Пламя над тундрой

— Плохо это, — после долгого молчания резко, точно рубанул шашкой, сказал Берзин. — Понимаешь ты, что плохо?

Мандриков молчал…

Утром в склад к Мандрикову вошла жена Титова и сказала, что ее муж и Фесенко уйти с радиостанции не могут. Учватов запретил. За ними, кажется, установлена слежка.

После полудня появился испуганный Рыбин. Он торопливо сказал:

— Ночевал на копях. Приехали колчаковцы и запретили шахтерам ходить в Ново-Мариинск. Всех обыскали, но ничего не нашли. Меня тоже обыскивали, но я листовку еще утром передал Булату. Боюсь я возить листовки. Поймают, а у меня дети… жена…

Рыбина била нервная дрожь. Мандриков успокоил его:

— Хорошо, не будешь больше листовки передавать. Несколько успокоенный, Рыбин ушел. Мандриков, отпуская товары, механически отвечая покупателям, искал выход — как быть. Нет, нельзя отступать перед колчаковцами. Надо немедленно менять тактику.

Прошла неделя, и наступило воскресенье. Стайн был доволен. За эти дни он успел сделать столько, что умело составленная для Томаса в Ном радиотелеграмма выглядела, как рапорт об одержанной победе. А разве это не так? Невзрачное лицо Сэма порозовело не только от мороза, но и от самодовольства. Взгляд бесцветных глаз как бы потеплел. Стайн стоял с Громовым и Макляреном на крыльце управления и наблюдал, как отряд охраны общественного порядка марширует по утоптанному снегу на реке Казачке. Около тридцати человек — мелкие коммерсанты, охотники, приказчики, в том числе Мандриков и Фесенко, по приказу Громова зачисленные в отряд, — шагали под командой Перепечко. Его заместитель Трифон Бирич стоял у крыльца. Перепечко, наслаждаясь своей властью, старался оправдать доверие начальства. Преувеличенно громко, очевидно подражая своему бывшему командиру, Перепечко командовал:

— Левой, левой! Ать-два, ать-два!

Его голос так и гремел над замерзшей рекой.

Жители поселка сбежались поглазеть на необычное зрелище. Мальчишки, повизгивая от восторга, старательно шагали за отрядом.

— Кругом! — подал новую команду Перепечко.

«Новобранцы» поворачивались вразнобой, кто через левое, кто через правое плечо, мешая и толкая друг друга. Перепечко, красный от натуги, со злыми глазами бегал вокруг своих неуклюжих солдат и материл их на чем свет стоит. Потом снова приказал:

— Шагом а-р-рш-ш!

Теперь он не решался поворачивать отряд, чтобы не осрамиться перед начальством, и, когда отряд оказался против управления, остановил его.

Передняя шеренга стала, но задние ряды, не расслышав команды, продолжали шагать. Отряд превратился в толпу, вооруженную новенькими винчестерами.

Громов криво улыбнулся и сказал Стайну:

— Для парада они явно не годятся.

— Грэвс не будет инспектировать, — засмеялся Стайн. — А стрелять они могут. И главное, чтобы туда, куда мы прикажем.

К крыльцу подбежал Перепечко, разгоряченный, охрипший:

— Прикажете стрельбы устроить?

Громов взглянул на Стайна. Тот покровительственно сказал:

— Вы строгий и требовательный командир, господин Перепечко. Люди ваши устали. Пусть отдохнут. К тому же патроны надо приберечь для живых мишеней.

Громов и Перепечко угодливо поклонились. Отряд Стал расходиться. Каждый боец шел домой с винчестером. Таков был приказ Стайна, чтобы отряд находился в постоянной готовности.

Мандриков и Рыбин, которого тоже призвали в отряд, шли рядом. Рыбин вчера вернулся с копей.

— Ну, как там? — спросил Мандриков, когда они остались одни.

— Приуныли шахтеры. Колчаковцы с копей никого не пускают. Только нас, возчиков угля, да и то всякий раз обыскивают. — Рыбин оглянулся. — Булат о вас спрашивал. Говорит, когда листовка новая будет? Что передать? Я завтра поеду к ним.

— Скажи, что скоро сообщим, — Мандриков пожал ему руку. Они разошлись. Едва отошел Рыбин, как с Михаилом Сергеевичем поравнялся Фесенко и насмешливо сказал:

— Слава верным солдатам Колчака и Вильсона!

