Люди на болоте. Дыхание грозы

- - Ну, пускай - пять есть, а где же еще два?

- Шестая, говорил уже, Антося. - Глушак едва сдерживал ярость. - Будто

она уже и не дитё мне. Будто не я вырастил ее... - Он жалостливо замигал

глазами, чуть не заплакал. Вздохнул. - А последний - Иван...

- Иван - не ваш. Иван - батрак.

- Мне отец его, - уже твердо заговорил Глушак, - препоручил как сына!

Значит, он мне все равно как сын.

- Что Степан, что он - одинаковые дети, - помогла Глушачиха.

- Вы, тетка, не говорите! - Миканор сказал, точно отрубил. - Ивана, не

секрет, мы запишем как батрака!

- Какой же он, ей-богу, батрак?

- А может, он не работает на вас? Кого вы одурачить хотите?

- Я не одурачиваю, а если он кормится у меня, то и делать разную мелочь

должен! Как и все дети!

- Работает на вас, на чужого человека, - значит, батрак - Миканор не

дал сказать Глушаку. - А вы знаете, какой закон о батраках?

Глушака прорвало:

- Да если вы говорите, что он батрак, то мне он не надобен! Пускай хоть

сейчас бежит домой. Сам обойдусь!

- Тогда должны рассчитаться за все дни, что он работал на вас. По

закону.

- Я уже рассчитался.

- А может, не совсем? - снова кольнул Хоня.

- Совсем! Даже с лишком. - Глушак загоревал: - Сколько я потратил на

него да сколько перевез его отцу в Мокуть, так он и половины того не

заработал!..

- Ничего, дядько. Мы, не секрет, все проверим и сделаем по закону!.. -

Миканор строго спросил: - А земля правильно у вас записана?

- Земля?

- Земля.

- Власть наделяла, власть и записывала, - сказал безразлично, асам

подумал со злостью, с тревогой: "Вот она беда!. "

- Вы на власть не кивайте. Вы говорите прямо.

- Я и говорю, налога насчитали пропасть. Дохнуть невозможно. Копейку

нигде не добудешь на корт какой-нибудь...

- Уже ж обедняли!.. - не выдержал Хоня.

- Я не обеднял! Если б вот побойчее был, к начальству подался бы,

добился бы своего, пусть бы сняли хоть часть, по справедливости дали...

- Значит, вся земля записана?

- Что ты, ей-богу, прилип, как лисп вся, вся? Была б еще там земля как

земля, чтоб столько обиды из-за нее терпеть.

- Вам, дядько, грех жаловаться. Что б всем такую!

- У других была бы лучше, если бы другие гнулись на ней столько. Ни

дня, ни ночи не видя. Это людям с кривого глаза кажется, что мне лучшая

досталась. От зависти. Людской глаз - завистливый!..

- А все-таки вы, дядько Глушак, так и не сказали прямо все или не все

записано?

- Сказал уже...

- Значит, все?

- Все.

- Мы проверим.

- Проверяйте!

Глушак покраснел от злости, но все же сдержался, переборол себя, даже

прикинулся ласковым:

- Вот недоверчивые стали все. Хоть оно, к слову сказать, так и надо -

верить нынешним временем не особенно можно. Всякого теперь наплодилось...

Ну, да и вообще - выборные люди, комиссия!.. - Старик виновато покрутил

головой, упрекнул себя: - А я, гнилой пень, так расшипелся. Дт еще перед

своим сватом. И Миканор, к слову сказать, первый раз в хату заглянул!

Глушак затоптался возле стола.

- Посидим вот немного! Где кому удобнее, там и садитесь! Уважьте сватов

да молодых перед свадьбой! Не побрезгуйте, к слову сказать!..

Он хотел уже бежать за угощением, но Миканор твердо заявил:

- Не надо! Не время!

- Время, Миканорко, самое время. Свадьба скоро, сговор отгуляли.

- Попробуй, что мы тут гостям готовим, - засуетилась Глушачиха. - И все

пусть попробуют!

- Будешь потом знать, идти или не идти к нам в гости. - Глушак заметил:

некоторые мужики не прочь были посидеть, - оживился: - А времени всегда

мало. Управитесь еще.

Забота не волк...

- Волк не волк. Некогда, дядько!

