Лоцман кембрийского моря

Лидия не выдержала и прыснула в подушку под радостный аккомпанемент бубенчиков и колокольчиков, и тогда она стала хохотать. Она побила свою веселую постель, ужасаясь громозвучным следствиям своей смешливости, а почетная постель трезвонила, как расскакавшаяся удалая тройка, частично утешая радушного хозяина в том, что гости не сполна воспользовались кулаковским гостеприимством.

Бесконечная стена южного берега Лены, ощетиненная темно-зеленым лесом, раскрывается неширокими доломитовыми воротами, и Полная выбегает из них, будто торопится поспеть в протоку и через протоку — в Лену, чтобы Лену пополнить. Она спешит, бежит и никак не выбежит вся — и совсем незаметно тонет в протоке. А Лена и не знает о ней.

Лена и Лидия длительно глядят на ободранные ворота Полной. Крутые и высокие откосы ворот поросли тайгой, но в некоторых местах она содрана вместе с питательной почвой — широкими полосами снизу вверх. После жестокой вырубки лес не может прижиться вновь, и такой берег разрушается, насыщая воздух пылью далеко, и Лена «болеет» в таких берегах: обмелевает, ее теснят пески.

А Лидия сказала с эгоизмом геолога, что эти склоны «хорошо обнажены»: она могла с удобством видеть желтые, красные, светлые и темные оттенки коренных пород.

Первые сорок километров от устья Полной — до Алексеевки — Зырянов обследовал в прошлом году. Теперь их прошли довольно быстро, сделали общий обзор из лодки. Только перекаты задерживали даже в нижней части реки, наиболее полноводной.

В Алексеевке помнили Зырянова по его прошлогоднему посещению, а в одной семье было у него даже двухлетнее знакомство. Сын старого охотника Алексея Петрова работал с Зыряновым с 1932 году на Байкале.

Лидию удивила пылкость встречи Василия с его знакомыми в Алексеевке: в Черендее он этой пылкости не проявил — хотя к нему она проявлена была в избытке.

Василий бросился к старику Петрову, жал ему руку, обнимал, благодарил за присланные камни. Старик улыбался и сказал, что все камни сыскал Пётра. Это вызвало у Зырянова новый прилив энтузиазма — по адресу Пётры. Лидия смотрела на эти чрезмерности с ироническим сомнением.

Лидия заметила, что Женя взглянул сразу с ревностью на влюбленное обхождение Саввы с Василием Игнатьевичем, и это ей показалось тоже смешным. И вдруг она услышала имя Сени, произнесенное сыном Петрова. Женя спрашивал, не знает ли Василий Игнатьевич, где Сеня, получал ли от него письма.

— Улетел в Русское жило! — сказал Зырянов, смеясь.

Лидия возмутилась:

— Как вы можете смеяться над его ужасным положением! К тому же он попал в это положение из привязанности к тебе!

Василий опять посмеялся и ушел.

Женя со скрытым волнением тревоги и зависти выслушал рассказ Лидии о необычном и, может быть, опасном приключении, затеянном Сеней, всем сердцем благодарный женщине за интерес и сочувствие к его товарищу. С этой минуты он оказывал ей высшее доверие. Они еще ни о чем не поговорили — только о Сене, но обоим казалось, что вполне поймут друг друга во всем. И, с бессознательной мудростью укрепляя эту общность, оба держались первой темы, которая их сблизила: каждый вечер, встречаясь за ужином, они стали говорить о Сене.

В Алексеевке Лидия впервые видела эвенков, которых в 1934 году еще называли тунгусами, по старой привычке, а от ссыльных русских и польских интеллигентов пошло им прозвание «французов Сибири» за их живость, подвижность, общительность. Ссыльные революционеры величали эвенков «рыцарями» и восхищались их быстрым умом. Старый справочник утверждал, что «взаимная поддержка и выручка развиты у них, как ни у какого другого народа», и аттестует тунгусов «одним из самых симпатичных народов Сибири»…

Женя легко убедил отца принять участие в поисках нефти на своей родной реке. Зырянов был этим очень доволен, так как опытный охотник должен был обеспечивать экспедицию свежей дичиной.

Василий рассчитывал еще на одного рабочего из своей байкальской разведки — маленького якута Ваню с Эргежея. Ваня обещал показать выход природного газа. Встреча с Ваней тоже условлена была в Алексеевке.

— Я же не найду без него Шаманский источник на Эргежее! — пожаловалась Лидия.

Женя успокаивал ее и уверял, что «наш Ваня» обманет только мертвый, а живой все сделает, как обещал: придет как раз когда надо будет.

Женя так понравился Лидии, что она даже стеснялась его и отводила глаза, встречая открытый взгляд очень темных глаз, и разглядывала украдкой омедненное солнцем, почти индейское лицо, только с прямым, а не орлиным носом, высокий и широкий прямоугольный лоб, худые щеки, туго обтянутые тонкой кожей, черные длинные волосы, гладко отложенные к вискам, черные лаковые брови уголками. Особенно удивляла необычная стройность фигуры при среднем росте. Впрочем, такими же стройными были все мужчины и женщины в Алексеевке, молодые и старые. Лидия не знала, что тунгусы-эвенки — едва ли не самые длинноногие люди в мире: на длину ног приходится у них больше шестидесяти процентов всего роста.

Отец Жени, Алексей Никифорович, отличался такой же своеобразной внешностью. Лицо его закоричневело от времени и многолетних загаров. Из глубоких ниш под сильными бровями темно-карие глаза смотрели наблюдательно и ненавязчиво, полуприкрытые выпуклыми верхними веками. Старческие морщины изрезали высокий лоб, широко открытый под черным и тонким чепцом гладко расчесанных на две стороны, плотно лежавших волос. Под очень широкими скулами щеки втянулись ложбинками, верхняя безусая тонкая губа сохранила юношеский изгиб — классическую форму длинного боевого лука. А вместо бороды — рыжеватый кустик.

Два мальчика, выбранные Женей, — два Пётры, — верхом повели лошадей, запряженных бечевой в три лодки. На стоянках старший Пётра по совместительству занимался кухней, другой заботился о лошадях.

Восьмым активным участником экспедиции была Тайга — собака Петрова.

Лошади медленно тянули против крутого течения и часто сходили с береговых осыпей в воду там, где их сталкивала скала или вытесняли частые деревья, подступившие к обрыву. Но и по дну реки дорога была плохая. Некованые копыта осторожно нащупывали скользкие и острые обломки, загромоздившие ложе потока. Копытам и ногам лошадей грозила постоянная опасность.

После Алексеевки разведчики вышли из лодок.

Река во многих местах отходила и обнажала обсохшие галечники, нагромождения обломков. Лидия показала Савватею и Жене, какие камни следует подбирать. Женя с отцом должны были ходить по притокам Полной и заходить в ключи, ни одного не пропуская. Отцу Жени это позволяло заниматься охотой.

Савватей Иванович пошел за геологами коренной рекой, Лидия шла берегом, а Василий — прямо водой и Савватей за ним.

Под водой Василий подобрал темно-серые куски доломитов. Камни были темные от воды, но в порах известняка Василий различил оттенок битума. Он в нетерпении, выходя из реки, обтер находку рукавом и побил камень, пока не появился сухой порошок и не запахло порохом и керосином. Он подбежал к Лидии:

— Чтобы взять это в прошлом году, я должен был пройти выше на двадцать шагов!

Она сочувственно улыбнулась и думала о Сене: что с ним сейчас?.. Летчики посадили его в тюрьму.

Глубина в реке иногда уменьшалась до тридцати сантиметров. Большие камни вылезали грядой, поток бился и прорывался прыжками. Тогда Савва кричал аврал всем, кто оказывался поблизости. Василий становился с шестом в первой лодке и показывал дорогу. Вторую лодку проводил Савватей, третью — Женя.

Таких перекатов было на каждом километре по одному, по два и по три.

Женя поспорил с Василием Игнатьевичем, требуя себе вторую лодку, и подчинился с недовольством приказу начальника. Но уже на следующем перекате Женя опередил неторопливого Савватея Ивановича и проскочил с помощью смышленого Пети в упор за флагманской лодкой Зырянова. Савва не обратил на это ни малейшего внимания и, по-видимому, даже не догадывался о соперничестве Жени…