Год жизни

— Отдохнем здесь, я устала,— сказала Дуся.

Виктор сбросил с себя пиджак, расстелил его на теплой земле, и Дуся опустилась на него, похожая в своем белом платье на одуванчик. Непонятная истома разливалась по телу девушки, чуть-чуть кружилась голова, сладкая дрема смыкала глаза. Дуся прилегла на бок, свернулась клубочком, чувствуя локтем юношу возле себя.

Не надо, ах не надо было забираться в этот колдовской лес! Нет сил ни подняться, ни сбросить руку, что так вкрадчиво легла на плечо. Кто это ласково и невнятно шепчет на ухо — лес или Витя? Бедный, он столько страдал, терпеливо ждал и надеялся... Почему он целует щеку? Вот мои губы, они сухие от ветра и солнца. Целуй их, милый, це...

Ветер стих. Солнце спряталось за тучку. Бабочка на ветке сложила свои пестрые крылышки. Муравей остановился, опустил на землю ношу. В волшебной тишине умерли все звуки, остановилось время. Деревья распростерли над заветной полянкой свои ветви, охраняя великое таинство любви.

8

Хлопоты с приготовлением пищи быстро надоели Шатрову. Конечно, можно было питаться в столовой, но там кормили довольно-таки однообразно. Главное же, никогда не удавалось вовремя отлучиться с промывочного прибора. Несколько раз Клава впускала Шатрова в столовую во внеурочное время, но потом перешла в ночную смену, и эта возможность отпала. Наконец после того, как Шатров два дня подряд остался без обеда и пожаловался на свою беду Клаве, она надоумила его поговорить с Евдокией Ильиничной.

Старушка охотно согласилась принять столовщика. Она часто думала об Алексее, о его судьбе и, незаметно для себя, всей душой привязалась к инженеру.

Прошла неделя. Шатров ежедневно бывал в доме Черепахиных, и Евдокия Ильинична окончательно перестала отличать его от членов своего семейства. Такому сближению содействовал и сам Шатров. После болезни он отдал свою просторную квартиру, поселился неподалеку от Черепахиных в одной комнатке и часто проводил у них не только обеденное время, но и вечера.

Обложившись со всех сторон газетами, Никита Савельевич шуршал ими, пробегал глазами столбцы, задерживаясь на телеграммах из-за границы. Евдокия Ильинична хлопотала по хозяйству. Клава вышивала или гуляла где-то с Тарасом. Примостившись поближе к свету, Алексей не торопясь перечитывал «Листья травы» Уолта Уитмена, смакуя каждую строчку. Изредка Никита Савельевич опускал газету на колени и просил Алексея объяснить непонятное иностранное слово. Евдокия Ильинична с материнской гордостью смотрела на инженера, восхищенная его ученостью.

В один из вечеров семья Черепахиных куда-то разбрелась, и Шатров остался наедине с Евдокией Ильиничной. Размеренно и звонко капала вода из рукомойника. Тикали стенные часы. Шатров читал. Евдокия Ильинична вязала. Блестящие спицы быстро мелькали в ее сухих коричневых пальцах. Кот трогал мягкой лапкой клубок шерсти, катал его вокруг ножки стула.

Взглядывая временами на Шатрова, старушка заметила, что он давно уже смотрит поверх книги неподвижными зрачками. Перестали шелестеть страницы.

— Об чем задумался, Алеша?—ласково спросила Евдокия Ильинична.

Шатров встрепенулся, провел рукой по лбу.

— Так... Ни о чем... Глаза устали.

— А ты отложи книжку-те. И так умный.

— Умный...— Помолчал, добавил с кривой усмешкой: — От умного б жена не ушла.

— Вон ты об чем... Это дело ума не касаемое,— заметила старушка, продолжая шевелить спицами.— Тут другое.

Еще минута протекла в молчании.

— Главное, не могу понять, с чего началось...

— А ты расскажи, как у вас вышло,— тихо попросила Евдокия Ильинична.

Такой вопрос в устах любой другой женщины показался бы Шатрову назойливой бабьей попыткой коснуться его интимной жизни. Но он уже достаточно знал Евдокию Ильиничну, чтобы понять — ее просьба вызвана не праздным любопытством, а сердечным, почти материнским участием.

— Трудно об этом рассказывать,— все еще колеблясь, сказал Шатров.

