Под бурями судьбы жестокой...

Григорий Александрович в домашней куртке сидел в кресле перед камином, спиной к двери и курил трубку.

Возле камина на стене висел портрет его отца, барона Александра Николаевича. Да и вся комната была увешана портретами Строгановых — именитых людей, баронов и графов.

Строгановы кичились своим древним родом, своими заслугами перед царями и отечеством.

Вот в овальной раме еще совсем молодая и красивая жена Александра Николаевича — Елизавета Александровна Загряжская, мать Григория Александровича. С этой стороны в строгановское «родословное древо» ворвалось родство с Гончаровыми.

Сам Григорий Александрович в государстве человек влиятельный. Бывший посланник в Испании, Швеции, Турции. Член верховного суда, выносившего приговор декабристам. Он и действительный тайный советник двора его величества. Обер-камергер, член Государственного совета и андреевский кавалер. Его первая жена, Анна Сергеевна Трубецкая, умерла, оставив пятерых сыновей и дочь. Сын Сергей Григорьевич, генерал-адъютант, в 1818 году женился на своей двоюродной сестре Наталье Павловне Строгановой. Это ему потом по доверенности жены перейдет в управление имение Строгановых. И на «вольной» Петра Кузнецова после подписи графини Натальи Павловны будет стоять и его росчерк: «Граф Сергей Строганов руку приложил». А пока полновластной хозяйкой Пермского неразделенного имения Строгановых является Софья Владимировна, урожденная княжна Голицына,жена рано умершего графа Павла Александровича, брата Григория Александровича.

На стене висел гобелен, изображающий, как Строгановы — «именитые люди» — снабжали в 1581 году Ермака людьми и оружием.

На другой стене гобелен изображал сцену выкупа Строгановыми, «именитыми людьми», великого Московского князя Василия Васильевича Темного из татарского плена, еще в первой половине XV века...

На шаги Петра граф круто повернулся и первый раз с интересом посмотрел на своего слугу, вроде бы удивляясь, что разглядел в нем что-то по-человечески стоящее внимания.

— Так ты, Петр,— он первый раз назвал его по имени,— оказывается, врачеванием занимаешься? Спасибо тебе за племянницу. А вон возьми журнал «Библиотека для чтения». В нем найдешь «Пиковую даму»,— кивнул он в сторону столика.

Петр шагнул, склонился, взял журнал. Радостно улыбаясь, он сказал:

— Очень благодарен и вам и Наталье Николаевне. Очень.

Барин посмотрел на своего человека с таким же изумлением, как вчера Наталья Николаевна, и у Петра так же кольнуло в сердце. Он боялся, что сейчас услышит смех, как вчера, и, быстро поклонившись, пошел к дверям.

— Постой,— сказал барин.

Петр напряженно остановился.

— А зачем тебе «Пиковая дама»?

— Читать,— удивленно ответил Петр.

— Я понимаю, что читать, но почему именно «Пиковую даму»? Впрочем, думаю, я понимаю верно. О княгине Голицыной всяких нелепостей ты с детских лет в Ильинском наслышан. Так ведь?

— Так, ваше сиятельство...

— Говорят, ты рисуешь неплохо? Может быть, хочешь поучиться? — вдруг перевел граф разговор на другое.

Петр испугался и поспешно заверил:

— Плохо я рисую, да и душа не лежит к этому делу.

— А к чему душа лежит? — спросил Строганов и встал. Так удобнее было ему рассматривать это «крепостное чудо».

«Сказать или нет? — мелькнуло в мыслях Петра.— Нет!»

Он пожал плечами. Опустил глаза. Некоторое время в комнате было тихо.

Граф утратил интерес к крепостному.

— Можешь идти,— холодно нарушил он тишину.

Петр молча поклонился, тихо ступая, вышел, осторожно прикрыл за собой дверь.

Дневники моих предков, чудом уцелевшие в течение полутора столетий, передавались из поколения в поколение, от прапрадеда — к прадеду, от прадеда — к деду.

Петр Яковлевич писал:

Пусть же осуществится горячее желание мое. И как я продолжил запись отцовских дневников, так мой сын, внук, правнук и праправнук продлят наш век хотя бы на бумаге.

