Точка опоры

Владимир Ильич, не расставаясь с газетным листом, прошел между реалов к одному из окон. Присмотрелся. Одинарная рама не законопачена, не заклеена. А вторых — зимних — рам здесь вообще не знают. В щели дует холодище.

— Вы, Иосиф Соломонович, поберегитесь. — Глазами указал на второе окно, возле которого стоял наборщик. — Тут недолго и простудиться. На дворе ужасная непогодица, и по всей Европе ходит инфлуэнца.

— И вам бы лучше не стоять у окна.

— Я уже отдал дань простудной напасти.

На дворе, видать, немного похолодало: мимо черных стекол падали пушистые снежинки. Хотя тут же превращались в капельки, стекавшие тонкими струйками. И все же это долгожданные снежинки! А в Шушенском, бывало… Вот в такую же декабрьскую пору катались с Надей на коньках! Правда, она не сразу научилась держаться на льду, делала неловкие шаги, нередко падала. И всегда с веселым смехом. Мороз румянил ей щеки, наращивал пушистый иней на прядях волос, выбившихся из-под шапочки. Домой возвращались будто слегка захмелевшие от чистого воздуха. Хотя и под надзором жили да у черта на куличках, вспомнить есть что. А здесь… Лишь работа приглушает остроту одиночества. Ему не хватает ни дней, ни часов. Помощи пока ждать не от кого. Юлий [4] все еще налаживает связи где-то на юге России. Потресов заладил одно: «Домой, домой». Уехал ни на что не глядя. Вернется, быть может, только через неделю. Димка [5] занята со своим малышом. Почти все приходится делать самому. Но теперь уже не так долго ждать Надю: приедет — возьмет в свои руки секретарство, наладит шифрованную переписку с товарищами. А пока… Пока самое сложное — «транспорт!». Ох и трудное же это дело! Нужны деньги, энергичные люди. Успеть бы к Новому году по российскому календарю переправить газету через границу. Прежде всего в Псков Лепешинскому, а уж он сумеет доставить куда надо.

Не выпуская верстатки из рук, Блюменфельд вышел к Ульянову из-за реала:

— Хочу заранее попросить. Надеюсь, не откажете. Когда запылает наша «Искра»… Позвольте мне самому первый номер… Хотя бы часть тиража…

— Значит, и вы соскучились по родине?

— Очень… Сердце горит. Даже слов не подберу… И хочется товарищам из рук в руки…

— А доводилось через границу провозить нелегальное?

— Однажды немного… Но я уже все продумал…

— Ну что же, вернемся к этому разговору в свое время. А пока за вами — набор, за мной — передовая.

Владимир Ильич направился к редакторскому бюро, придвинутому в угол возле двери. В дневные часы тут обычно Рау редактировал рабочую спортивную газету «Арбайтер Турнцайтунг», правил корректурные гранки. Сейчас на весь вечер место свободное.

Слева стояла большая лампа, почти такая же, как в Шушенском на конторке, только у той, подаренной Надей, абажур был зеленый, а у этой жемчужно-белый. Глаза не привыкли к такому — свет, пожалуй, ярче того. Ульянов сел на удобный стул с невысокой полукруглой спинкой. Ему хотелось вычитать весь газетный лист, но Блюменфельд, повернувшись от реала, заверил, что в этой нет необходимости: в его наборе опечатки не встречаются.

— Ну, если вы ручаетесь… — Владимир Ильич отложил газету, из внутреннего кармана пиджака достал несколько листков черновой рукописи. Это была передовая, написанная им еще в ноябре. Все товарищи по редакции прочитали ее, а Аксельрода он уже успел поблагодарить за его замечания.

Обмакнув перо в чернила, на чистом листе вывел заглавие:

«Насущные задачи нашего движения». Подчеркнул жирной чертой и начал переписывать набело:

«Русская социал-демократия не раз уже заявляла, что ближайшей политической задачей русской рабочей партии должно быть ниспровержение самодержавия, завоевание политической свободы».