Его томило давнее желание поделиться с кем-нибудь своими мыслями, горестным недоумением, облегчить в разговоре душу. Но с кем? Георгий — друг, но с ним об этом не поговоришь. Тамара славная, умная женщина, а вот поди ж ты, не поворачивается язык заговорить с ней о Зое. Сейчас это едва осознанное желание превратилось в жгучую потребность. Показалось вдруг, что Евдокия Ильинична очень напоминает его покойную мать. То же выражение доброты, разлитое во всех чертах лица, те же неутомимые, всегда занятые пальцы. Да, да! Вот и седые волосы завязаны таким же крутым пучком... Ей можно сказать.

— ...Вот так все оно и получилось,— глухо закончил Алексей, не поднимая головы. Он смотрел, опершись локтями на колени, в открытое поддувало печки, где затягивались сизым налетом живые трепетные угольки.— Умерла любовь!

Евдокия Ильинична долго молчала. Все так же тикали часы, слышалась та же звонкая капель.

— Это не любовь! — решительно произнесла наконец старушка.

— Как... как не любовь? — изумленно переспросил Алексей.— Помилуйте, Евдокия Ильинична, а что же это тогда, по-вашему?

— Так... угар... кипенье крови-те. Больно скоро перегорело все.

— Какой угар? Что вы говорите, Евдокия Ильинична! — оскорбленно воскликнул Алексей. Он выпрямился, уставился в спокойное лицо старушки.

— Дело говорю, батюшка. Нетто любовь такая бывает? Любовь — это... Вот вы оба на одном прииске живете, хоть издаля видаетесь даже — и ничего! Коли б ты на колени перед Зоей пал, умолял: «Жизни мне без тебя нету» — или бы силой умыкнул ее, выкрал от Крутова да бежал, тогда б я поверила,— строго сказала Евдокия Ильинична.

— Но я же всячески убеждал ее, объяснял ей...

— Не на митингу-ту! Здесь не ярить жену, другие слова надобны, тихие, душевные, но такие, чтоб огнем на сердце пали, все в нем повернули. Недостало на них твоей любви, Алеша, сам виноват. Я с Зои вины не слагаю. Нечестно она обошлась с тобой. Но и ты повинен. Ты б за свою большую правду стоял, не отступался, а в малом выказал бы жене ласку, уважение. Да исподволь, да помалу-те ее на свой лад поворачивал, не ломал. На что дуб крепок, а и тот до поры терпит. Так-то, голубь мой. Ученый ты человек — куда мне, старухе! — но и я кой-чему в жизни научилась, хоть в грамоте не сильна.

— Нет, не могу я с вами согласиться, Евдокия Ильинична!

— Придет время, согласишься, батюшка. Настоящая твоя любовь еще впереди, Алеша. А уж придет, тогда держись за нее обеими руками, не упусти. Худо будет, коли упустишь. Не по-теперешнему худо!

На этот раз Алексей ничего не ответил. Что-то в словах душевной, умной старушки смутило его. Голос Евдокии Ильиничны звучал убежденно, предостерегающе, почти пророчески.

9

Часто к Черепахиным заходила Нина. Она занимала комнату при больнице, но знакомых не имела и тянулась к родственникам.

— Забежала на огонек, проведать вас,— объясняла Нина, останавливаясь в дверях, держась руками за скрещенные концы платка. Ее большие светлые глаза ласково глядели на всех. Алексей тоже ощущал на себе этот взгляд и смущался. Хотя Нина в своем легком цветастом платье ничем не напоминала прежнего строгого врача в белом халате, Алексей не мог забыть, что много дней был ее пациентом.

— Да ты входи, Ниночка,— приглашала племянницу Евдокия Ильинична.— Что стала в дверях, ровно гостья? Чай, своя, не чужая.

— Нет-нет, я на минуточку.

Но Никита Савельевич уже шел к девушке, обнимал ее за талию и усаживал на стул.

— Будешь ужинать с нами,— притворно сердито ворчал старик.— И никаких возражений. Не пущу, и баста!

— Правильно, отец,— одобрительно говорила Евдокия Ильинична.— А ты что ж, Алеша, не кличешь Нину-те?

— Она его горькими порошками пичкала, вот он и осерчал,— шутил Никита Савельевич.

— Оставайтесь, Нина Александровна,— присоединялся к общей просьбе Шатров.

И Нина оставалась.

Она с аппетитом ела пельмени, которые мастерски лепила Евдокия Ильинична, рассказывала о больничных новостях, расспрашивала Шатрова о приисковых делах, обнаруживая в них изрядную осведомленность. Во всяком случае, гораздо большую, чем можно было ожидать от врача.