Год жизни

Молодые недолго прожили в уютном домике тестя, с геранью на окнах, непременной канарейкой в клетке и зингеровской ножной швейной машиной на чугунном станке. Норкин получил новое назначение в Уфу, потом в Барнаул, затем на Алдан. Во всех этих переездах ему сопутствовала сначала одна Марфа Никаноровна, а позже и дочь Настенька, которая училась теперь в техникуме. Из Алдана судьба занесла Норкина на «Крайний».

Больше двадцати лет тому назад, еще на Урале, Норкин вступил в партию. Рекомендовали его охотно. Леонид Фомич был знающим, дисциплинированным работником, не имел в быту никаких прегрешений, не заглядывал в бутылку, читал политическую литературу. Коммунисты отметили лишь при приеме Норкина, что ему следует быть посмелее, поактивнее. Но и тут сошлись на том, что не каждый родится полководцем. Кому-то надо быть и солдатом.

Шли годы. Вряд ли кто-нибудь из коммунистов аккуратней платил взносы, посещал собрания, выполнял партийные поручения, чем Норкин. Но этим и ограничивалась его причастность к Коммунистической партии. Чуждый ее духу, он лишь состоял в ней.

Не злой, но и не добрый, нелюбопытный к людям, мягкотелый, попав на «Крайний», Норкин вскоре же во всем подчинился начальнику прииска. Не Норкину было противостоять сильной натуре Крутова! Через три месяца Леонид Фомич на все смотрел глазами Крутова, каждое дело вершил с оглядкой на него.

Когда подошло время выбирать новое партийное бюро, Крутов умело обставил дело так, что коммунисты избрали своим секретарем Норкина. Одни голосовали за него потому, что видели желание Крутова, другие, большинство, прикидывали — человек двадцать лет в партии, никогда не имел взысканий, с высшим образованием. Даже по части соревнования и то складно получалось. У кого все цифры о выполнении плана? У Норкина.

Правда, за время работы на «Крайнем» Норкин не проявил качеств партийного вожака, но объяснение напрашивалось само собой: одна статья — начальник пла-. нового отдела, другая — секретарь партбюро. И права не те, и спрос не тот.

Так в минувшем году Норкин стал парторгом прииска.

Сейчас, сидя в своем кабинетике, куда он возвратился после окончания морозов, Леонид Фомич с тревогой размышлял об исключении Шатрова. Пора бы партколлегии прислать свое утверждение или вызвать Шатрова в Атарен для объяснения. Распутица? Но вот и первый катер пришел, доставил всю почту, скопившуюся в Атарене, а от партколлегии ни слуху ни духу. Что, если вмешался и изучает протоколы сам Проценко? Норкин зябко поежился при этой мысли. В горном округе ходили многочисленные рассказы о его беспощадности к людям, неискренним с партией, обманщикам и трусам, о его крутых решениях. А Леонид Фомич чувствовал свою позицию очень непрочной. Чего чище — на собрании исключение Шатрова решилось большинством в два голоса! Тут было над чем призадуматься. Леонид Фомич уже раскаивался, что поддался нажиму Крутова. Втравил его Игнат Петрович, втравил! А сам, в случае чего, в сторонке отстоится. Но выхода из создавшегося положения уже не оставалось. Приходилось идти напролом до конца. Пятиться поздно. К тому же реальных оснований для тревоги и не имелось. Задержка решения партколлегии могла объясняться десятком разных причин.

Размышления Норкина прервала молоденькая девушка-экономист. Ей понадобилось узнать, как правильно подсчитать декадные задания участкам. Леонид Фомич кратко и точно объяснил. Отпуская девушку, он невольно . обратил внимание на ее красные глаза, слегка подпухший носик.

— Вы что, не отдыхали ночью?

— Нет,— сконфузилась девушка.— Я читала... «Гранатовый браслет»...— Подбородок девушки внезапно дрогнул.— И я так плакала... Как он любил Веру! Как он мучился от любви к ней...

— Чепуха! — снисходительно сказал Норкин, чувствуя свое превосходство над этой глупенькой сентиментальной девушкой.— Разве вы не знаете, что писатели

просто придумывают свои рассказы? Ничего этого на самом деле не было.

— Понимаю,— тихонько отозвалась девушка,—

только...

Ей хотелось объяснить Норкину, что, должно быть, трудно и нерадостно жить на свете, если ни разу не заплакать над жаркой любовью, описанной в книге, ни разу не ощутить в сердце прилива светлого восторга при легком касании к щеке пушистых барашков распустившейся по весне вербы, не потискать в руках теплое голенькое тельце ребенка...

Но, взглянув на сухое морщинистое лицо Норкина, воробьиные глаза за стеклами очков, девушка ничего не сказала, молча отошла от стола парторга.

6

Питатель размеренно двигал своими железными челюстями и выплевывал на бесконечную резиновую ленту транспортера все новые порции золотоносных песков. На поскрипывающих деревянных роликах широкая лента поднималась вверх, унося с собой пески. Там, на верхушке промывочного прибора, пески попадали в чрево железной вращающейся бочки, утыканной внутри штырями, обильно поливались водой, и тяжелое золото оседало в колоде. Коричневый водопад грязной воды, которая сделала свое дело, с шумом падал с колоды на землю и растекался по ней тысячью мельчайших ручейков.

Шатров сидел в сторонке на большой железной трубе, содрогавшейся от водяного потока, проносившегося внутри, и наблюдал за работой прибора. Без малого месяц, как на «Крайнем» полным ходом шла промывка золота. Настало время, ради которого шахтеры бурили и взрывали вечную мерзлоту глубоко под землей, экскаваторщики снимали многометровые навалы, надежно укрывавшие, словно в блиндаже, золотоносные слои песков.

Снова, в который раз, Шатров с невольным восхищением подумал об изобретательности человека, который находит рассеянные в земле крупинки золота, извлекает их на свет, собирает воедино и обращает себе на службу.

Потом мысли перешли на другое. Вспомнились первые дни после перенесенной болезни. Во взглядах, голосе, в каждом обращении рабочих прибора к своему начальнику Шатров улавливал бережное стремление избежать всего, что могло задеть больное место. Словно сговорившись между собой, горняки ни единым словом не напоминали о Зое, ее уходе к Крутову.

Постепенно горечь, тоска, гнев, которые с такой силой теснили прежде сердце, смягчились. Сначала казалось— все в жизни рухнуло. Но постепенно время, лучший исцелитель, начало затягивать рану.

Оставаясь один вечерами, Алексей неизменно возвращался мыслями к разрыву с Зоей. Но теперь он получил способность размышлять. В конце концов, что произошло? Они с Зоей с самого начала были разными людьми: с разными взглядами на жизнь, разными вкусами. Что объединяло их, кроме чувственной страсти, ненасытной жажды обладания? Если говорить честно, много ли у них было общих точек соприкосновения? А в таких условиях разрыв неизбежен. Может быть, это счастье, что он произошел так рано, еще до появления ребенка?

.Углубляясь в воспоминания, Алексей по-новому, иначе оценивал многое, что происходило в их короткой жизни вдвоем. Яд сомнений разъедал даже то, что всегда казалось простым и понятным.

Вспомнилось, как хлопотала Зоя, когда они уехали из Майкопа от ее родителей и впервые самостоятельно принимали под Новый год гостей. В ход пошла не только вся месячная зарплата. Зоя заставила Алексея взять денег в кассе взаимопомощи, специально к новогоднему столу купила шесть дорогих хрустальных бокалов, мельхиоровые кольца для салфеток, графин розового стекла. И это в то время, как у них не было еще второй подушки, галош- к осени.

Тогда Алексей умилялся этой наивной озабоченности Зои, ее страстному желанию хорошо встретить гостей. Теперь казалось, что Зоей руководило только мелочное, мещанское тщеславие, стремление сделать все «как у людей», не хуже, чем у сварливой и толстой жены директора завода, занимавшей квартиру напротив и всегда вызывавшей раздражение у Алексея своим затрапезным видом в обычное время. В линялом халате с безвкусными разводами, из-под которого выглядывала нижняя юбкй, с черными усиками на сальной верхней губе, шлепанцах на узловатых синих ногах, соседка преображалась по

праздникам, когда сходились гости. «Вот и Зоя так готовилась к Новому году: напоказ, чтобы пыль в глаза пустить».