Том 1. Здравствуй, путь!

Съели кашу, выпили чай. Утурбай уже знал, что все солдаты тоскуют по дому, у некоторых есть жены, дети, невесты, и решил: настало время делать большой прыжок.

— Домой надо, домой, — сказал он весело.

— Не пускают, — отозвались ему.

— А ты сам, сам! — Утурбай достал из-за пазухи царский приказ о мобилизации казахов, недавно расклеенный по столбам и стенам. — Вот царь пишет: «Иди ко мне воевать», а я говорю: «Воюй сам! Я с немцем не ругался, я дома жить буду».

— Ты, значит, дезертир? — спросил один из солдат.

— Дезертир, дезертир. — И тебе надо делать дезертир. Вот так. — Утурбай разорвал царский приказ и кинул лепестки в ветер.

— А это куда? — Солдат показал свою винтовку.

— С собой. На охоту будешь таскать.

— А это? — Солдат кивнул на подводы с оружием.

— Это нам.

— Вам? Кому? — Все солдаты озадаченно уставились на Утурбая.

— Нам. — Утурбай сделал кругообразное движение руками. — Нас много. Весь Казахстан — мы. Отдайте нам оружие, и мы отпустим вас живыми.

— А этого не хочешь? — Один из солдат нацелил в Утурбая винтовку.

Но другой отвел ее и сказал:

— Подожди. Два раза не умирают, и если уж умереть, то не дуром.

Начался трудный торг. Утурбай твердо стоял на одном: кто добровольно сдаст оружие, будет цел, а кто окажет сопротивление, будет убит. У солдат же не было согласия: и сопротивляться и сдаваться страшно, где жизнь, а где смерть — неизвестно.

Чтобы поторопить солдат, Утурбай громко крикнул:

— Э-ге-гей! Каждый наш человек иди ко мне!

Тотчас все кусты вокруг сильно зашатались. С криками: «Хочешь жить, сдавай оружие! Хочешь жить, руки вверх!» — повстанцы заняли поляну. И солдаты без боя сдали оружие.

Повстанцы решили не задерживать солдат, а немедля отпустить: ведь безоружные они не опасны, а пока добираются до города, до нового оружия, повстанцы будут далеко в горах.

Утурбай подошел к солдатам с протянутой рукой, прощаться:

— Всем вам желаю счастливый путь!

Но первый, второй, третий и так семеро солдат отказались прощаться.

— Мы с тобой. Без оружия в воинскую часть нельзя: там расстреляют. Взял оружие, бери и нас!

— Хорошо. Молодец! — хвалил солдат Утурбай. — Иди, беру. Всем будет работа.

Мухтар удивлялся на сына: какой он сегодня веселый и говорливый.

Восьмой солдат сначала решил идти какой-то своей дорогой, но, когда отряд повстанцев скрылся, ему стало жутко брести одному безоружному среди чужих гор и одному же отвечать за все оружие и за всех восемь человек — дезертиров. Он пустился бегом за повстанцами и потом долго радовался, что догнал, что если и погибнуть придется, то не одному, а вместе со всеми.

По дорогам и тропам, прямо бездорожной степью и горами ко всем аулам и кочевьям мчались вестники Длинного Уха. Дикими, охрипшими голосами они кричали, что началась великая война с царем.

Восстание, несомое на быстроногих скакунах, через несколько дней охватило громадное пространство. Движение казахов в горы, на убег, остановилось, началось обратное, в степи. Впереди — отряды конных повстанцев, за ними — табуны запасных лошадей, стада баранов на убой, верблюды, нагруженные разобранными юртами и всяким житейским скарбом.

Мухтар командовал сотней повстанцев, сын Утурбай командовал другой сотней. А всего собралось до восемнадцати тысяч всадников. Они окружили город Токмак. Но горожане вооружились от мала до стара и отбили первые атаки.

Семья Мухтара раскинула юрту километрах в трех от города и пустила скот на несжатое пшеничное поле.

— Зачем губишь хлеб, когда есть трава?! — упрекнул отца Утурбай.

— Это — не наш хлеб.

— Хлеб — всегда хлеб. Настоящие джигиты не воюют с хлебом. С хлебом воюет орда.

Старик замахнулся на сына плеткой.

— Собака, — прошипел он.

— Отец, я долго слушал твои слова, теперь послушай ты мои. У русских глубокий корень, они не уйдут. Ты видел, как дерутся русские мальчишки, женщины? Я видел и понял: не уйдут!..