Но поколение моего отца не внесло в дневники своей жизни. И вот, минуя одно поколение, я продолжаю записи предков.

Мой дорогой прадед! Ты и не подозревал, что далекую правнучку заинтересует прожитая тобою жизнь настолько, что она войдет в эту жизнь увлеченно. Отбросив все дела, помчится в те края, где ты жил, будет месяцами рыться в архивах, чтобы восстановить, как ты жил, в каком окружении, почему то, что дано было тебе, как говорится, от бога,— а дано было немало,— не стало ни профессией твоей, ни радостью, не принесло пользы окружающим тебя людям.

Нас, прямых потомков твоих, осталось совсем немного. И я жалею, что написанное больше сотни лет назад так поздно заинтересовало меня, когда и сил-то не так много, и здоровье подводит...

Думаю я и о том, как любопытно было бы тебе заглянуть в наш век. Поглядеть на тот путь, что прошагало излюбленное тобой врачевание человеческих недугов. Со многим бы ты, верно, и не согласился. Многое доставило бы тебе радость.

Как любопытно было бы тебе посмотреть на твоихпотомков. Заглянуть в нашу семью, в которой есть писатели, а судя по дневникам, эта область работы не была для тебя чужеродной; есть актеры, продолжающие путь твоей матери.

Твоей младшей праправнучке, возможно, от тебя через века передалась любовь к рисованию, а младший праправнук, может быть, унаследовал от тебя темно-карие глаза, круглый подбородок и тот внимательный взгляд, о котором писал твой отец Яков Петрович. Но вот медициной пока не увлекается никто, на этом ваша мужская ветвь Кузнецовых оборвалась на тебе, Петр Яковлевич!

Глава четвертая

Рано утром Петра разбудил дед Софрон:

— Петруша! Сошли!

Петр со сна ничего не понимал, а дед стоял перед его койкой в полосатых подштанниках, полосатой рубахе и совал ему в лицо руку, в другой руке держал зажженную свечу.

«А-а!» — дошло до Петра.

Он сел, спустил ноги, взял свечу, осветил руку старика. Оглядев морщинистую, неровную кожу, с удовлетворением покрутил головой. Безобразных бородавок, гнездами покрывавших руку Софрона, не было.

Еще в Ильинском, несколько месяцев тому назад, Петр сводил бородавки старику обычным способом, как отец, дед и прадед. Над каждой на отдельной суровой нитке завязывался узелок. Потом нитки эти зарывались в землю возле свинарника, где земля посырее,— чтобы поскорее сопрели. Нитки сгнивают за несколько месяцев, и бородавки сходят.

До сих пор многие не верят этому странному врачеванию, смеются. А в популярной медицинской энциклопедии издания 1968 года все же записано: «Бородавки. Лечатся симпатическими средствами».

Дед Софрон был счастлив. Хотя Петр с трудом уговорил его на это несложное лечение.

— Чего я? Девка, чё ли! Не мешают мне бородавки. Есть али нет — все едино,— не раз говорил он Петру.— И чего пристал, парень, как банный лист?..

Но однажды, когда соседский мальчонка побрезговал взять старика за руку и сказал: «У тебя, деда, каку жабы — бородавки!» — Софрон сам попросил Петра: «Свел бы, парень, мне эту погань».

И вот — сошли.

Назавтра вся прислуга Строгановых уже знала об исчезновении бородавок. А еще через несколько дней Петра снова позвали к графу.

Григорий Александрович сидел в своем кабинете. А напротив стола, в кресле, разместилась графиня Юлия Павловна — в темном блестящем платье, тонкая, как девушка, красивая нерусской красотой, смуглая и черноволосая.

Петр поклонился барыне, потом барину и остановился у дверей.

— Подойди ближе,— сказал Григорий Александрович Строганов.

Петр подошел к столу и встал боком, чтобы видеть обоих, вернее, чтобы они могли видеть его лицо.

Барыня Юлия Павловна, урожденная графиня Ойен-гаузен, была вторая жена Григория Александровича, по национальности португалка; говорили, что в юном возрасте была она любовницей наполеоновского генерала Ж юно и занималась шпионажем. Но самым важным было для Петра то, что Юлия Павловна была приятельницей Натальи Николаевны и время они постоянно проводили вместе.