Отец

— А как же иначе может работать Марина?! — выслушав Вику, спросила Женя, доставая из шкафа платье. — Но это вовсе не повод, чтобы с раннего утра беременной путешествовать по лестницам.

— Так я же говорю, она без брака работает! — возмутилась Вика недогадливостью Жени. — А это… Это значит, что моя замаринованная вами статья не такой уж холостой выстрел.

— А! — воскликнула Женя, скидывая халатик. — Не отступилась от своего?

— И не отступлюсь, — совсем гневно заявила Вика и, вдруг смягчившись, протянула: — Ох, Женька, ну до чего же ты вся… ну как точеная вся. И до чего красивая. В тебя, небось, и влюбляться страшно: загубить можешь. — Вика помолчала и снова посуровела. — Не отступлюсь. Это же, говорит Соколов, становится неодолимым движением самих рабочих.

— Ну что ж, Соколов у тебя будет верным союзником, — ответила Женя. — Завтракать будешь со мной? — Она одернула на себе платье.

— Нет, сыта… Симпатичное платьице. И идет к тебе.

— Правда, симпатичное? — Женя прошла по комнате так, чтобы заструились складки расклешенной юбки. — Я сейчас. — Она вышла на кухню и через минуту вернулась с бутылкой кефира.

— Так вот, — заговорила Вика почти миролюбиво, — у Соколова в бригаде сегодня важное собрание. Вам, газетчикам, там надо бы побывать, для связи с жизнью. Послушаете Соколова и устыдитесь: как вы от настоящего дела далеки.

— Вика, ты, наверно, так на нашу газету рассердилась, что и не читаешь ее? — спросила Женя, смеясь глазами, и, закинув голову, допила кефир прямо из бутылки.

— Читаю… — Вика смутилась и неподдельно простодушно сказала: — А ты, девка, зря, в завод идучи, такое прекрасное платье надела.

— У меня на работе халат есть. Слушай, Вика, а насчет собрания ты мне тоже по телефону могла бы сказать.

— Да, звони тебе, а ты по заводу порхаешь.

— Редактор тогда мог бы выслушать тебя.

— Ну его, твоего лохматого.

Женя опять усмехнулась.

— Скажи, Вика, — спросила она. — Для тебя это дело с самоконтролем действительно важное, от которого ты отойти не в силах?

— То есть, знаешь… Как увижу наши цеховые клетушки, эти самые ОТК, набитые барышнями-контролершами… Иные из девушек и впрямь довольны: работенка, считают, легкая, чистая. А я думаю: эх, милочки, турнуть вас надо с этой однообразной и изнурительной работы на широкие светлые дорожки, чтобы блеск ваших глазок от блеска шариков не портился… Если бы не мое положение, — Вика опять положила ладони на свой живот, — я бы себе место начальницы цехового контроля выхлопотала, да и начала бы их разгонять подобру-поздорову, ненужных производству барышень на нужные для страны рабочие места. На основе метода Марины.

— Вика! — Женя стряхнула ладонью со стола хлебные крошки в стакан. — А помнишь, ты мне говорила, что неслед нам, бабам, соваться в непосильные для нас дела, что у нас есть свои особо серьезные дела, к примеру, как твое предстоящее дело — рожать?

— Как забыть?! Видишь, я сама как доказательство тому перед тобой налицо.

— Неужели тебя сейчас не тянет к Артему? Быть подле него и готовиться? Что же для тебя сейчас главней из твоих дел?

— Не пойму сама… И понимать не хочу. Жизнь меня ведет, а я ей не противлюсь. — Вика поднялась со стула. — Идем на работу.

VIII

— Побереги себя, Вика, — сказала Женя, входя в заводской корпус. — Ты сегодня какая-то пятнистая и серая. А о твоей статье я с редактором снова разговор заведу. — Она побежала по лестнице вверх.

— На собрание к Соколову приходи, — крикнула ей вслед Вика.

— А ты бы к нам забрела, — откликнулась Женя, останавливаясь и перегибаясь через перила. — У нас ветерок свежий задул.

Конечно, «свежим ветерком» был Отнякин и все новое, что он принес с собой. С его приходом к Жене вернулась уверенность в полезности ее труда в газете, хотя работать ей стало труднее. Отнякин оказался очень требовательным, даже въедливым редактором, но умным и очень доброжелательным, так что обижаться на его придирчивость не приходилось.

