускай ест.

— Вареное, — приказал Амчо Этинеут, даже не глядя на нее.

Внесли дымящиеся куски оленины. Пьёт налил еще раз, потом еще, и незаметно бутылка оказалась пустой.

В уголке Этинеут с укоризной на старика посматривает. Но разве скажешь ему, все равно не послушает. Раз ты женщина, то молчи. А у Амчо язык развязался, хвастаться начал:

— Оленей у меня во, — перебрал пальцы на руках и ногах, — двадцать двадцаток и больше, наверное, два раза двадцать по двадцать. Хочешь тонкой шкуры, твои штаны протерлись? Этинеут, шкуру? — приказал он.

Этинеут покорно встала, выползла из полога и через некоторое время, приподняв входную шкуру, бросила неблюй — шкурку годовалого теленка.

— Еще! — крикнул старик и обратился к Пьёту. — Глупая, не понимает, что на штаны две шкуры нужно.

В полог влетела вторая шкура.

— Такие шкуры только у меня можно достать. Пусть тебе подарок, — говорил заплетающимся языком Амчо.

— У хорошего хозяина и шкуры хорошие, и оленей много, — поддакнул Пьёт.

— Бери, не жалко! Надо помогать людям, — расщедрился старик и приказал принести пыжиков.

— Долго ехал я. Оленей в тундре, что нерп в море, много, — начал Пьёт. — А песцы вот стадами не ходят. Шкур оленьих я могу и у анкалинов достать, мне элгар нужен.

Протрезвел Амчо, о песцах услышав:

— Стар я, слаб стал. Одни девки остались, мужчин нет. Стадо оберегать некому, все сам делаю. Охотиться некогда, песцов нет, а что есть — не жалко мне. Вот смотри, положил тебе.

— Первый раз луораветлана обманщика вижу, — с едкой улыбкой сказал Пьёт и затряс головой.

— Это я-то обманывающий! — вспылил старик. — Осмотри кругом, найдешь что, твое будет. А так не говори.

— Искать не буду, а вот духи мои всю правду скажут, — и крикнул в чоттагин: — Поклажу мою внесите!

Совсем протрезвел старик. Неужели правда, что танныт своих духов имеет?

Внесли в полог вместительный мешок из нерпы. Развязал Пьёт, порылся и вытащил бубен. Не похож на чукотский: маленький, обруч широкий и покрыт мандаркой — выбеленной нерпичьей шкурой.

Испугался Амчо чужих духов, схватил свой пояс с охранителями-помощниками, приказал Этинеут вынести детей в другую ярангу, чтоб не навели порчу на них духи иноземца.

— Свет погаси, не хочу своих духов тебе показывать, — таинственно прошептал Пьёт.

Темно в пологе. Раздались глухие удары бубна. Чувствует в темноте Амчо, что встал на колени Пьёт.

— Ая-я-а-аа-яя, — затянул приезжий и перешел на русский язык. — Дол-го-о-оо по тундре шлялся я-аа! Устал, измотался.

Много честных людей видел, а вот здесь с обманывающим встретился… Дух мой, помоги мне проучить этого неуча! Аа-я-аа-аа-я-аа!

Страх вселился в Амчо. Не может понять слов, да и должно быть так: с духами надо разговаривать только одному шаману известным языком.

— Ая-а-а! — тянул хриплым голосом Пьёт. — Скажи, скажи мне правду, — снова перешел он на чукотский язык. — Скажи, скажи!.. Ая-а-аа! Что?.. Где?.. — Резко оборвались звуки, наступила тишина. Тяжело дышал Амчо, чуть слышно перешептывались в чоттагине Антымавле с девушками.

— Встань! — приказал шепотом Пьёт Амчо. — Выйди!

Старик с бьющимся сердцем выполз из полога.

— Зайди за полог!

Старик послушно пошел за полог. Он не ощущал холода, страх притупил все чувства.

— Дальше! Еще дальше! — командовал Пьёт. — Возьми нерпичий инэн — мешок. Он у тебя там, над пологом, висит. Нашел?!