Отец

— Сдам, не боюсь, — улыбнулась с вызовом Марина, измеряя на индикаторе снятое со станка отшлифованное кольцо.

Откуда ей было знать, что Вика пришла на участок по просьбе Соколова: «Понимаете ли, Виктория Сергеевна, исключительно красиво Марина работает. И быстро. Достойно пропаганды, да не хочу я пока об этом в официальном порядке благовестить. Исходя из характера Марины, не хочу. Если ее работу официально проверить, так она и заробеть может. По-дружески это сделать надо для первого раза. Перед вами она не сробеет, а с огоньком и откровенностью себя покажет».

— Начали! Ты свое дело делай, я свое. — Вика пустила секундомер.

Марина как раз в этот миг мизинцем правой руки сняла готовое кольцо, а указательным пальцем вставила в мембранный патрон неотшлифованное, пустила станок и точными движениями руки ввела в желоб детали шлифовальный круг. Быстро крутящееся кольцо и абразив соприкоснулись, в струе эмульсии засверкали неярким фейерверком искры.

«Да, она научилась не давать стоять станку ни одной лишней доли секунды», — подумала Вика, предчувствуя, что узнает сейчас новое и интересное для себя. Но надо было сперва изучить работу Марины, присмотреться, как чередуются движения ее рук и в какие приемы складываются — без этого хронометраж был бы неинтересным, слишком общим.

Марина меняла кольца на станке, шлифовала, измеряла их в четыре приема, и каждый прием у нее был отработан в четком ритме. Каждая рука делала свое дело. Она ни разу не сбилась с этого ритма, неизменно сменяя кольца двумя пальцами, неизменно выводя и вводя шлифовальный круг в деталь точно семью оборотами рукоятки подачи. Лишь только загорался красный глазок мерительного приспособления на станке, Марина уже была готова менять детали в патроне.

«Это же характер, волю надо иметь, чтобы заставить себя так работать! — удивилась Вика. Но, продолжая и дальше наблюдать за подругой, она увидела, что та нисколько себя не принуждает, работает не через силу, а с огоньком и что ей хочется работать именно так. — Неужели это любовь ее так настроила?»

Марина вообще за последнее время как-то расцвела. Уж это приметила Вика. У станка она держалась с горделивой осанкой, глаза ее глядели по-особенному задушевно, и, несмотря на то, что она работала в ночную смену, лицо ее было свежим и постоянно светилось улыбкой. Казалось, Марина улыбается тому, как на ее столе растут и растут столбики отшлифованных колец.

Марина протирала снятые кольца не по одному, а сразу в стопке по пяти штук: экономила время. На глазах Вики Марина сменила абразивный круг и заправила его на допустимо большой размер, стало быть, круг мог больше обработать желобов в кольцах — и тут Марина сэкономила время. Наконец, Вика отметила, что Марина за четыре часа затратила лишь пять минут для проверки точности шлифовки колец в ОТК.

— Ты уверена в точности своей работы? — спросила Вика.

— В мерительном приборе уверена, — ответила Марина.

«Это значит, ей можно доверить контроль за своей работой», — настороженно подумала Вика и закончила хронометраж. К ней подошел Соколов.

— Днем мы с ее сменщицей хронометраж провели, — сказал он, доставая из кармана рабочей блузы записную книжку. — Сравним?

И вот оказалось: Марина на каждое кольцо затрачивает вспомогательного времени 6,8 секунды, а другая работница — 20–30 секунд. На всякие другие дела — на обслуживание станка, на разные хождения — Марина тратила 21 минуту, а другая расходовала 1 час и 4 минуты.

— И еще заметьте, Виктория Сергеевна, четкий ритм в работе — это не только высокая производительность, а и точность. У Марины брака почти не бывает, а если и получается что не так, она сама тревогу бьет, а в контроле у нее не бракуют детали. А это для всего завода важно: простая работница уже не нуждается в контроле, она сама себе судья.

— Сергей Антонович! Да мы же единомышленники? — обрадовалась Вика. — Это действительно то, что нужно заводу, это то, в чем со мной не соглашаются.

— Когда это станет достижением каждой станочницы, с этим невозможно будет не соглашаться, — ответил Соколов.

Окрыленная Вика ушла домой.

На этот раз на ночной пятиминутке Сергей Соколов доложил бригаде о хронометраже работы Марины и работницы из другой смены.

