Человек находит себя

— Работайте, — сказала Таня Илье, — можете не волноваться, никуда я вас не отпущу.

Костылев налетел неожиданно. Он встретил Федотову на улице, узнал, что ее отправила со смены Озерцова, и сразу кинулся на фабрику.

Он не вошел, а ворвался в цеховую конторку, с такой силой распахнув дверь, что даже перегородка заходила, как парус под ветром.

— Вы что, совсем обнаглели? — накинулся он на Таню. — Почему отменили мое указание? Почему Новиков не отправлен? Отвечайте! Вас спрашивают!

— Я указаний не получала, — спокойно ответила Таня. — Их получил Новиков. Но я мастер и решила по-своему. Новикова я не отдам. Жалуйтесь!

— У меня достаточно собственной власти! — рявкнул Костылев и грохнул кулаком по столу.

Кровь хлынула Тане в лицо. Она поднялась из-за стола и, сдерживая рвавшийся гнев, медленно проговорила:

— Особенно когда дело касается присвоения чужих изобретений, товарищ начальник цеха?

Это было ударом в лицо. Костылев остекленело уставился на Таню. Но внезапная неподвижность его взгляда тут же сменилась непринужденностью. Однако от Тани не ускользнул чуть заметный этот переход, вроде короткой крысиной оглядки перед бегством. А Тане вдруг почему-то вспомнились зеленые костылевские носки и фиолетовые шлепанцы, в которых она видела его дома. Брезгливость, омерзение и нестерпимое желание ударить Костылева по лицу разом охватили Таню.

— Какие еще изобретения? — с неискренним удивлением спросил Костылев.

— Я не собираюсь объяснять вам то, что вы знаете лучше меня. Я объясню другим.

Костылев оказался в затруднительном положении. Что делать? Отступиться? Оставить Новикова? Но этим он только подтвердит, что обвинение справедливо. Переломить палку, настоять на своем? Но тогда эта наглая и самонадеянная девчонка, которую сам дьявол поставил поперек его пути, обязательно докопается до самых корешков скандальной истории. Черт бы ее побрал вместе с этим трудколоновцем!

На размышление ушла секунда.

— Удивляюсь я вам, товарищ Озерцова, — начал тактическое отступление Костылев, старательно приспосабливая на лице улыбку, — чего это вы так держитесь за этого Новикова?

— Я от вас хочу услышать, чем он мешает вам в моей смене?

— Ровно ничем. Но он нужен Шпульникову…

— Который не очень давно упросил вас прогнать парня ко мне? — перебила Таня.

— Я полагаю… — начал Костылев, но Таня не дала договорить;

— Я тоже полагаю, что Новиков останется в моей смене, — чеканя слова, проговорила она. — Все с вами, товарищ начальник цеха, можете идти отдыхать!

Костылев едва не взвыл от злобы и унижения: так с ним разговаривать! Но эмоции сами по себе, а обстановку стоило взвесить, и Костылев проделал это довольно быстро.

— Я, кстати, не очень и настаиваю на переводе, — старательно настраиваясь на примирительный тон, ответил Костылев. Более приличного бегства с поля боя он пока придумать не мог.

И Новиков остался в Таниной смене.

А Костылев затосковал. Скверно, очень скверно оборачивалась жизнь. Вместо продолжения все более рьяных атак, которые помогли бы смять, опрокинуть, уничтожить девчонку, приходилось по-серьезному задумываться над тем, как теперь сохранить себя.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Еще вытирая в сенях ноги о рогожку, Таня услышала необычно возбужденный голос Варвары Степановны. Вошла. И, снимая калоши возле дверей кухни, прислушалась.

— Будто уж без тебя там не обойдутся! — слышалось из соседней комнаты. — Ну добро бы просил кто или другая надобность была, а то ведь сам, сам насылаешься, будто своего дела нет.

— Ничего, Варюша, не убудет меня, не бойся, — отвечал успокаивающий голос Ивана Филипповича.

