Под бурями судьбы жестокой...

И действительно, очень требовательна была Наталья Николаевна к няням, отчего те часто менялись.

Дальше в дневниках, наверное, были еще записи о его возвышенном чувстве к Наталье Николаевне, но страницы вырваны чьей-то безжалостной рукой. Может быть, сам Петр Яковлевич счел неудобным оставлять дневники поколениям с такими признаниями. Может, уже после его смерти малограмотной Олимпиаде Федоровне прочел кто-то эти страницы, и она решила из ревности их уничтожить. Может, кто-то потомков счел ненужным оставлять в дневнике эту сердечную исповедь. Но так или иначе, в тетради, искусно переплетенной в картонные корки, отсутствует много страниц.

Читая записи Петра Яковлевича, я поражаюсь, как удивительно верно почувствовал мой прадед светлый облик той, которую он любил всю жизнь. Ведь ей он сказал всего несколько слов, в людских и среди бар слышал о ней так много осуждающего. Но ничто не поколебало его веры в душевную красоту и чистоту Натальи Николаевны.

Увы! Не только многие современники Пушкиной из разных кругов осуждали и обвиняли ее. Эти обвинения звучали и в воспоминаниях современников о ней, и в художественных произведениях — и в те времена и в наши дни! И только не так давно найденные и опубликованные «Не известные письма Н. Н. Пушкиной и ее сестер Е. Н. и А. Н. Гончаровых» дали возможность нам представить Наталью Николаевну совсем другой.

Нет, не напишет пустая светская красавица, увлеченная только нарядами и балами, таких вот строк:

Тесная дружба редко возникает в большом городе, где каждый вращается в своем кругу общества, а главное — имеет слишком много развлечений и глупых светских обязанностей, чтобы хватало времени на требовательность дружбы.

Только своему другу, жене, увлеченной литературными делами мужа-поэта, находящейся в курсе всех его дел, понимающей и умной, Пушкин мог давать такие поручения:

Мой ангел, одно слово: съезди к Пл етневу и попроси его, чтобы он к м о е м у приезду велел переписать из Собрания законов (годов 1774 и 1775, и 1773) все указы, относящиеся к Пугачеву. Не забудь... Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу и привезу тебе пропасть всякой всячины. Надеюсь, что Смирдин аккуратен. На днях пришлю ему стихов.

При сем пакет к Плетневу для «Современника»; коли цензор Крылов не пропустит, отдашь в комитет и, ради бога, напечатать во 2 №.

...Благодарю и Одоевского зц его типографические хлопоты. Скажи ему, чтоб он печатал как вздумает — порядок ничего не значит. Что записки Дуровой? пропущены ли цензурой? они мне необходимы — без них я пропал. Ты пишешь о статье гольцовской. Что такое? Кольцов-ской или гоголевской? — Гоголя печатать, а Кольцова рассмотреть. Впрочем, это неважно (1836 г.).

Ты спрашиваешь меня о «Петре»? идет помаленьку; скопляю матерьялы — привожу в порядок — и вдруг вылью медный памятник, которого нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок. Вчера видел я Сперанского, Карамзина, Жуковского, Вильгорского, Вяземского — все тебе кланяются.

Так как теперь к моим прочим достоинствам прибавилось и то, что я журналист, то для Москвы имею я новую прелесть. Недавно сказывают мне, что приехал ко мне Чертков. Отроду мы друг к другу не езжали. Но при сей верной оказии вспомнил он, что жена его мне родня, и потому привез мне экземпляр своего «Путешествия в Сицилию». Не побранить ли мне его еп рагеп1? (по-род-ственному...) Письмо мое похоже на тургеневское — и может тебе доказать разницу между Москвою и Парижем (11 мая 1836 г.).

В первом томе «Современника» были опубликованы письма Н. И. Тургенева из Парижа «Париж (хроника русского)». В этих письмах сообщались новости парижской литературной, политической и театральной жизни. Вот Пушкин и сравнивает эти письма со своими. Ясно, что Наталья Николаевна в курсе писем Тургенева.

Или вот еще одна исповедь другу:

Слушая толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть порядочны в печати и так глупы в разговоре. Признайся: так ли со мною? Право, боюсь. Баратынский, однако,— очень мил. Но мы как-то холодны друг к другу.

Годы донесли до нас всего несколько писем. Обвинить человека всегда легче, чем оправдать его. В чем только не обвиняли Наталью Николаевну: и в том, что она не интересовалась работой мужа, что дом и детей всецело поручила сестре Александре, была легкомысленной и неумной.