— Это у нас самый достойный пример для подражания за последнее время, — сказал он. — И заметьте: Марина Поройкова не перенапрягает силы, наоборот, она их экономит — легче работается, когда секунды бережешь, а кто без толку суетится, больше сил тратит. Теперь я вам могу вот какое дело доложить: если посмотреть на нашу бригаду, то совсем явно увидишь назревающую по всем направлениям общую силу. И мы должны хорошенько подумать, как же мы свою силу от всей души приложим к строительству коммунизма. Послезавтра, за час до смены, назначаю собрание бригады. Подумаем, какие нам на себя обязательства брать, чтобы не стыдно было оттого, что мало взяли, и чтобы без излишнего бахвальства.

Хотя и было всего лишь начало июня, ночи стали душными, как в августе. Вика скверно спала и утром следующего дня встала с постели рано; она все трудней и трудней переносила беременность и с трудом заставляла себя не разлеживаться, а больше двигаться. Попив чаю, она пошла к старикам Поройковым справиться о ночевавшей у них Танечке.

Марина уже натягивала бельевую веревку между столбами.

— Когда только сил набираешься? Неутомимая, — сказала Вика, подходя к ней. — Как там у вас моя Татьяна?

— Спит. В срок в садик отправится, — ответила Марина. Кожа на ладонях и пальцах рук у нее набрякла, как губка, и вздулась морщинистыми бугорками, а лицо было свежее, как солнце, только-только вставшее над крышей дома. — Утро-то какое золотое! В самый раз с такой работой управиться.

— Что верно, то верно!.. Здравствуйте, — сказал, подходя к женщинам, Соколов. У него на плече тоже была веревка; он нес перед собой таз с мокрым бельем. — А вот вам, Виктория Сергеевна, надо бы поберечься. Вчера из цеха-то поздно ушли, — Сергей Антонович сочувственно оглядел уж очень располневшую фигуру Вики. — Мы-то до смены еще отдохнем, а вам на работу сейчас.

— А вы, вдовые единоличники, когда объединитесь? — притворно обидевшись, спросила Вика. — Ишь, как сговорились: стиркой поодиночке занялись, а развешивать, как на свидание, вышли.

— Квартирный вопрос, Виктория Сергеевна, в нем загвоздка. Уж никак не раньше, чем для себя дом построим, — серьезно ответил Сергей. — Однако и это дело двигается. — Соколов кивнул в сторону строившегося дома. — Видите: второй этаж доводим. — Сергей поставил на землю таз и, сняв с плеча веревку, подошел к столбу. — Строим, Виктория Сергеевна! — Глаз Соколова под пегой бровью показался Вике особенно задорным. — Приходите к нам сегодня на собрание.

— А что решать будете?

— Вчера мы с вами теоретически кое-что установили, а сегодня уже всей бригадой подумаем, как это в практике применить… И вашу идею тоже.

— А и приду! — согласилась Вика и пошла к дому.

В подъезде ее догнала Марина.

— Правда, приходи на собрание: Сергей Антонович не любит заседать, а тут настоящее собрание. Вопрос-то серьезный поставлен: о повышении культуры и производительности труда в бригаде, — сказала Марина, открывая дверь в квартиру и давая дорогу Вике.

— К Женьке мне надо, — отказалась войти Вика. — У меня с ней старые счеты. — Она тяжело пошла по лестнице вверх.

На ее стук вышла Женя, растрепанная, в халате.

— Вика! Что случилось? — воскликнула она, вглядываясь с тревогой в лицо подруги. — Ну, входи, докладывай. — Взяв Вику под руку, Женя ввела ее в свою комнату.

Вика расслабленно опустилась на стул.

— Отяжелела, — с придыханием ответила она. — Что-то не в меру будто. Спать даже мешает. А пришла я вот с чем.

Она рассказала, какой результат дал проведенный ею хронометраж работы Марины.

Женя слушала подругу, стоя перед зеркалом, врезанным в дверцу шкафа, и занимаясь своей прической. То, о чем говорила Вика, было очень интересно, но, как думалось Жене, пришла Вика к ней с этим рассказом с утра пораньше лишь потому, что женщина уже устала от своей беременности, от которой ей некуда было деться, и оставалось лишь как можно меньше быть в одиночестве, находить как можно больше дел, чтобы, отвлекаясь, не ощущать своего трудного положения. Поэтому в разговоре с Викой Женя взяла тон покровительственной доброты и нарочитой строгости, каким говорят здоровые люди с неопасно больными.