- Так ведь - ради свадьбы, ради молодых. Из уважения к свату моему,

избранному в комиссию.

- Все равно! - Не сказав ни слова Глушаку на прощанье, Миканор

скомандовал всем: - Пошли! - и сам первый решительно двинулся в сени.

Чернушка, с самого прихода жавшийся к двери, пропустил всех, помялся с

минуту, чувствуя неловкость, теребя в руках шапку, виновато подал руку:

- И мне - со всеми - пора...

Когда он вышел вслед за Миканором, Глушак стал суетиться в углу,

возиться на припечке, но делал все беспорядочно, бесцельно: переставлял с

места на место, разбрасывал.

Сам не знал, что делать, в груди кипела обида и жестокая злость - на

Даметикова сопляка, что взял такую власть, на всех, кто помогал ему, на

то, что гнулся перед ними, как батрак, на беспомощность свою перед ними.

"Проверим!.. Проверим! .." - давила страшная угроза...

Жена, убиравшая со стола несъеденное угощенье, не то пожалела, не то

упрекнула:

- Надо было сразу посадить, как вошли...

Глушак бросил с раздражением:

- Сразу или не сразу, один черт!

- Как взяли бы гости чарку да сальца, так смягчилась бы, быть не

может!..

- "Смягчились бы"! Эта зараза смягчится!

- Все ж таки-люди! И Даметиков этот - человек,..

- Нашла человека! - Глушак не мог больше сдерживать себя, крикнул

яростно: - Не суй носа к"да не следует!

Тут случилось такое, чего Глушак никак не ожидал. Вежливый, пусть и

неудачный, неспособный к хозяйству, но все же тихий, послушный Степан,

который, пока были незваные гости, слова единого не проронил, неожиданно

вскоаил с лавки, стал возле матери.

- Не кричите!

Глушак заморгал глазами.

- Ч-что?

- Не кричите, говорю! На мать! - тихо и строго повторил Степан.

- Т-ты это - мне? Т-ты мне - указ?

- Сами виноваты!.. Не вымещайте злость на других!..

- Я виноват!! Я!! Ты это - батьку?!

- А если - правда!

- Правда? - Глушак налился кровью. - Молчи, щенок!!

- Пусть - щенок!.. А только нужна вам та земля, что под лесом? Все

мало! Все мало!

- Ты знаешь, сколько мне надо земли!.. Да ведь, если бы не та земля,

если б отец не рвал бы на ней жилы, ты бы давно с голоду опух!

- Хватило бы и без нее... А если уж прибрали к себе, то хотя бы

признались, что не вся записана. - Степан задел самое больное: - Все равно

найдут!

Глушак задрожал от гнева.

- Замолчи ты! Вошь! Гнида!

- Можете как хотите называть. А только..

Глушак не выдержал, - не помня себя от бешенства, от переполнившей его

горячей злобы, ударил сына по лицу. Тот не шевельнулся, слова не сказал,

только что-то недоброе, непримиримое вспыхнуло в незнакомо взрослом и

самостоятельном взгляде. Но Глушак не хотел видеть этого: ярость, бешеная

злоба на сына, осмелившегося возражать, упрекать, учить его, нестерпимо

жаждали утоления.

- Гнида! Сопляк! Выучился... Выучился на отцовом хлебе! Выучился да и

отблагодарил!.. К черту! Хватит! Навоз будешь возить! Скотину кормить!

Может, немного поубавится ума!

Но эти угрозы будто и не действовали на Степана. Он не только не

испугался, но и виду не подал, что жалеет о том, что сразу потерял.

Глушаку не привелось почувствовать облегчения - гневу не было выхода.

- Вместо батрака будешь работать! Он уедет домой, а ты - за него. Навоз

возить! Кормить свиней!..

Старый Глушак еще долго сипел, угрожал, сердито бегая из угла в угол,

пока неохрип, не обессилел совсем. Тогда упал на колени, поднял бледное,

страдальческое лицо к богу, что смотрел на него с позолоченной иконы. С

надеждой задвигал сухими губами, зашептал....

Но и после молитвы успокоения не было. Где бы ни ходил, что ни делал -

помнил, ни на миг не забывал: там, на его поле, ходят, меряют. Как

хозяева, топчут его поле, его добро.