Для политической борьбы необходимо расчистить путь, убрать с дороги колеблющихся и сомневающихся, опрокинуть тех, кто называет русский пролетариат «несовершеннолетним», пытается оторвать рабочее движение от социализма и увести его от политических задач. Ему вспомнилось далекое сибирское село Ермаковское, собрание семнадцати единомышленников. Оттуда была предпринята первая атака пошлых позиций пресловутого «экономического направления». Здесь, в центре Европы, он еще острее почувствовал, что модные «критики марксизма» протаскивают старые буржуазные идеи под новым флагом. Необходима бесповоротная борьба за освобождение от политического и экономического рабства, и социал-демократия переходит в наступление.

Взглянув на быстро набросанные строки, — Блюменфельду будет нелегко разбирать его почерк, — он опять стал придерживать перо и выводить яснее каждую букву: «Содействовать политическому развитию и политической организации рабочего класса — наша главная и основная задача».

Вошел Рау, сказал, что кофе уже на столе.

Поблагодарив его, Владимир Ильич повернулся к наборщику:

— Я думаю, мы сделаем маленький перерыв. Не возражаете? В таком случае пойдемте.

3

Ужинали вдвоем.

На гарнир к сосискам хозяйка подала тушеную капусту. Хлеб нарезала тоненькими ломтиками.

Кофе был ароматный, крепкий. Чтобы не обжечься, Блюменфельд отхлебнул из ложечки, сказал:

— Рау дал мне адрес одного переплетчика, который может сделать чемодан с двойным дном.

— Да? Здесь? — переспросил Владимир Ильич, отвлекаясь от дум о статьях и заметках, еще не заверстанных в последние газетные полосы. — А то я знал одного в Берлине — делал отлично. И наш человек, социал-демократ.

— За здешнего Генрих ручается. Говорит, хороший мастер.

— Стенки нужны очень плотные. И такие же, как у тех чемоданов, что продают в магазинах.

— Значит, можно заказать? — обрадовался Блюменфельд. — Как только напечатаем, я сразу же начинаю действовать.

— Да, газета не должна лежать в типографии. Ни одного дня. В том вы правы.

Отпивая кофе маленькими глотками, Владимир Ильич думал:

«Кому-то надо поручить транспортировку. Не ему ли? Хотя он как будто недооценивает конспиративность, но у него все же есть некоторый опыт. А кто же будет набирать второй номер? Другого такого наборщика здесь сыскать нелегко. Лучше воспользоваться услугами студента латыша Ролау, которого рекомендовали ему еще в Риге. Знает верный путь. Достаточно дать телеграмму в Цюрих, сразу приедет…»

Управившись с сосисками, Блюменфельд ждал ответа на вопрос о чемоданах, но Владимир Ильич сказал:

— Прежде всего закажите мастеру переплеты. Вы знаете, как это делается? Подскажите ему, если потребуется. А книги для этого я завтра же куплю в Лейпциге.

Про себя решал, кому какие книги послать:

«Глебу на станцию Тайга лучше всего о паровозах. Старковым в Омск какой-нибудь справочник фельдшерицы для Тони. Наде в Уфу… В адрес Нади нельзя посылать — поднадзорная! Но там есть один земец — может передать. Ему, конечно, что-нибудь сельскохозяйственное. И письмо для Нади — тоже в переплет. И непременно шифром».

Прерывая затянувшуюся паузу, добавил:

— Не забудьте предупредить: переплеты не должны отличаться от типографских. Сделает хорошо — заказов будет много.

Вошла хозяйка, высокая, светловолосая, в изящном белом переднике. Владимир Ильич встал первым, поблагодарил с легким поклоном:

— Кофе был отличный!

— Утром будет со сливками, если вы любите.

— Как, геноссе Блюм? Лучше со сливками? И я за сливки.

— Спасибо! — Блюменфельд поклонился хозяйке, слегка шаркнув ногой.

И они вернулись в типографию.

Садясь к редакторскому бюро, Владимир Ильич опять на минуту мысленно перенесся в Приуралье. В Уфе теперь глухая полночь. Надя спит. Быть может, ей снится далекий путь в Германию. Непростой и небезопасный. До самой границы шпики да жандармы. Да и здесь соглядатаи на каждом шагу. А она поедет впервые. Все для нее новое, незнакомое. Надо написать, как ехать и где искать его. А если не дадут паспорта, перейдет границу нелегально. Товарищи помогут.