Сильнее бури

- По машинам, друзья!

Новоселы и гости с шумом разместились в грузовиках. Праздничный караван двинулся. Впереди, на газике, ехали Айкиз, Алимджан, Смирнов, Погодин. За ними - грузовик с оркестром. Дальше - машина с семьей и имуществом Уста Хазраткула, которому выпала честь первым из новоселов въехать в новый кишлак и занять новый дом.

Катартал опустел, но ненадолго. По инициативе Алимджана здесь предполагалось создать молочную ферму, за которую новый раис ратовал уже давно, но встречал до последнего времени упорное сопротивление Кадырова, смотревшего и на ферму, как на лишнюю обузу.

Катартальцы с музыкой, с песнями проследовали через Алтынсай. Зазеленели с обеих сторон дороги хлопковые поля. Гости распрощались с хозяевами, спрыгнули с машин, заторопились в свои бригады.

Караван с новоселами хорошо был виден с того участка, где работала бригада Муратали. Услышав гром оркестра, ликующие возгласы, старик обернулся к дороге и долго стоял, сурово сомкнув губы, то ли с завистью, то ли с неодобрением глядя на грузовики, сливавшиеся в длинную алую ленту.

Муратали не пошел в Катартал проводить своих земляков в недальний, счастливый путь. Он не хотел ожесточать свое и без того наболевшее сердце. Чуть-чуть завидуя новоселам, он не мог понять, как решились они оставить родной кишлак, где столько лет жили, горюя, радуясь, растя детей, где земля была полита их потом, а могилы близких - жгучими слезами, где с таким тщанием, так бережно и любовно ухаживали они за каждым деревцом, за каждой зеленой травинкой. Глядеть на то, как они уезжают оттуда, - все равно, что смотреть, как рубят и увозят деревья, оставляя в земле корни, без которых дереву не жить.

Так думал старый Муратали. А еще с нежностью и тревогой думал он о своем урюковом дереве. Каким-то оно стало за это время? Зреют ли его плоды? Не ленится ли сосед, взявшийся присматривать за урюком, поливать прихотливое дерево?

Муратали давно не был в Катартале. Настала страдная пора, а в такие дни он всегда ночевал на полевом стане. По чести сказать, хотя сам Муратали не хотел в этом, сознаться, его не тянуло домой. Тоскливо было изо дня в день отмерять в одиночестве длинный путь от Катартала до Алтын- сая и обратно. Дома' стало пусто и неуютно, когда ушла Михри…

Муратали любил дочь больше всего на свете. Ей не было и двенадцати 'лет, когда она потеряла мать. С тех пор Муратали неусыпно заботился о дочери, наставлял ее, воспитывал, радовался ее успехам, гордился ее прямотой, честностью, трудолюбием, а когда она прихварывала, на руках относил ее в Алтынсай. Он часто повторял, что Михри для него - и зрачок и белок…

И вот уже несколько дней как он встречается с ней только на работе, дает ей как бригадир нужные указания и тут же отворачивается, отвечая упрямым молчанием на ее слова, просьбы и слезы. Михри искала примирения, она все делала, чтобы смягчить отца, но Муратали оставался непреклонным. Все видели, как тяжело переживает он ссору с Михри. Он за эти дни стал еще суровей, неразговорчивей. Но как ни тяжело ему было, на уступки он не шел и строго-настрого запретил всем произносить при нем имя дочери. Он не мог простить Михри ни позорной любви к Кериму, любви, не получившей отцовского благословения, ни того, что она, вопреки его воле, согласилась переселиться в новый кишлак.

Сейчас она, верно, сидит на одном из грузовиков, возле вещей, которые забрала из дому, а рядом развалился Керим. Оба они весело, беспечно смеются, и нет им никакого дела до старого Муратали, «темного, глупого старика», как назвал его этот невоздержанный на язык мальчишка.

Он и не догадывался, старый упрямец, что Михри, уже получив дом в новом кишлаке, о переселении еще не помышляла. Айкиз посоветовала подруге:

- Подожди пока уезжать из дому. Не серди отца. Пусть сама жизнь его образумит.

- А что скажут дехкане, Айкиз-апа? - возразила Михри. - Я комсомолка, призывала всех переселяться, а сама остаюсь в старом доме!

