На острове нелетная погода

На КП мы договорились: я молча на малой высоте выхожу в расчетный район встречи, разворачиваюсь и захожу в хвост нарушителю. За три минуты до атаки наш шумовик прекращает работу, а я включаю радиолокационный прицел. Пилипенко наводит меня (если я сам в свой прицел не увижу цель), и я даю перед носом нарушителя очередь трассирующими снарядами. Наши связисты (они знают частоту работы радиостанции нарушителя) по радио приказывают нарушителям границы повернуть на запад и следовать на наш аэродром. Если эта команда будет игнорирована, я применяю оружие.

Таков наш план. Но на горьком опыте я не раз убеждался, что гениальных планов не бывает, зачастую кто-то или что-то вносит в них свои коррективы; не лелеял я надежды, что все получится, как задумали мы, и на этот раз.

Точно выдерживаю скорость и курс — от этого зависит точность выхода в район встречи с противником, — временами посматриваю за борт. По-прежнему все залито вокруг черной тушью, и от одного взгляда по коже пробегает холодок, будто в кабину врывается стынь холодного морского воздуха. Невольно мимолетным кадром перед глазами мелькает Юркино купание. Самолет-разведчик сбил его тогда над нейтральными водами днем. Каким-то чудом ему удалось спастись, и мы его нашли. А теперь, ночью, в непроглядной черноте, не найдешь. А до утра при температуре воды, близкой к нулю, долго не продержишься.

Я отогнал тревожные мысли и сосредоточил внимание на приборах — от техники тоже многое зависит, — к счастью, двигатели и аппаратура работали как часы… А вот сами часы… они будто остановились. Нет, секундная стрелка ползла (не бежала) по окружности. Еле-еле. Вот ведь какой парадокс — когда времени в запасе мало или куда-нибудь торопишься, оно летит незаметно, а когда хочется, чтобы оно прошло быстрее, время будто останавливается. Не зря говорят: ждать и догонять хуже всего. А я и ждал, и догонял. Хотя бы словом обмолвиться с Пилипенко, узнать обстановку. Но нельзя.

Монотонно, с присвистом гудят двигатели, в наушниках гермошлема слабо шуршит, будто мыши копошатся в соломе. Я прислушиваюсь — кажется, сейчас прозвучит какая-то команда. Но КП молчит, а мне тем более нельзя подавать звука. Вспоминается лицо Лесничука, то самоуверенное, решительное, то такое, каким я увидел его на КП перед этим полетом. Не думал он, не гадал, что судьба так круто может изменить его планы. «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом», — не раз повторял он при мне пословицу. Может, и в самом деле я плохой солдат? Но никогда я не задумывался, даже мысли такой не приходило, как выбиться в генералы. Служил и служил себе честно, без пристрастия, без высокомерия и уничижения, чтоб людей не было стыдно, и не гонялся особенно за чинами. Заело немного самолюбие, когда из нашей дружной троицы Геннадия первым назначили командиром звена, но не настолько, чтобы обидеться; приятно, взволнованно билось сердце, когда повышали по службе, но тоже при этом не кружилась голова от самообольщения, не возносился я над другими. Считал себя не ординарным человеком, а способным, умеющим разбираться в людях. А оказалось, не очень-то. Дятлов быстрее раскусил Лесничука. А я даже тогда, когда он решил бросить Светлану, оправдывал его: любовь-де сильнее благоразумия… Струсил, не явился в такой ответственный момент на КП, когда у границы появился воздушный разведчик… И общевойсковой генерал и Гайдаменко, кажется, тоже поняли, что за гусь наш командир и почему у него вдруг заболели зубы…

А вот и подошло время разворота. Круто кладу истребитель в крен и набираю высоту: на севере острова сопки превышают 500 метров, а южнее и того выше. Ложусь на заданный курс, еще выжидаю немного и включаю радиолокационный прицел. В ту же секунду раздается команда Пилипенко:

— Двадцать влево! Курс сто шестьдесят. Дальность…

— Цель вижу…

На экране прицела чуть левее и выше — отметка цели. Блестки помех выглядят тусклее и расплывчатее. Беру ручку управления на себя и загоняю отметку почта в центр, чуть ниже. Она быстро начинает уходить вниз — противник близко. Чтобы не столкнуться с ним, я придерживаю истребитель с превышением. Бросаю взгляд за борт. Вверху впереди мелькает звездочка и тут же гаснет. Значит, в облаках есть разрывы. Поднимаюсь еще чуть выше. Здесь звезд больше. Всматриваюсь вниз. Чернота. Если нарушитель идет без аэронавигационных огней (странно было бы, если бы они горели), я ничего не увижу.

— Цель под вами, — сообщает Пилипенко.

— Понял.

Выпускаю тормозные щитки и наклоняю истребитель носом вниз. Даю очередь. Трассирующие снаряды пунктирной дорожкой уносятся вперед и тонут в рваных облаках. И снова чернота смыкается вокруг.

Скорость моего истребителя падает до шестисот километров. По моим расчетам, нарушитель снова вышел вперед. Прибавляю обороты двигателей — самолет уже плохо слушается рулей и норовит свалиться на крыло.

— Ноль двадцать первый, цель по курсу, десять влево. Дальность…

Чуть доворачиваю влево.

— Цель вижу.

— На наши команды изменить курс не отвечает. Увеличивает скорость. Пытается уйти к востоку. Уничтожить!

Я и сам это заметил. Нарушитель резкими разворотами со снижением стремится сорвать мою атаку. Мне эти штучки знакомы, и я не выпускаю его из центра прицела. Еще отстаю немного, на всякий случай, чтобы осколки от ракет и обломки от нарушителя не задели истребитель. Пора. Нажимаю на гашетку пуска ракет. Два огненных метеора отрываются от истребителя и уносятся один за другим вперед. И в ту же секунду впереди вспыхивают гирлянды факелов, опускающихся вниз. Ракеты уносятся за ними: противник применил новую, но знакомую мне противоракетную защиту. Меня это не обескураживает: я ждал каких-либо каверз.

Едва исчезает на небе блик вспышки — взрыв ракет, — пускаю снаряды другого класса. И снова горящие факелы. Но на этот раз ракеты не идут на приманку, проносятся выше. Я вижу их след до самого взрыва; оказывается, мы летим уже за облаками, кромка которых у восточной береговой черты опустилась метров на четыреста.

Но взрыв еще ничего не значит, противник мог применить еще что-то. Отворачиваю вправо, влево, вверх, вниз. И земля почему-то молчит.

Экран чист, если не считать несильных помех, создаваемых, видимо, все тем же разведчиком. Но на истребителе установлена отличная система защиты, которая автоматически обеспечивает работу прицела в любых условиях. Спасибо нашим конструкторам, они создали нам превосходную технику.

Почему молчит КП? Не уверены или есть основания?..

— Ноль двадцать первый, двадцать влево, высота восемьсот…

Что за чертовщина! Неужели нарушитель перехитрил меня?

Снижаюсь на восемьсот, прижимаю лоб к тубусу прицела — чисто. Вожу носом истребителя по сторонам, по высоте — та же картина.

— Ничего не вижу! — в сердцах сообщаю на КП.

— Правильно не видите, — весело говорит Пилипенко. — Цель поражена, возвращайтесь на свою точку. Учтите, погода усложнилась.

Это уже другой вопрос. Главное было — уничтожить противника, а сесть как-нибудь сумею. Круто разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и беру курс на свой аэродром…