Том 4. Солнце ездит на оленях

Алексей Кожевников

Собрание сочинений в четырех томах

Том четвертый

Солнце ездит на оленях

Часть первая

1

Далекая, сказочноподобная, многоликая и многоименная земля: Лапландия, Мурман, Заполярье, великая оленья страна, край черных дней и белых ночей, то незаходящего, то невосходящего солнца, край северных сияний и непуганых птиц… И даже закрай света.

Маленькая лопарская деревушка. Восемь избенок да столько же амбарчиков беспорядочно стоят на скалистом берегу озера, словно брошены кем-то сердито, как ненужная шелуха съеденных орехов.

Не успели люди обогреться толком после долгой зимы, а лето уже умчалось на юг, вместе с перелетными птицами, и по всей Лапландии установилась новая зима, тысяча девятьсот пятнадцатая и шестнадцатая.

Именно там родилась невеселая шутка: «У нас двенадцать месяцев в году — зима, остальное время — лето». И жизнь меряют не годами, не летами, а зимами.

Лопарь Фома Данилов — оленевод, рыбак и охотник, седая борода и лысая голова — жил шестьдесят четвертую зиму, его дочь Матрена, полнотелая, крепкосбитая — двадцатую, сынишка Николай, сухой, смуглый, вроде копченой рыбешки, — пятнадцатую.

Девушка не любила свое имя, считала грубым и внушала всем, чтобы звали ее Мотей или Манной. Парнишка был вполне доволен своим, но по малости лет его звали уменьшительно: Колян, Коляш, Колянчик.

Вместе с зимой пришла долгая полярная ночь, поместному «темная пора». И в ночи бесновалась непроглядная, колючая, знобкая пурга. Мотя и Колян считали, что пуржит пятые сутки. Отец уверял их:

— Ошибаетесь. Вы одни сутки проспали. Пуржит шестые.

И не мудрено было ошибиться: солнце давно не показывалось, зори не возгорались, часов в доме не водилось, пойти к соседям не пускала пурга. И соседи за пуржливое время ни разу не стукнулись к Даниловым. Все отсиживались в своих избушонках-тупах, все много спали.

Тупа Даниловых, как и всякая лапландская тупа, — нечто среднее между чумом кочевника и русской крестьянской избой. Стены и потолок у тупы деревянные, пол земляной. Обогревает тупу не печь и не костер, а камелек, похожий на недоделанную печку, у которой нет свода и трубы. Дым из камелька сперва переполняет всю тупу и потом уж медленно выползает через дыру в потолке.

Даниловы выбегали из тупы только по самым неотложным делам: принести из амбарчика продуктов, из поленницы — дров, набить котел и чайник снегом взамен воды…

Одетые в шерстяные рубахи и меховые сапоги, они сидели возле камелька на оленьих шкурах, согнув ноги калачом. В тупе и с непотухающим камельком было холодно, почти как на улице. Все тепло выдувал ветер. Рядом с людьми сидели две собаки.

Фома ремонтировал потрепанную оленью упряжь. Мотя шила себе приданое из темного и белого оленьего меха, из красного и зеленого сукна, украшала его разноцветным бисером. У Моти рысья зоркость. Рысь хорошо видит и может охотиться ночью, а Мотя при неровном свете камелька нашивает мелкий бисер.

Колян помогал отцу нарезать ремни для сбруи, выбегал за дровами, подживлял в камельке огонь, мастерил себе «музыку» из оленьих рогов и оленьих сухожилий, которыми оленеводы заменяют нитки, струны.

Попутно с делом припоминали и пересказывали друг другу всякие были и небылицы. Полукочевая лопарская жизнь при таких занятиях, как пастьба оленей, охота на разного зверя и птицу, рыбная ловля в реках, озерах и в море, щедро творит были. А долгие сиденья, вынуждаемые неудобствами северного климата — полярным мраком, затяжными буранами и дождями, — толкают на пересказ былей. При этом были украшают придумками, как одежду бисером, и всякая лопарская быль постепенно становится полубылью-полусказкой.

