Рассвет над морем

— Ну, знаете… — угрюмо пробормотал полковник. — Вы забываете, что я социалист…

Но Ласточкин нетерпеливо прервал его:

— Винниченко тоже именует себя социалистом. Однако в прошлом году он не помешал Грушевскому с Петлюрой, тоже «социалистам», привести на Украину немцев! И вы были правы, господин полковник: мы с вами встречались в Киеве. Вы тогда расстреливали восставших арсенальцев!

— А теперь, как мы видим, руководители директории с радостью принимают оккупантов франко-американских, — прибавил Столяров. — А вы, полковник, будете выполнять их приказы и стрелять в рабочих здесь, в Одессе! Прощайте!

Но Ласточкин еще вернулся, подошел к прилавку, взял «зауэр» полковника и положил к себе в карман.

— Простите, я брошу вам пистолет, когда мы отойдем на сто шагов. Понимаю, что этот немецкий пистолетик дорог вам как память. Я не мог оставить его у вас в кармане во время переговоров, тем паче не оставлю его вам сейчас: не уверен, что ваша рука не выстрелит нам в спину…

Петлюровские старшины стояли молча. Полковник жевал усы Но Ласточкин еще раз остановился на пороге.

— Я очень хорошо знаком с Винниченко еще по Киеву, когда Владимир Кириллович был в руководстве Центральной рады. Прошу передать ему, что я еще раз убедился: как был он далек от народа, так и остался!

Ласточкин так грохнул дверью, что сверху со звоном посыпались осколки разбитого стекла.

— Пусть это нам будет наукой, — сердито прибавил Ласточкин. — Никаких дипломатий на поле боя! Немедленно все наши силы, всех наших людей в гущу казацких частей: разъяснять, срывать маски, агитировать!..

Они прошли уже свои двести шагов, и в подворотне их окружили вооруженные рабочие дружины имени Старостина.

— Ну что? Ну как? — посыпались вопросы.

— А никак, ребята! — сказал Столяров. — Как было, так и осталось! Пан хлопа по морде мажет, а подпанок хлопу руки вяжет… Айда в штаб!

В штабе Военно-революционного комитета было полно народу. Тут собрались все большевики Одессы, во дворе школы расположились бойцы рабочих дружин. На улице кругом стояла толпа, и дружинники-часовые еле сдерживали ее напор. Люди шли со всех заводов — из близлежащих Главных железнодорожных мастерских, с Молдаванки, со Слободки, с далекой Пересыпи. Рабочие приходили, чтобы записаться в боевые дружины, требовали оружия.

Ревком в полном составе собрался на экстренное заседание.

Сомнений не было: первым делом сечевики и гайдамаки станут теперь разоружать рабочие дружины. И устоять против многотысячного войска полторы сотни бойцов, конечно, не смогут. Как же быть? Припрятать оружие и разойтись по домам? А большевикам продолжать свою настойчивую работу: собирать силы, вооружать трудящихся и разить врага — иностранных интервентов со всеми их наемниками — из подполья?

Да. Такой и оставалась дальнейшая программа действий для большевистского подполья. Но что касается укомплектованного уже рабочего отряда, то Ревком принял другое решение.

Ревком решил не распылять укомплектованной боевой единицы. А дружины имени Старостина, Морского райкома и Молодежно-комсомольская должны были начать формироваться заново — в условиях подполья. Сводный же отряд оставался в качестве боевого соединения в распоряжении Военно-революционного комитета.

Этой же ночью отряд под командованием Ивана Голубничего должен был выйти через Хаджибеевский парк в направлении на станцию Выгоду за пределы города. Продвигаясь от села к селу, отряд должен был вбирать в себя новые людские пополнения и добывать оружие в боях с белыми. Он должен был превратиться в батальон, а то и в полк, должен был стать опорной частью Военно-революционного комитета, действующей как партизанский отряд на территории, захваченной врагом, по соответствующим указаниям Ревкома. Это должна была быть «внешняя» армия одесского пролетариата, который здесь, в городе, будет вести из подполья непримиримую борьбу против иностранных интервентов, белых и жовто-блакитных войск [30].