- Не бойся, дехкане тебя поймут. Потерпи немного. Одной тебе нельзя переселяться. Нехорошо это…

И Михри согласилась с Айкиз. - ведь и она любила отца больше всего на свете…

Глава тридцать третья

ПРОЗРЕНИЕ МУРАТАЛИ

На другой день Муратали занемог. Пришлось лечь в районную больницу. Он уже давно страдал болезнью печени, но на этот раз приступ оказался особенно острым.

Бригадиром вместо себя Муратали оставил Гафура- назло дочери, назло Айкиз, приютившей строптивицу, назло самому себе! Старик недолюбливал Гафура, но из упрямства убеждал себя, что Гафур человек надежный. Он, правда, любит гонять лодыря, да это, верно, оттого, что черная работа не по нем, а когда ему придется отвечать за всю бригаду, он подтянется, не захочет уронить свое достоинство. Алимджан в тот день был в районе, а председатель совета урожайности Аликул с легким сердцем одобрил решение Муратали. Гафур мог ему пригодиться. Пусть покомандует бригадой, понаслаждается властью, - власть всем по сердцу…

В больнице Муратали пробыл около двух недель. Михри несколько раз пыталась пройти к нему, но он не велел ее пускать. Наведывался в больницу и Керим, но и ему не удалось проникнуть к больному. Муратали никого не хотел видеть. Врачам и сестрам, которым раздражительный старик доставлял немало хлопот, ничего не оставалось, как пуститься на хитрость: они брали от Михри и Керима передачи, но не говорили Муратали, кто их принес.

Почувствовав себя лучше, Муратали попросил немедленно выписать его. Не без скандала добился своего. Когда он вышел на улицу, у него с непривычки закружилась голова. Он превозмог слабость и твердым шагом направился к шоссе, где сел на попутную машину. Однако до Алтын- сая он не доехал, а сошел неподалеку от своего участка. Все дни, пока он лежал в больнице, его грызла одна забота, одна тревога: не подвел ли его Гафур? В эту пору хлопок нуждался в тщательном окучивании, в своевременном поливе. Муратали хотелось поскорей увидеть свой хлопчатник.

Время близилось к вечеру. В поле никого не было. Миновав земли соседних бригад, Муратали добрался до своего поля. Сердце у него упало. Поле было запущенным, кое-где хлопок густо зарос сорняком, в иных междурядьях на сухой, плохо обработанной земле валялись опавшие цветы и бутоны. Случилось самое страшное: хлопок, не получивший воды и ухода, начал сбрасывать цветы1 Еще день-другой, и все цветы осыплются. Зеленые, похожие на орехи, коробочки, уже появившиеся в нижней части кустов, останутся, а новых не будет!

Так Гафур отплатал старому Муратали за все добро! Гафур и думать не думал о хлопке, о чести бригады, не следил, как работают дехкане, и те из них, кто всегда отличался нерадивостью, в эти дни совсем не брались за кетмень. Хлопок красноречивей всяких слов рассказывал бригадиру о том, кто как трудился…

Это шайтан подтолкнул его назначить бригадиром Гафура1 Подлый, бессовестный человек, он опозорил старого Муратали! На других участках хлопок как хлопок, а у Муратали часть урожая пропала, он не сдержит слова, которое записал в своих обязательствах! Как могли сохраниться цветы, если земля тверда, как камень? Как расти хлопку, если его лишили света, тепла, влаги и воздуха? Подлый, бесчестный Гафур!

У Муратали слезы подступили к горлу. В отчаянии он смотрел на участок, где рядом с упитанными кустами пригорюнились забытые, непоеные, а в душе закипала злость и на себя и на Гафура. Вор, обманщик, лодырь и пьяница, вот кто такой Гафур! Он сам, как сорная трава, заглушившая хлопок, как вон та повилика, обвившая куст хлопчатника! Нежно обняв этот куст, прильнув к нему с дружеской доверчивостью, она душит хлопок! У повилики нет корней, она питается соками растений, которым дарит свою но- варную дружбу. Растение высыхает, гибнет, а повилика торжествующе тянется к солнцу. Так и ты, Гафур, кормишься чужой бедой! Старый Муратали доверил тебе бригаду, положился на тебя, как на друга, а ты, почуяв свободу, бросил все и помчался на базар. Уж, наверно, все было именно так! Недаром же Михри назвала тебя спекулянтом. За хорошую цену ты готов продать совесть, дружбу, чужое доверие! Тебе, как повилике, вольготно лищь тогда, когда плохо другим. Где ни ступит твоя нога, там осыпаются цветы и лезет из земли сорняк!