У Даниловых все было пересказано уже не один раз, и Колян с завистью думал: «Перебежать бы к соседям. Вот там есть что послушать». Ему, непоседливому, как все здоровые парнишки, было невтерпеж в своей скучной чадной тупе, где почти до пола висел плотным, черным облаком едкий дым: сидеть надо со склоненной головой, перебираться с одного места на другое надо по-собачьи, на четвереньках.

— Скоро ли кончится пурга? — упрямо добивался он от отца.

— А ты спроси у нее, — отвечал отец.

— Похоже, стихает. Послушай!

Умолкали и слушали.

Но пурга не стихала, не слабела, как вечно незамерзающий водопад на быстрой горной реке.

— Кто несет пургу? — спросил Колян. — Она ведь без крыльев, не может летать сама.

— Пургу носит ветер. Пора знать, не маленький, — сказал отец.

— А кто такой ветер? Я никогда не видал его.

— Ветер… Ветер… — Старик отложил работу и задумался.

Он бесконечно много раз видал, как ветер гонит снега, тучи, парусные лодки, срывает и кружит осенние листья, ломает деревья, вздымает волны на озерах и в море. Вот сейчас он склонился над дымоходной дырой, шумит, свистит и так дует в нее, что из камелька разлетаются угли. Вот так хлопнул дверью, что вся тупа вздрогнула. Ветер бывает сильный и слабый, холодный и теплый, сухой и мокрый, жесткий и ласковый, порывистый и ровный, северный и южный, восточный и западный. Но каков он с виду, каково лицо ветра — старик не знал.

— Народ говорит, что ветер посылают боги и колдуны, — сказал он. — Когда ветер один, без дыма, без снега, без листьев, его нельзя видеть. Он — невидимый дух.

— А скоро ли вернется солнце? — не унимался сын.

Отец растопырил руки и начал медленно, с пришептом перебирать пальцы, затем сказал:

— Через восемнадцать дней, — помедлил, повздыхал и добавил: — Если, конечно, не случится с ним беды.

В темную пору все лапландцы живут в большой тревоге за солнце. У него трудная, опасная жизнь. Иногда его заглатывает бездонная пучина моря. Иногда злые ветры окружают облаками, тучами и подолгу держат в этом плену.

Солнце-то ездит, как и люди, на оленях. Всякую зиму оно уезжает в теплые страны за новой весной. И тогда наступает темная пора. Весны приезжают в Лапландию молоденькими, румяными, веселыми, как девушки. Здесь они зреют, становятся летом, затем осенью. А зимой умирают. И солнце поворачивает своих оленей в вечно теплую страну, где весны не стареют, не умирают.

— Путь-то большой, тяжелый, через моря, озера, реки, по горам, по камням, по лесам. Олени совсем просто могут утонуть, сломать ноги или еще покалечиться как-нибудь, — выкладывал свои опасения Фома. — А без оленей и солнце не может двинуться.

Всю темную пору не покидали оленеводов горькие предположения, как не покидал их тупы горький дым: вдруг солнце не вернется, и в Лапландии будет вечная ночь, вечный холод, снег и лед. Никогда не вскроются реки, и не придет в них морская рыба метать икру. Не распустятся деревья, перестанет расти тундровый мох — ягель, без которого не могут жить олени. Что делать тогда оленеводам и рыбакам?

Пока солнце не нарушало заведенного порядка — возвращалось вовремя, но в темную пору люди становились до крайности пугливы. Они были так слабы перед суровой природой своего края с долгой жестокой зимой, полярным мраком, коротким летом и скупым, ненадежным теплом.

Колян не умел еще отдаваться надолго чему-либо одному и от тревоги за солнце перешел к веселью — на олений рог, между двумя отростками, натянул струны из оленьих жил и, перебирая их, начал придумывать песню: