Год жизни

Часто разговор сбивался на литературу. Алексей скоро убедился, что Нина такая же страстная любительница чтения, как и он сам. В несколько дней она проглатывала книги, которые приносил ей из своей библиотечки Шатров, и просила еще и еще.

О литературе Шатров мог говорить без конца. А здесь он заполучил внимательную слушательницу. И Шатров подолгу рассказывал Нине о том, как Шекспир в первое время своей жизни в Лондоне присматривал за лошадьми джентльменов, приезжавших в театр; как молодой Золя ставил на крыше силки ддя воробьев и жарил свою добычу, нанизав ее на стальной прут от занавески; как умирал от чахотки Достоевский, а Некрасов удивлялся, что паралич не хватил его правую руку в те годы, когда он был редактором «Современника».

— А теперь? — улыбаясь, заканчивал Шатров.— Дома творчества, творческие командировки, премии, звания лауреатов... Союз писателей всячески опекает молодых

. авторов, только пиши. Нет, в большом, неоплатном долгу перед народом наши инженеры человеческих душ!

Нина слушала жадно. О многом она узнавала от Алексея впервые. Раньше ей не приходилось сталкиваться с такими начитанными людьми. О себе рассказывать Нина не любила. Собственная жизнь казалась ей очень обыденной, серенькой. «Ну, жила с папой и мамой в Улан-Удэ, пока не закончила там среднюю школу. Там же вступила в комсомол. Потом — Иркутский мединститут, зачеты, сессии, практика. Выполняла комсомольские поручения: была агитатором, диктором. Закончила институт, попросилась на Север, к дяде. Вот и вся моя жизнь».

Теперь, когда Шатров не участвовал в планерках, у него оставалось много свободного времени, и вечерние встречи в доме Черепахиных затягивались часто допоздна. Тогда Алексей провожал Нину до больницы, прощался у ее крыльца и шел к себе. Наутро — снова работа...

Однажды, как обычно, Шатров стоял на верхней площадке промывочного прибора. Сотрясая все тонконогое сооружение, с хрустом ворочалась железная бочка. Далеко внизу маневрировал на полигоне со своим бульдозером Смоленский.

Алексей любил эти часы дня. Теплый ветер ласково гладил щеки, лениво шевелил волосы, потом, осмелев, забирался под рубашку, скользил по коже. Солнце щедро грело землю, промерзшую за зиму. Далеко, насколько хватал глаз, во все стороны увалами расходилась тайга, скрываясь в дрожащем мареве. В разных местах, похожие на боевые треножники марсиан, виднелись другие промывочные приборы прииска. С них беззвучно падала вода, казавшаяся на таком расстоянии неподвижной.

Под равномерный шум механизмов мысли текли неторопливо и свободно. Здесь, на приволье, не хотелось думать о пережитых бедах. Вспоминались фронтовые эпизоды, студенческие годы, а чаще всего беспечное детство. В памяти оживали песчаные тихие улицы родного Минусинска, протока Енисея, плоты, причаленные к берегу, приплывшие с предгорий Саянского хребта.

...Жарко. Раскаленный песок обжигает даже огрубелые, ко всему притерпевшиеся подошвы ног ребятишек. Скорее к реке. Еще на бегу сброшены рубашонки и штанишки. Бул-тых! У-у! Холодная вода обнимает разгоряченное тело, мягко, но настойчиво увлекает с собой. Быстро проносятся мимо белые домики, окнами на протоку Енисея. Вот и красный деревянный мост на Абакан. Дальше — лодочная станция. Заругают. Надо выбираться на берег. Той же стайкой голышата взапуски несутся вверх по узкой прибрежной полоске. Лешка впереди всех. Теперь — в горячий песок. Вот так. Ах, хорошо!

Весь во власти воспоминаний детства, Алексей тихонько улыбался, не замечая, что внизу давно уже пытается перекричать шум работающего прибора и машет руками Арсланидзе.

Увидев наконец Георгия, Алексей встрепенулся. «Что случилось? Пришло решение из Атарена? Отменили или...» В несколько прыжков Шатров сбежал вниз по эстакаде, придерживаясь за перила.

— Замечтался, чертушка,— добродушно сказал Арсланидзе.— Не слышит, не видит... Я к тебе от Норкина.

— От Норкина?!

— Да. Ты что волнуешься? Нет, Алеша, оттуда еще ничего нет. Я о другом. Парторганизация поручает тебе наладить на прииске местное радиовещание. Пятнадцатиминутные передачи. Как сработали участки, приборы, шахты. О стахановцах, о лодырях. Ну и так далее.

— Парторганизация? Но ведь я...—запинаясь пробормотал Алексей, весь вспыхивая от радостного смущения.

— Что? Исключен? Пока еще неизвестно. Ты остаешься коммунистом,— сурово сказал Арсланидзе.—• А раз так, изволь подчиняться партийной дисциплине.

— Конечно, если так, если парторганизация...—^; заторопился Алексей.— Ты меня не понял. Я очень рад. Я...

Не в силах сдержаться, Алексей счастливо засмеялся, ухватил друга за руки и закружился с ним на одном месте, не замечая любопытных взглядов рабочих.

— Погоди! — остановился внезапно Шатров, осененный новой мыслью.— А кто будет читать материалы перед микрофоном?

— Ты. Кто же еще? — убежденно ответил Арсланидзе.

— Стоп! Вспомнил. Врач Нина Черепахина в институте полгода была диктором. Вот пусть она и читает.

— Она — само собой. Я и ее имел в виду,— прилгнул Арсланидзе.— А ты тоже. Будете читать в два голоса. Где это видано, чтоб один человек бубнил по радио без передышки?

Тут же, около промывочного прибора, Арсланидзе рассказал Шатрову, какой материал нужен для местных радиопередач, у кого его собирать, где печатать, как передавать.

— Для начала будешь давать сводочку о выполнении суточного задания по добыче золота,— наставлял Арсланидзе.— То же о добыче песков, вскрыше торфов. Потом две-три живые зарисовочки о стахановцах. В конце хронику дня: клуб, магазины, школа, стадион, подсобное хозяйство. Поставим усилители, проверим во всех общежитиях радиоточки.

Арсланидзе рассказал Шатрову обо всем, кроме того, каких трудов стоило ему уломать Норкина. Тот сначала отверг самую идею организации на прииске местного радиовещания («Есть стенгазета, лозунги, доски показателей. Чего еще надо? Никто от нас радио не требует»), потом уперся, не желая ничего поручать Шатрову. Победило только соображение, что Шатров лучи!е всех справится с подобным поручением, а там, глядишь, и райком похвалит за инициативу.

Как Шатров и надеялся, Нина не заставила себя просить и охотно согласилась стать диктором. Она даже сама вызвалась носить Зое в контору черновики материалов для перепечатки. Девушка хорошо понимала, как тяжелы и неприятны могли быть эти встречи для Алексея.

Через три дня первый радиовыпуск был готов. Шатров' обошел все участки, спустился в несколько шахт, побывал на многих промывочных приборах, экскаваторах, в общежитиях. Норкин дал нужные цифры. Никогда еще со времени болезни Шатров не чувствовал себя так хорошо. Кончилась полоса тягостных раздумий, упадка духа, мучительного ощущения своего одиночества.

Все эти дни Шатров забегал к Черепахиным лишь на полчаса. Наскоро пообедав, он опять уходил на работу, а закончив ее, тотчас отправлялся собирать материал для радиопередач. Алексей испытывал необыкновенный прилив былой энергии. Казалось, с плеч свалилась тяжесть, долгое время пригибавшая его к земле. Некогда стало растравлять себя бесплодными воспоминаниями о пережитом. Не оставалось времени даже для чтения. Шатров ежедневно встречался со множеством людей, расспрашивал их, спорил, доказывал, радовался, сердился. Его тоже спрашивали, убеждали, бранили. Жизнь прииска, которая последнее время проносилась где-то поверху, почти не задевая Шатрова, теперь поминутно трогала его, толкала, увлекала за собой.

Атарен по-прежнему молчал. Но, странное дело, у Шатрова в его нынешнем состоянии духа все больше и больше крепла надежда на благоприятный поворот событии. Он заново обдумывал и осмысливал слова Арсла-нидзе: «Ты прав. А раз так, никакие Крутовы и Норкины тебя не одолеют. Они могут причинить много зла', добиться временного успеха, но все это ненадолго. В нашей стране правое дело всегда побеждает. Встряхнись, Алексей! Возьми себя в руки. Больше мужества, терпения, веры. На мое письмо, что я передал с мотористом, ответа нет. Пусть! Я напишу еще и еще. Не поможет, сам вырвусь любой ценой в Атарен, едва схлынет горячка с промывкой, но доберусь до управления, подниму на ноги райком. Это не все. Перевыборы близко. Я уверен, коммунисты провалят Норкина. Насмотрелись они на него. А тогда на прииске подует свежим ветром, он выметет всю гниль и плесень, что скопились на «Крайнем».