— То и есть, что убудет! Здоровье подрываешь, горюшко ты мое! И как только втолковать тебе! — Варвара Степановна вышла из комнаты и, увидев Таню, обратилась к ней. — У нас, Танечка, час от часу не легче, — сказала она, горестно махнув рукой. — Уж я молчу про то, что на обед да на ужин сроку нет — бог с ним! — так, мало того, отдыхать, когда положено, и то отказываемся. А на сердце обижаемся: то покалывает у нас, то дух перехватывает…

По тону Варвары Степановны и по тому, что она говорила о муже «мы», Таня поняла, что она расстроена чем-то всерьез. А Иван Филиппович, услышав, что вернулась с работы Таня, заговорил обычным шутливым гоном:

— А-а! Нашего полку прибыло! Танюша, приглашаю вас в союзники, помогайте отбиваться!

— Нет, Иван Филиппович, — укоризненно сказала Варвара Степановна, возвращаясь в комнату мужа. — Я не шутки шучу и, как хочешь, изводить самого себя не позволю. Вот не дам, и все!

— За что это вы сердитесь, Варвара Степановна? — спросила Таня, входя за нею к Ивану Филипповичу.

— Сержусь, сержусь! Да кабы сердилась я! — Волнуясь и укоризненно поглядывая на мужа, Варвара Степановна рассказала Тане о том, что так расстроило ее сегодня.

Иван Филиппович последнее время стал прихварывать, жаловался на сердце. Варвара Степановна с трудом уговорила его показаться врачу. Выполняя его советы, она ежедневно в одно и то же время укладывала Ивана Филипповича на два часа в постель. Он всякий раз рьяно сопротивлялся. Однако поднимался после сна посвежевший и бодрый, говорил, что мозги ему словно добрый сквознячок продул. И вот вчера все нарушилось. Иван Филиппович лег вовремя, но, войдя к нему через полчаса, Варвара Степановна увидела пустую постель. Иван Филиппович, склонившись над большим листом белой бумаги, старательно вырисовывал какие-то замысловатые— и, видимо, не для скрипок — узоры.

— Это чего еще? — воскликнула Варвара Степановна и услышала в ответ непривычное для слуха, не скрипичное слово:

— Орнамент, орнамент, Варюша, для образцов, на фабрику.

Все выяснилось тут же.

Забежавший вечерком накануне Илья Тимофеевич пожаловался, что все, дескать, с новой мебелью ничего, а вот подходящего узора для инкрустации, на которой настаивает главный инженер, никак не получается. Иван Филиппович сходил утром на фабрику, посмотрел мебель и тоже нашел, что инкрустация «тяжеловата». Сперва он решил не думать над этим, но желание улучшить рисунок не давало покоя. Даже работая над своей скрипкой, думал: «Вот бы полегче-то прорисовочку!..» Осенило его вдруг, как раз в ту самую минуту, когда лег вчера отдыхать. Иван Филиппович встал.

Варвару Степановну, заставшую его «на месте преступления», он кое-как успокоил, пообещав не нарушать больше режима, и на другое утро понес рисунки Гречанику. На месте его не застал, узнал, что главный инженер будет лишь после трех часов. Это было то самое время, когда Ивану Филипповичу по строжайшим предписаниям медицины полагалось отдыхать. Но жена, уложив его, очень кстати отлучилась. Иван Филиппович подождал немного, поднялся, собрал рисунки…

Гречаник был у себя.

— Простите, может, не в свое дело мешаюсь, — сказал Иван Филиппович, передавая рисунки, — только вдруг что-нибудь из этого пригодится…

Орнамент Гречанику понравился. Рисунки он оставил у себя. И дальше получилось бы все очень хорошо: Иван Филиппович успел бы вернуться домой до прихода жены, если бы… не наткнулся на нее возле магазина.

Трудно сказать, что ошеломило Варвару Степановну больше: сама неожиданная встреча или виноватый, ошарашенный вид вконец растерявшегося «нарушителя». Домой он был доставлен под конвоем и со строгим приказом ложиться немедленно. Пришлось покориться…

А когда, так и не заснув, Иван Филиппович поднялся и принялся за скрипку, Варвара Степановна снова начала ему выговаривать…

— Ну как, Танюша? — спросил Иван Филиппович, когда Таня узнала все. — Кто же вы сейчас в этом семейном трибунале: помощник прокурора или адвокат?

— Все шуточки тебе, Иван! — уже окончательно огорчилась Варвара Степановна и обернулась к Тане. — Уж сидит за скрипками — я молчу, так нет, за мебель, за вовсе чужое-расчужое дело хватается!