— Не зубоскаль, а благодари, что вооружили тебя, — весело откликнулся Мандриков. — Вооружили, забыв, что винчестер легко повернуть и в другую сторону.

— Если я убью не того, кого угодно Громову и Стайну, — засмеялся Фесенко, — виноват будет Перепечко: он плохо нас обучает.

Со стороны казалось, что Мандриков и Фесенко беззаботно болтают о каких-то пустяках. Они по-прежнему улыбались, но говорили уже о делах. Фесенко докладывал:

— Учватов все телеграммы принимает сам. С Охотском, Аяном, Петропавловском и Владивостоком условился о часах работы. Книгу записей держит под ключом. На ночь аппаратную закрывает на новый замок, но я уже подобрал ключи.

— Что это даст? — Мандриков хмурился. Целую неделю они лишены информации. Сообщениям, которые вывешивались возле управления, нельзя верить. Колчаковцы переделывали телеграммы. Если судить по сообщениям уездного управления, Красная Армия уже разгромлена, а большевики накануне гибели. «Лгут, сволочи», — выругался про себя Мандриков. И услышал ответ Фесенко:

— Ночью можно пробраться в аппаратную.

— Но ты же говоришь, что Учватов условился о часах работы станций.

— Конечно, наших дальневосточных, — ответил Игнат. — А американские станции днем и ночью передают и принимают. Титов говорит, что ночью может принимать американские передачи. А из них…

— Молодцы! — Мандриков не дал закончить мотористу. — Это же здорово! Когда сможете начать?

— Сегодня ночью, — Фесенко был горд своей сообразительностью. — Утром притащу все записи, что Титов успеет сделать!

— Только осторожно, не попадитесь, — предупредил Мандриков. — Встречаться будем только по ночам или вот так, как сейчас.

…За марширующим отрядом наблюдал в окно управления Август. По его изможденному лицу пробегала усмешка, когда он видел Мандрикова и Фесенко, которые с серьезными лицами старательно выполняли команды Перепечко. Он знал, о чем в эти минуты думают его товарищи. «Комическая ситуация, — подумал Берзин, и его взгляд помрачнел. — А у нас трагическая». Неделю назад его замысел вывезти часть оружия сорвался из-за выступления колчаковцев, введших по существу военное положение.

«Сейчас колчаковцы чуть успокоились, — размышлял Берзин. — Агитаторы у шахтеров не появляются, листовки тоже. Больше откладывать увоз оружия нельзя. Надо это сделать быстрее».

В коридор вошли Громов, американец Стайн, Перепечко и молодой Бирич. Увидев истопника у окна, Громов сказал:

— Завидуете нашим молодцам? Понимаю вас, Хваан, но что поделаешь, если вы больны. Поправитесь — возьмем. Так ведь, господин Перепечко?

— Так точно! — гаркнул Перепечко, и на его тяжелом туповатом лице появилось сомнение. Он смотрел на Августа так, словно приценивался к товару на базаре.

Стайн, узнав о чем разговаривают Громов и Перепечко, покровительственно похлопал Берзина по плечу:

— О! Вы будете солдатом!

— Буду, — кивнул Август с улыбкой, вкладывая в свой ответ особый смысл. Все вошли в кабинет Громова.

Подождав три-четыре минуты, Август тихонько прошел в приемную. У печки лежала охапка дров, которую он умышленно приготовил заранее.

Печка выходила в кабинет Громова. Берзин осторожно открыл ее дверцу и, опустившись на колени, достал нож, словно собирался нащепать для растопки лучины, и стал — прислушиваться к голосам, доносившимся из кабинета. Дверь была неплотно прикрыта, и оттуда отчетливо слышались голоса:

— Такие отряды, мистер Громов, надо создать по всему уезду, — говорил Стайн тоном, не допускающим возражения. — Немедленно. Тогда большевики никогда не появятся в уезде. Стоило нам лишь сделать здесь один решительный шаг, и ваши большевики, ха-ха-ха. — засмеялся… Стайн самодовольно, — исчезли, как дым. Спокойно стало и на копях и тут, в Ново-Мариинске. Где листовки? Где агитаторы? Нет, их! И не будет! Трусишки они.

Берзин крепко сжал, нож и резко глубоко вогнал лезвие в полено. «Трусишки? — Август почувствовал, как в нем закипала ненависть. — Поторопились дать оценку, мистер Стайн».