Позже и другие качества открылись для Жени в ее начальнике, и он становился ей все больше симпатичным.

В первый день их совместной работы, после того как. Отнякин вернулся от секретаря парткома и уселся, задумавшись, за свой стол, Женя озорно сказала:

— Тихон Тихонович, у вас вид человека, до предела накаченного директивными указаниями и установками. Вы почти пять часов просидели в парткоме! Бедненький, не отчаивайтесь: все выполним. Ведь это же очень хорошо, когда получаешь исчерпывающие указания.

— Вы мне нравитесь за вашу прямоту, — ответил Отнякин. — Присматриваетесь ко мне? Боитесь, окажусь всего лишь исполнительным делягой?

Женя сказала, что просто ей вспомнился бывший редактор: тот постоянно ругал неинициативных людей, а сам чуть не с каждой заметкой ходил в партком или к директору.

— Хорошо, что я и вы, Женя, уже можем говорить откровенно! — воскликнул Отнякин. — Вы правы. Самое простое — это запастись исчерпывающими указаниями на всевозможные случаи и точнехонько их выполнять, иначе говоря, всегда имей чем прикрыть собственный лоб — и будешь защищен от щелчков и шишек. Вам это не подходит? Мне тоже. Данные нам с вами, Женя, директивы так обширны, как сама жизнь; не пересказать мне их вам. Да и чего зря говорить, работать будем.

Очень скоро Женя увидела в Отнякине истого коммуниста. Даже к самым сереньким и корявым рабкоровским заметкам он относился бережно. Часто получалось так, что в иной тусклой корреспонденции он улавливал интересную, новую для него мысль и как бы обнажал эту мысль перед автором и горячо ее ему втолковывал. Автор загорался и вместо случайной заметки нес в редакцию уже небольшую, но яркую статейку. Такую работу Тихон Тихонович называл раскопками живой мысли. И живая мысль все сильней и сильней начинала струиться на полосах небольшой заводской газеты. И в этой мысли проявлялась радостная и светлая душа самого Отнякина — журналиста-партийца. Он любил людей, и не только когда они его радовали, а и когда огорчали, он любил завод и болел за него так, будто родился и вырос на заводе, и оттого он был как бы тем мерительным инструментом, через который проходили лишь печатные слова, попадавшие точно в цель. И очень скоро рабкоры стали говорить, что иметь дело с новым редактором — одно удовольствие.

Если старый редактор «выезжал» за счет беготни и терпения Жени, то Отнякин, наоборот, постарался ее разгрузить. Узнав, что в заводской типографии корректором работает пожилая женщина, закончившая когда-то педагогический институт, Тихон Тихонович сговорил ее на должность литсотрудника редакции, и Жене стало свободней.

По мере того как росло расположение Жени к Огнякину, она, сама того не замечая, постепенно рассказала ему о себе почти все.

— А ведь вы непрестанно и упорно боретесь за себя. Ваше неудачное замужество, конечно, было острым внутренним конфликтом для вас; вы были недовольны своей работой в газете — это тоже была борьба за себя. Каждый человек, борясь за себя, прежде всего должен бороться с самим собой, — однажды сказал Отнякин Жене.

Женя ответила, что, может быть, у людей так и бывает, может, у нее это тоже так, но не эгоизм ли это?

— Самый настоящий, но прекрасный эгоизм! — рассмеялся Отнякин. — Полнота собственного существования достигается лишь участием в общем труде по накоплению всяческих общественных, государственных богатств, то есть в борьбе всего общества за высокие цели. Значит, каждый член общества вкладывает свой труд в общее дело, а в конечном счете получается, что все общество борется за полноту и красоту жизни каждого отдельного человека. Здорово? Здорово, если поймешь. Когда я учился на филфаке, это стоило мне борьбы с самим собой; я заставлял себя учиться, хотя мне было очень трудно: уж я был женат, родился сын… Будто это было мое личное дело: я хотел стать умней, образованней, чтобы не только набирать и печатать написанное другими, а самому писать. Но это не было моим личным делом: наше общество предоставило мне возможность учиться, потому что это было нужно всем… Теперь я смотрю на свою минувшую учебу как на красивое сочетание личного с общественным. И так абсолютно во всем. Множеством людей овладевает жажда жить красиво, учиться этому! Это все более и более ощутимое дыхание коммунизма.