Но письма принесли большую правду, и теперь нетрудно убедить скептиков, что Наталья Николаевна читала сочинения мужа, помогала ему чем могла, интересовалась его работой и разбиралась в ней. Нетрудно теперь убедиться и в том, что н аталья Николаевна занималась детьми, домом, делами родных. Была энергичной, доброй и умной.

27 сентября 1833 года Наталья Николаевна пишет письмо брату Дмитрию:

...Эти деньги мне как с неба свалились, не знаю, как выразить тебе за них мою признательность, еще немного, и я осталась бы без копейки, а оказаться в таком положении с маленькими детьми на руках было бы ужасно. Денег, которые муж мне оставил, было бы более чем достаточно до его возвращения, если бы я не была вынуждена уплатить 1600 рублей за квартиру; он и не подозревает, что я испытываю недостаток в деньгах и у меня нет возможности известить его, так как только в будущем месяце он будет иметь твердое местопребывание.

...Затем, с твоего разрешения я заказывала ливрею для слуги моих сестер, что стоило 270 р. сюртук и 16 шляпа... Твои часы мне наконец передали; я поручила Ване ими заняться; часовщик взялся их починить... Скажи мне, пожалуйста, что происходит с этим несчастным сундуком с нашими вещами, который никак не дойдет до нас до сих пор... Начал ли ты заново переделывать коляску, можем ли мы надеяться ее иметь для катания на масленице... (12 ноября 1834 г.)

Твое письмо Мятлеву было послано в тот же день с запиской моего мужа, и вот его ответ Пу шкину, который я вкладываю в это письмо. Уже давным-давно мы ему об этом говорили все трое; ответ был благоприятный, он даже обещал тебе написать по этому поводу, но сделал ли это — не знаю. Если он задержался с ответом до сих пор, бомбардируй его письмами, чтобы он был вынужден этосослать, если не из любезности, то, по крайней мере, чтобы отделаться от тебя. Я знаю, что Xлюстин с своей стороны старается заполучить эту мельницу. Впрочем, за-вгра я увижу Мятлева и настойчиво поговорю с ним об этом (конец декабря 1834 г.).

Вот твоя бумага, дорогой брат; что касается твоих книг, то я составлю список, но ожидаю визита г-на Кавригина, чтобы их отправить. Я полагаю, что к концу недели ты будешь на Заводе, почему и посылаю эту бумагу в твою столицу ( Ю апреля 1833 г.).

Я только что узнала, дорогой Дмитрий, что Нейгарт заменил в Москве князя Хилкова. Ты в таких хороших отношениях с княгиней Черкасской, что тебе стоит только сказать ей слово, чтобы она попросила генерала обратить внимание на Сережу, и этим путем можно было бы перевести брата в один из полков, стоящих в Москве. Посмотри, нельзя ли это сделать, и постарайся вытянуть Сережу из трясины, в которой он увязнул. На бедного мальчика тяжело смотреть, он даже потерял свою обычную жизнерадостность...

Ради бога, вытащи его из Новгорода. Будь он в Москве, квартира и содержание ничего не будут ему стоить, он сможет жить в нашем доме... Эти проклятые деньги, деньги, деньги и всегда деньги, без них никогда ничего нельзя достигнуть (начало лета 1833 г.).

Мой муж поручает мне, дорогой Дмитрий, просить тебя сделать ему одолжение и изготовить для него 85 стоп бумаги по образцу, который я тебе посылаю в этом письме. Она ему крайне нужна и как можно скорее; он просит тебя указать срок, к которому ты сможешь ее ему поставить (18 августа 1833 г.).

Теперь я хочу немного поговорить с тобой о моих личных делах. Ты знаешь, что пока я могла обойтись без помощи из дома, я это делала, но сейчас мое положение таково, что я считаю даже своим долгом помочь моему мужу в том затруднительном положении, в котором он находится; несправедливо, чтобы вся тяжесть содержания моей большой семьи падала на него одного, вот почемуя вынуждена, дорогой брат, прибегнуть к твоей доброте и великодушному сердцу, чтобы умолять тебя назначить мне с помощью матери содержание, равное тому, какое получают сестры, и, если это возможно, чтобы я начала получать ею до января, то есть с будущего месяца. Я тебе откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам, и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна... Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение; по крайней мере содержание, которое ты мне назначишь, пойдет ни детей, а это уже благородная цель. Я прошу у тебя этого одолжения без ведома моего мужа, потому что если бы он знал об этом, то, несмотря на стесненные обстоятельства, в которых он находится, он помешал бы мне это сделать (июль 1836 г.).