Годы испытаний. Книга 1

С каждым часом заметно темнело. Надо было торопиться. Вот началось редколесье.

«Значит, где-то близко должна быть дорога или поляна». Вскоре он вышел на поляну, на которой лежали кучи свеженарубленного соснового молодняка. «Видно, артиллеристы нарубили для маскировки», - подумал Андрей. Снова послышался шум автомашины. Андрей юркнул в кусты, упал на землю и затаился в молодом орешнике. Мимо промчалась полуторка, донося до него запах бензина. Когда машина исчезла, Андрей, озираясь, вышел на дорогу и устыдил себя. «Прячешься, как своровал что…» Прислушался, кругом ни звука. Глухая лесная тишина притаилась повсюду. «Торопись, Андрей», - говорил ему внутренний голос.

За поворотом дороги показалась деревня. «Вот он, Долгий Мох». Учащенно забилось сердце. На опушке ходила запряженная лошадь и, наклоняя большую, с одним ухом голову, рвала жадно траву. «Видать, шибко голодная… А где же хозяин?» - подумал Андрей. Он направился к лошади и услыхал доносившиеся из кустарника хрипловатые голоса. В кустах лежали два бойца. В сумерках лица их трудно было различить. Они курили, изредка перебрасываясь словами. У одного из них левая забинтованная рука висела на подвязке. Андрей подполз к ним поближе.

- Давай-ка, Иван, вернемся, - предложил раненый.

- Куда? Ты же тяжело раненный. И голова у тебя слабая… Качаешься как пьяный… Того и гляди упадешь…

- Голова у меня крепкая, да крови много ушло, вот и качает…

- Хоть ты мне и друг, но пойми же, не могу нарушать я приказ. Тебя в госпитале подлечат, и вернешься.

- Чудак ты, Иван, или не понимаешь меня. Какой же к черту госпиталь, если немец нож к горлу приставил? Родная деревня моя километров двадцать отсюда…

«У всех сейчас общее горе, а я о своем горе только пекусь, - упрекнул себя Полагута, почувствовав, как лицо его опалило огнем стыда. - Может, немец нас и гонит так скоро, что каждый о своей шкуре больше думает?»

Отпрашивался он у Миронова с твердой решимостью устроить свою семью и, если потребуется, задержаться. «У других семьи далеко, и им ничего не угрожает, - думал он. - А у меня… Не погибать же детям и жене… Пусть меня накажут, но каждый на моем месте сделал бы так же», - убеждал он себя. Но, услышав разговор двух бойцов, Полагута заколебался. Как же ему поступить? «Приду домой, увижу, что мне делать». И он ускорил шаг по направлению к родному дому.

4

При отходе дивизии к Днепру Зарницкий был тяжело ранен при бомбежке в обе руки, и Русачев отправил своего начштаба, несмотря на его протесты, в медсанбат. Обязанности начальника штаба перешли к майору Харину.

На другое утро майор вызвал к себе Жигуленко и стал говорить о том, что им недоволен начальник разведки, так как он несерьезно относится к своим служебным обязанностям. Это необоснованное обвинение вывело из себя Евгения. Он стал спорить с Хариным. Тогда тот сказал, что в политотдел дивизии поступили сигналы о панибратстве и пьянстве Жигуленко с подчиненными ему разведчиками. Зная резкий характер Жигуленко, он нарочито говорил с ним вызывающе.

- Недавно вас выдвинули, как молодого командира, а вы не дорожите оказанным вам доверием. Придется, - добавил он начальственно, оглядывая Евгения, - снимать вас как не справляющегося с обязанностями.

Жигуленко вспылил:

- Не вы назначали, товарищ майор, не вам и снимать придется! На себя много не берите. Вы сами начальник временный.

Лицо Харина запылало. Он хотел было крикнуть на этого, как он считал, мальчишку, говорившего с ним как с равным, но вспомнив, что Жигуленко зять комдива, сдержался. Он подышал на камень перстня, потер его о колено и, любуясь им, сказал наставительно:

- Вы, конечно, растущий командир, но ваше поведение со старшими и особенно отношение к вашей семье оставляют желать много лучшего…

Жигуленко, не дослушав Харина, ушел, хлопнув с ожесточением дверью.

«Ничего, мы еще посчитаемся! Тоже мне еще выскочка нашелся, - думал рассерженный Харин. - Всю войну под крылышком у Русачева не просидишь…»

5

В жизни случается иногда, что женское исстрадавшееся сердце становится чувствительным, как барометр. Бывают минуты, когда оно особенно точно и тонко чувствует все, что происходит с любимым человеком, и болит одной болью с ним. Такое же чувство жило последнее время в Аленке. Она ждала Андрея с тайной надеждой, трепетно, страстно, и в то же время в сердце закрадывалась тревога: а вдруг надежда не сбудется?

Вот кто- то стукнул в сенцах дверью. Аленка превратилась в слух. Андрей? Нет, это корова ударила ногой о дощатый помост в пристройке. Но вот в оконную раму кто-то постучал… Она долго всматривалась в глухую черноту ночи; ей почудилось, будто кто-то шел от дровяного сарая по дорожке к избе. У сарая на веревке висело старое платьишко -забыла она его снять. Вот оно и маячило на ветру, и Аленка вставала с постели, подходила к окну, вглядывалась в непроглядный мрак. Наконец с рассветом, истомившаяся и обессиленная, уснула как убитая и проспала, не подоив корову.

Весь оставшийся день думала об Андрее, и из рук валилось все. Вечером она даже достала из сундука гражданский костюм Андрея, вычистила и выгладила его. На нее нахлынули воспоминания об их первой встрече в лесу. Андрей на свадьбе был в этом синем костюме и светло-кремовой шелковой рубахе. Он называл ее «кудрявой березонькой», когда, распустив косы, она садилась на лугу и плела венки из полевых цветов… И все это было как будто совсем недавно. А ведь уже два года Андрей в армии, и полтора года их сыновьям.

Она поглядела с тревогой на беззаботно спавших детей, прикрыла одеялом их оголенные ноги.

«Если Андрей меня любит, - думала она, - он придет, непременно придет… Пусть даже на минутку… Ведь он еще не видел сыновей…» Да и самой хотелось испытать его мужскую ласку, от которой уже стала отвыкать. Аленка стояла у окна, с тревогой прислушиваясь к артиллерийской канонаде. А сердце ее так и рвалось куда-то. «Что такое, почему оно болит, как никогда? Может, случилось что с Андреем? Может, он лежит где, умирает, просит пить, и некому дать ему глоток воды?» Она, сама не зная зачем, выбежала в сенцы, налила в бутылку воды и, возвратись в комнату, поставила на стол. Уронила голову на руки и заплакала. «Андрюшенька ты мой, родненький, - зашептала она одними губами, - не видать мне, видно, тебя…»

Но вот сквозь всхлипывания она услышала, как кто-то постучал в окно. Она прислушалась. Тишина. Мирно тикают ходики да посапывают сыновья-близнецы. «Наверно, опять показалось». Снова услышала, как кто-то барабанит мягко концами пальцев. Так стучал всегда Андрей. Сжалось сердце, перехватило дыхание. Аленка опрометью бросилась к окну, ткнулась горячим лбом в стекло… Оно хрустнуло и, зазвенев, посыпалось на подоконник. В ноздри ударила лесная свежесть и запах мужского терпкого пота. Она не помнила, как добежала до дверей, открыла их, обессиленными руками ухватилась за шею мужа и оборвалась… но он подхватил и внес ее в дом, осыпая поцелуями.

- Андрюшенька, родной мой… А я-то дура…

Она не могла говорить, задыхалась, пересохло в горле, душили слезы.

- Ну, будет, будет, Лена…

Его радовали и раздражали эти слезы.

- Ну, что ты, дурочка, как по покойнику, плачешь? Я ведь пришел…

Она подымала на миг глаза и вновь, уткнувшись в его грудь, плакала и ласкала рукой его жесткие спутанные волосы.

Он тискал ее в своих грубых объятиях и каждый раз спрашивал:

- Лена, ты чего?

Она, с горевшим, будто выстеганным крапивой от его жесткой бороды лицом, закрывала глаза и еще плотней жалась к его широкой груди. Ей все время хотелось спросить его: «Надолго ли пришел домой?» Но она боялась спрашивать об этом. И по тому, как он быстро вдруг отстранил ее и спросил: «Где хлопцы?» - она поняла, что Андрей пришел ненадолго. Она снова прижалась к нему и заплакала. Андрей повторил вопрос, и тогда она молча повела его. Он осторожно приблизился к кровати, взглянул и широко улыбнулся.