Антымавле - торговый человек

Дрожат у старика руки, но невольно к мешку тянутся.

— Достань, что в нем лежит! Неси в полог!

«Сильные духи у танныт, далеко видят. И, как это они могли узнать, что здесь у меня, тайное лежит?» — размышлял старик, вползая в полог.

— Зажги свет, — Пьёт протянул Амчо спички.

Долго разгорался жирник, не сразу светло стало.

Старик, глаза зажмурил, не хотел смотреть на Пьёта, а когда открыл, то уже шкурок песцов своих не увидел, только из мешка танныта кусочек белого меха торчал.

— Теперь я знаю, что ты обманывающий, — окончательно убил старика Пьёт. — Ну ладно, от моих духов никто тайны не сохранит. Давай еще выпьем.

Молчит Амчо, сказать ничего не может, но выпил, что поднес ему Пьёт. Затуманило опять голову, легче стало, страх прошел.

А Пьёт лег у другой стенки полога, ноги под себя подобрал, так как не хватало для него ширины полога, захрапел, будто ничего не случилось.

Всю ночь просидел Амчо, покачиваясь, глаза зажмурив. Еще темно было, когда Пьёт проснулся. Чаю напился, ехать собрался.

— Хоть и обманщик ты, но я все же оставлю тебе плитку чая да связку табаку-папуши, — сжалился он, сложил в свой мешок неблюй и пыжики и выполз наружу.

Быстро собрался Пьёт, собак запряг.

Эгтинки с Наволь на улицу выбежали провожать веселого танныта. Но не тот уже Пьёт, внимания на ребятишек не обращает, играть не хочет, сладкими льдинками не угощает.

— Хак-хак! — крикнул Пьёт на собак, и упряжка рванула с места.

Проводил печальными глазами упряжку Амчо. Смотрел вслед, пока не скрылась она среди редких деревьев в сумраке утра. Отошел от яранги в сторону, снял с пояса амулеты.

— Плохопомогающие вы! — сказал гневно и швырнул своих помощников в чащу кустарника. — Я других, посильнее вас, найду.

Вернулся в ярангу Амчо, забрался в полог и проболел целый день…

Идет по тундре Антымавле. Небольшой мешок за плечами, а в нем лишь запасные торбаса, две пары чижей да тяжелая ровдужная камлейка. В руках посох с колечком, нож на поясе.

Ночи светлые, чувствуется весна. Почернели вершины холмов, снег с них стаял, и только северные склоны кажутся совсем не тронутыми весенним солнцем. Пойдут скоро реки, пробьют глубокие русла в толстом снегу, затопят тундру, полное бездорожье настанет.

Спешит Антымавле.

— Ко-ко-ко! — вспорхнула из-под ног с черной проталинки куропатка, поднялась вверх и круто опустилась, пропев свое свадебное «ко-ко-ко!».

— Ко-ко-ко! — вытянув шею, сиплым голосом передразнил ее Антымавле. — Как я, наверное, чаю долго не пила, горло высохло, потому и хрипишь.

Третий день идет по тундре Антымавле. Покинул он Амчо. Со стариком ничего, сжился, но как вернулся Етынкеу, муж Этинеут, так житья ему не стало. Горд Етынкеу, с презрением и ненавистью относится к береговому.

— Нерпоед! Надоело вонючее мясо есть, так сюда перебрался, — упрекал он Антымавле и страшно скрипел зубами.

Жил Етынкеу так, словно не было больше мужчин в стойбище, кроме Амчо и маленького Эгтинки. А как-то раз, в тундре, процедил сквозь зубы:

— Ты что, бездельник, стадо оленей хочешь получить от Амчо? Забыл, постарше тебя хозяин есть.

Опешил Антымавле, растерялся, слов не нашел для ответа завистнику.

— Не бывать анкалину оленеводом, как киту не ходить по тундре… — добавил Етынкеу.

Промолчал Антымавле, затаил страшную обиду. Будь он постарше в посильнее, наказал бы обидчика за такие слова.

«И чем гордится Етынкеу? — размышлял Антымавле. — Какой он чаучу, если оленей своих не имеет. Хоть бы работящим был…»

Молчаливым, неразговорчивым после встречи в тундре с Етынкеу стал Антымавле. Амчо понять не мог, что случилось с юношей, но когда Антымавле, сообщил, что уходит, насильно удерживать не стал.

— Человек сам себе хозяин, делай как хочешь, — сказал Амчо.

В тот же день ушел из стойбища Антымавле, благо Амчо к берегу подкочевал, на старые места отела вышел со стадами.

Далековато до Валькатляна, но что значит пятидневный переход для сильного юноши. Шагает Антымавле по тундре, постукивают вельвыегыты — короткие лыжи о твердый, подмерзший за ночь наст.

