Избранные произведения в трех томах. Том 3

Вечером к нему домой пришел Орлеанцев.

— Послушайте, — сказал Орлеанцев, осматриваясь в квартире Крутилича. — Послушайте, вы не последовали моему совету, вы пренебрегли им — и что же?..

В комнатах плохо пахло, всюду была раскидана какая–то дрянь, на кухне стояла грязная посуда с присохшей картошкой и капустой, постель на диване была не застелена, пыль лежала на подоконниках, на мебели. Резиновые подошвы ботинок Крутилича исчертили паркетный пол черными грязными полосами, паркет был зашаркан, запакощен.

— Опять у вас хлев, Крутилич. Прошу извинить за прямоту. Нельзя же так, вы инженер, ведущий инженер. Или женитесь, или заводите домоуправительницу. Третьего пути нет, он приведет вас к новому падению. Я вам больше помочь не смогу.

Крутилич угрюмо молчал. Ему не нравились эти назидания Орлеанцева. Он и сам видел, что и в новой квартире, недолго пожив по–человечески, снова живет по–старому. Без женской руки в его жизни ничто не изменится. Но где взять такую женщину, которой можно было бы верить, которая бы не обкрадывала, не обманывала тебя и не шпионила за тобой.

— Нельзя без женщины в доме, — сказал Орлеанцев.

— А где я ее возьму? — ответил Крутилич.

— Так бы и сказали, дружище! Раньше бы сказали. — Орлеанцев засмеялся. — Беру заботы на себя. А теперь вот что. Присядем, что ли? — Он развалился в кресле, нога пришла в привычное качающееся движение. — Ну что вы какой непокладистый! Что за скандал вы учинили с Воробейным?

— Он думает, что если он подлец, то и все подлецы, — быстро проговорил Крутилич. — Ошибается. Не на того наскочил.

— Вы не так его поняли. Я с ним сейчас разговаривал. Он пришел, чтобы предупредить вас о возможной неприятности. Ведь все–таки действительно директор давал вам поручение найти способ понизить температуру в вагоне–весах. Я даже документ такой видел.

— Какой документ? — Крутилич насторожился.

— Записка директора главному инженеру с просьбой проследить, как вы это задание выполняете. Следовательно, и главный инженер о задании знает. Да, собственно, весь доменный цех знает, что вы брались за это дело, но у вас ничего не вышло. Вот так, милый. Воробейный хотел вам добра.

— И что же, значит, нужно было принять его руку и вместе хоронить предложение Козаковой?

— Что вы, Крутилич! Какие слова! Да вы, гляжу, шутник. Разве можно хоронить ценное предложение?

— Но он именно этого хотел. Давайте, говорит, вентиляторы выдумывать, а предложение Козаковой — под сукно…

— Это следствие того, что у вас расстроена нервная система, Крутилич. Вам надо в отпуск, надо на курорт. Куда–нибудь в Сочи. Вы бывали в Сочи? Нет? А надо побывать, надо. Придете на пляж… Какие милые существа населяют этот сочинский пляж! А можно и в Сухуми. Вы бывали в Сухуми?

— Я нигде не был, я не бывал на курортах, слышите! — зло выкрикнул Крутилич. — Вы издеваетесь надо мной, спрашивая так. Я бывал раза три в местных домах отдыха, каждый раз по двенадцать дней. И все, все! Я никогда не ездил в мягком вагоне. Я не говорю о международном. Я… Не хочу говорить об этом!

— Почему не говорить? Это все достижимо. Только надо вести себя умнее. Не устраивать истерик, не отталкивать друзей. Борис Калистратович объяснил мне, что он вам совсем иное хотел предложить. Он хотел предложить, чтобы вы с Козаковой вместе работали над охлаждением вагона–весов.

— А как же это можно? Она же не согласится.

— А вы согласны? Вы, я спрашиваю, вы?

— Так нет… Я что?.. Не от меня…

— Определенней, пожалуйста.

— Я говорю определенно — не от меня зависит.

— Согласиться или не согласиться. А кто же это будет делать за вас, Крутилич?

— Я вас, Константин Романович, окончательно не понимаю. Если Козакова сделала предложение, она его автор, она его и доведет до конца. При чем тут я?

— При том, что Козакова неопытна. При том, что у вас ум и опыт изобратателя–профессионала. При том, что Козаковой надобно помочь. Вот при чем вы. А главное, Крутилич… — Орлеанцев поднялся с кресла, смотрел на Крутилича сверху вниз, смотрел без привычной улыбки, на лице было жесткое выражение, он не допускал даже мысли, что ему могут возразить. — Главное, Крутилич, в том, что среди бумаг, которые мне передал для разбора мой патрон, я нашел машинописную копию вашей докладной на имя директора. Вы ведь тоже предложили, и раньше Козаковой, и тоже электроохлаждение. Забыли, что ли?

Крутилич опешил. У него даже рот раскрылся. Он растерянно смотрел снизу на величественного, всемогущего Орлеанцева.

— Вот, — сказал Орлеанцев, извлекая из кармана пиджака сложенную вчетверо бумажку. — Почитайте и припомните.

Крутилич схватил бумажку, развернул. У него тряслись руки. Это была копия докладной, в которой кто–то сообщал директору завода о возможности решения трудной задачи понижения температуры в вагоне–весах. Этот кто–то, как свидетельствовала внизу машинописная подпись, был он, Крутилич. Документ был помечен двадцать шестым января, слева на полях у него были пробиты две круглые дырочки для подшивки в скоросшиватель, из которого он, видимо, и был вынут Орлеанцевым, Стояла чья–то чернильная загогулина: с подлинным верно.

— Вот так, дорогой друг, — сказал Орлеанцев, забирая у него из рук бумажку. — Коротковата у вас память. Что же вы молчите? Ваш это документ или нет? Деньги за изобретение вам будут причитаться или не вам? Может быть, и в самом деле несколько десятков тысяч уступим молодой симпатичной даме — товарищу Козаковой?

— Несколько десятков тысяч? — шепотом переспросил Крутилич.

— А как вы думали? Будет патент. Изобретение пойдет и на другие заводы… Да, предстоят крупные деньги.

Крутилич схватился за голову. Обошел, обвел вокруг пальца его Орлеанцев, взял мертвой хваткой за горло. Это не дурак Воробейный. Это настоящий дьявол. Крутилич, конечно, понимал, откуда мог взяться такой документ, он понимал, что завтра Орлеанцев его обнародует, поднимет шум, объявит, что кто–то затер еще одно предложение Крутилича, как затирали раньше; возможно, на этот раз прямым виновником зажима будет объявлен Чибисов, которого Орлеанцев ненавидит, о чем нетрудно догадаться. Все, все будут на стороне обманутого Крутилича, в этом и сомневаться нечего. Козакову пожалеют, — бедняжка, мол, не повезло, изобрела уже изобретенное. Приоритет, конечно, перейдет на сторону его, Крутилича. А может быть, Воробейный, не поладивший с Козаковой, обвинит ее в плагиате, в том, что именно она перехватила идею Крутилича. Будут искать подлинник докладной. Не найдут. Чибисову попадет за утерю документа.

Крутилич боялся поднять глаза на Орлеанцева. Он был во власти этого человека. Не было сил отказаться от близкого успеха, от близких денег. Наконец–то он станет настоящим изобретателем, настоящим! А не жалким маньяком, обившим за свою жизнь тысячи порогов в многолетней ходьбе за счастьем.

— Да, да, я совсем позабыл об этом, — сказал он еле слышно. — Совсем позабыл. Голова… Мне надо лечиться, да, да…

— Ну вот, дорогой мой, я рад просветлению вашего разума, — с облегчением вздохнул Орлеанцев. — Теперь перед вами три задачи. Первая — уже об этом больше не забывать. Вторая — найти к завтрашнему дню все черновики докладной записки. Они у вас, безусловно, сохранились. Рукописные черновики. Всяческие записи. Наверно, есть даже и эскизики. Есть эскизики?

— Кажется, — пролепетал, так и не поднимая головы, Крутилич.

— Отлично. Ну и третья, тоже совершенно обязательная задача: пойти и извиниться перед Воробейным. Вы его напрасно обидели, напрасно, Крутилич.

Крутилич был побежден, победитель Орлеанцев мог диктовать ему любые условия, мог как угодно издеваться над ним. Но Орлеанцев этого не делал. Все условия его были деловые и отнюдь не обидные, кроме извинения перед Воробейным, но что же делать — можно стерпеть, дело минутное, можно один раз унизиться перед отвратительным человеком, зато впереди столько возможностей, столько удовольствий. Да, единственно неприятно — это условие. В остальном Орлеанцев корректен и великодушен, ничего не скажешь. Он даже вот предлагает пойти в ресторан, встряхнуться немножко; говорит, что если у Крутилича нет денег, сам заплатит; пусть Крутилич не беспокоится.