Мухтар хватал ртом воздух, шипел, но не мог найти слов, которые бы, как плеть, ударили сына.

Утурбай продолжал:

— Ты напрасно привел сюда семью, ей лучше вернуться в горы.

— Зачем ты взял ружье? — спросил отец.

— А ты не знаешь: куда дует ветер, туда летит и песок. Пока что ты и похожие на тебя — ветер, а я — песок.

— Отдай ружье другому, он будет лучше драться! Я скажу старшинам, чтобы выгнали тебя.

Утурбай подозвал мать, сестру и сказал:

— Соберите юрту и уходите в горы!

— Нет! — крикнул отец. — Шейте мешки! Возьмем Токмак, куда будете складывать русское добро?

Повстанцы начали новое наступление на Токмак. Вначале им повезло, они отбили от города воду и даже ворвались в одну из улиц, но потом горожане сделали вылазку и отбили воду обратно. После этого Утурбай явился в штаб старейшин и сказал:

— Когда погонят нас, мы ускачем. А что будут делать наши семьи и скот? Скот и семьи надо отправить в горы.

Исатай — он как давний мятежник был в совете старейшин — вывел Утурбая из штаба и сказал:

— Иди в горы! Можешь куда угодно, наш народ не пожалеет тебя.

Утурбай пришел в юрту, взял Тансыка за руку и повел по лагерю. Горели костры, в больших котлах варилась баранина. Повстанцы группами сидели у костров, перевязывали свои раны, точили самодельные пики, чинили разорванную сбрую. Неподалеку от воинов паслись их заседланные кони.

— Запомни, Тансык: народ, который живет на одном месте и пашет землю — сильный народ, у него корень глубоко сидит. Победить, выгнать такой народ трудно. Хочешь быть сильным — паши землю, сей хлеб, сажай сады, глубже загоняй свой корень. Мы, кочевники, — Утурбай покивал на повстанцев, — плохие воины. У нас ничего нет в земле, никакого корня, у нас постоянно конь под седлом, чтобы убежать. Теперь иди в юрту!

— Я хочу с тобой. — Тансык вцепился в брата.

— Иди, иди!.. Скоро будет бой. — Утурбаю пришлось довести упрямого брата до юрты и сдать матери. Потом он ушел к своей сотне.

Сотня Утурбая была составлена из тех джигитов, которые захватили обоз с оружием и первые подняли восстание. Она считалась самой храброй, удачно провела уже несколько боев. Но в совете старейшин не было к ней полного доверия. Честь и славу портили Утурбаю и его сотне те восемь русских солдат, которые без сопротивления сдали оружие и за это получили жизнь. Присоединившись к повстанцам в Боамском ущелье, они продолжали следовать за ними и дальше. Утурбай несколько раз напоминал, что они свободны, могут идти, куда хотят, повстанцы не будут ни удерживать их, ни преследовать.

А солдаты раскидывали руками:

— Куда мы пойдем? Ну, скажи!

— Ваша воля, ваше дело, — говорил Утурбай, не зная, что посоветовать. — Я свое сказал: не держу, свободны. Дальше думайте сами.

— За это спасибо! Вот и не гони, дай нам одуматься!

Думали долго, крепко и в одиночку и скопом и в конце концов решили, что самое лучшее для них — оставаться при сотне Утурбая, как оно сложилось само собой, помогать у котлов, ухаживать за лошадьми, чинить повстанцам обувь, одежду, сбрую. Все восьмеро были не господа, не белоручки, а кто — пахарь, кто — кузнец, кто — портной, кто — сапожник, кто — мастер на все руки.

Решили держаться вместе, все за одного, один за всех, особой командой без определенного назначения. Солдата Романа Гусева, самого спокойного и рассудительного из команды, выбрали своим старшим. Выбрали не распоряжаться, нет — они все были одинаково вольны и равны, воинские погоны и кокарды сорвали и бросили еще в Боамском ущелье, — а для того, чтобы общаться через него с командиром сотни, с повстанцами.

Для Утурбая было самое лучшее, если бы они ушли от повстанцев. Тогда кончатся упреки, что он укрывает врагов казахского народа, держит их в военном лагере, где они могут предательски ударить в спину, вызнать и выдать военные тайны повстанцев. Он устал от этих попреков и боялся, что за ними могут последовать скверные, кровавые дела.