— Ко-ко-ко! — вспорхнула опять куропатка.

— Ты что дразнишься, хрипящая? Тебе весело, тебе везде еда сейчас есть. Ко-ко-ко!.. — От этих слов развеселился Антымавле.

Нет перед глазами широкого лица Етынкеу с узенькими злыми глазами, не маячит в тундре его тяжелая медвежья фигура, не слышит он больше оскорбительных упреков. Об одном лишь сожалел он — с Вулькинэ жалко расставаться было. Привязался к ней Антымавле: веселая, работящая, всегда ему лучший кусок мяса припрятывала. А в последние дни как вернулась из тундры, так новый керкер из шкуры пестрого оленя надела.

— Ты куда это нарядилась? К кому в гости собралась? Как будто и стойбищ рядом нет, — промолвил как-то Амчо, будто ни о чем не догадываясь.

Покраснела девушка, лицо рукавом закрыла, выбежала из чоттагина и всю ночь в тундре пропадала.

…Взгрустнулось Антымавле, и вдруг опять куропатку увидел. Куропатка вытянула шею, встрепенулась и между кочек побежала. Семенит лапками, подергивает шеей. И снова рассмеялся Антымавле:

«Как Пьёт, шеей дергает, моргает красными глазами. Не шаман он. Эгтинки по глупости все рассказал, а старик и поверил в духов танныта…»

Все выше подымается, солнце, все сильнее припекает.

Жарко Антымавле, от усталости ко сну клонит, а идти еще далеко.

«Почему бы не поспать?» — подумал Антымавле. Выбрал на сухой проталинке кочку побольше, подложил мешок под голову, поджал ноги и заснул крепким сном.

Разбудила его опять куропатка.

— Какой глупый я, — расхохотался Антымавле. — Ведь она мне друг, помочь хочет. Ко-ко-ко! Показывает, что ягоды и почки можно есть.

Пошарил по кочкам, пособирал прошлогодней брусники, посрывал почечки с тоненьких стелющихся веточек.

— Как будто лучше. — И, затянув ремень потуже, зашагал по тундре дальше, пока не увидел внизу Валькатлян, раскинувшийся между сопками.

Тымнелявыль — ничего не имеющий

Стоит на скале Равыквын Антымавле и не узнает Валькатляна. Одна яранга осталась. Снегом ее занесло, но видно, что живут в ней люди: дымок над ней вьется, пробивается из открытых дверей, тропинка уходит к морю в торосы. Узнал ярангу Гемалькота, а яранги Имлытегина нет, и место занесено так, что следов никаких не видно. Встревожился, бросился бегом вниз…

Гемалькот рассказал Антымавле, как было.

— Когда ты ушел, сначала хорошо жили. Нерпы много били. Потом патроны кончились. Сетками ловить стали. Пришел месяц темных ночей, не стало нерпы. Лед толстый. На умку охотились. Но плохо, патронов нет. Все же двух убили копьем. Умка ногу мне поломал. Болел долго. Имлытегин один охотился. Сын мой помогал ему. Потом умка ушел совсем. Голодно стало…

Сидит на корточках возле костра Номнаут, каждую щепочку переворачивает, угольки в кучу сгребает, чтобы все сгорело. Постарела женщина, не узнает ее Антымавле. Лицо осунулось, морщинок — как рек в тундре, кожа почернела, татуировка — две полоски на носу и пять на подбородке — с кожей сливается. Молчит Номнаут, щепочку тщательно осмотрит и в очаг аккуратно положит, глаз с пламени не сводит. Бурлит вода в котле, варится мясо нерпы. Слушает Антымавле Гемалькота.

…— Может, хорошо было бы, но Пьёт обманул. Приехал с севера обмороженный, еле живой, собаки голодные, корм просит. У самих мало, однако поделились. Взамен табаку дал столько, что несколько раз понюхать хватило. Шкуры медвежьи забрал. Обещал долг вернуть. Весна уже, дороги скоро не будет, а долга Пьёт все еще не везет.

Потом совсем плохо стало. Собак ели, шкуры ели, мололи кости и со шкурой варили. Приезжал племянник Имлытегина, немного мяса, жира привез. Но говорил, что и у них плохо. Еще рассказал, что в Увэлене торговый дом есть. Там можно дешевле взять, чем у Пьёта и Конопа.

А как сейчас проживешь? Чаю нет, табаку нет, патронов нет. Привыкли настоящие люди к этим вещам, без них прожить не могут. Племянник уехал. Имлытегин решил туда пойти. Меня звал. А как же я родное место покину? Остался. Когда я поправился, Имлытегин собрал свои вещи, ребятишек на нарты посадил, Эргынаут больную и сам, как собака, потащил их.