— Ну как, Иван? — спросил Ласточкин Голубничего. — Выйдет дело?

— Выйдет! — спокойно ответил Голубничий, разгладив усы.

— И ты можешь сегодня же ночью двинуться?

Голубничий в недоумении взглянул на Ласточкина.

— Да ведь решено уже!

— Я не о том, Ваня, — сказал Ласточкин. — Я о тебе. Ведь ты только сегодня из тюрьмы, еще и дома не был. Жена, дети…

Голубничий помолчал минутку, потом ответил:

— Дети у меня в настоящий момент уже взрослые, поддержат старуху… Сыну шестнадцатый пошел, дочке четырнадцать. А старуха… Всплакнет моя старуха еще разок… — Он коротко мигнул. — Прошу передать ей, что я жив-здоров, вернусь с победой… — Давая понять, что с этим покончено, он спросил: — Какова будет система связи между отрядом и Ревкомом, товарищ Николай?

Консул Энно, подключив аппарат прямого провода в своей резиденции к телеграфу Одессы-Главной, поблагодарил главу директории Винниченко за гостеприимство и тут же дал согласие на то, чтобы доктор Луценко, представитель «Украинского национального клуба», возглавил и сформировал «кабинет» гражданской власти в городе.

Командование десанта войск Антанты на одесском плацдарме по искровому телеграфу с флагмана эскадры, миновавшей уже Тендру и входившей в воды Днепро-Бугского залива, передало свой второй приказ: войскам директории оставить город и отойти от Одессы на двадцать километров на север.

Гайдамацкие «курени» и сотни сечевиков повернулись спиной к морю и двинулись из города.

Но казаки пеших частей отказались выполнить приказ своего верховного командования.

Казаки подняли оружие и где небольшими группками, а где и целыми подразделениями двинулись против белопольско-немецко-деникинской линии обороны «зоны Энно». Бой, вернее десятки отдельных стычек вдоль Гаванной и Ланжероновской улиц, продолжался весь день.

В это время на Большом рейде появились два французских корабля: крейсер «Эрнест Ренан» и миноносец, флагман эскадры «Протэ».

Одновременно с теми казацкими частями войск директории, которые отказались выполнить приказ своего командования и ринулись в бой, в разных концах города действовали и рабочие. На Пересыпи, в порту возле эллингов, в районе Александровского парка появились группы рабочих, вооруженных чем попало кто пистолетом, кто гранатой, кто просто железным ломом, которые нападали на подразделения белогвардейских войск.

Бой не утихал всю ночь.

Наутро город увидел на рейде уже не четыре, не семь и не девять кораблей, а двенадцать: ночью подошли еще миноносцы «Д. Н.», «М. Ж.», «Р. Г.».

И когда рассеялся над морем утренний туман и город осветило холодное солнце, двенадцать судов эскадры на рейде одновременно окутал черно-бурый дым. Эскадра из двенадцати кораблей открыла огонь по северным кварталам города.

Пятнадцать минут продолжалась эта артиллерийская подготовка, а затем наступила тишина.

Тогда оборона «зоны Энно» пошла в наступление.

Впереди шли белополяки, немцы и деникинцы, и когда они, отбив контратаку рабочих и восставших казаков, занимали квартал, из «зоны» для закрепления захваченного «плацдарма» высылались ударные группы французских матросов и шотландских стрелков. Они захватывали узловые пункты: телеграф, телефонную станцию, здания «Международного банка» и «Лионского кредита».

Именно в это время стало известно и самое главное: десант прибыл!

И на этот раз это был уже действительно десант.

Сначала в бухту вошло несколько миноносцев. За ними один за другим — кильватерной колонной — следовали четыре огромных транспорта. Миноносцы развернулись на Малом рейде, а транспорты прошли прямо к причалам четырех молов — Потаповского, Военного, Нового и Платоновского. На палубах транспортов, построенные уже с оружием в руках, готовые кинуться в бой, как только ступят на землю, стояли французские солдаты. Были они не в обычной фронтовой форме хаки, а в неожиданно яркой одежде. С берега было видно, что верхняя ее часть синяя, а нижняя — красная.