Кольцевая дорога (сборник)

— Ну, а потом?

— Да подожди. Не забегай. А то возьму и замолчу. — Дементий и вправду долго молчал. — Завод принял меня как сына родного, которого уже и не чаял увидеть. Я старался, честно работал. В техникуме грыз науку, да еще как грыз! Однако постепенно что-то со мной произошло непонятное. Избирали меня всюду в президиум, в первый ряд сажали, грамоты вручали, благодарности. Сначала смущался я, волновало все это, мучило, что не всегда и не вполне заслуживаю. А потом попритупилось, стал принимать за должное, нос так вот, понимаешь, постепенно стал задирать… — Дементий приложил палец к носу, чуть запрокинул голову, потом нервически поморщился, тяжко вздохнул. — Кое-кто меня стал остерегать. Особенно Алексей Горликов старался. Однажды так по-мужски поговорили, что, кажется, на всю жизнь кошка между нами пробежала. А он-то, он… он, брат, добра мне хотел. Именно добра…

— А я-то думал, что это между вами такое. Хорошие мужики, а все время спиной друг к другу…

— Да, спиной. Я, брат, именно повернулся к нему спиной. А друзьями были. Потерял друга. Но это еще, может, и перенес бы. Беда покрупнее пришла — жену потерял. Вот, брат, когда я понял, что постигла меня катастрофа.

Родион хотел что-то сказать, но лишь вскинул переполненные недоумением и горестным сочувствием глаза, боясь проронить слово.

— Молчишь? — вяло спросил Дементий. — Это хорошо, что молчишь. Коли так, все выложу до конца. Да, катастрофа. Как гром с ясного неба. Надя была такая преданная, заботливая. Милосердие свое, видать, за любовь принимала, милосердие уже по привычке. Пока я человеком оставался, может, ей и полегче было себя обманывать, милосердие за любовь принимать. А вот когда я забурел — тут она и разглядела меня, все поняла. А забурел-то я настолько, что человечность ее стал принимать за должное, за привычное: дескать, а как же иначе, само собой разумеется! — Дементий погрозил Родиону пальцем. — Смотри, брат, смотри никогда не внушай себе, что любовь женщины к тебе — так себе, по штату полагается, а не подарок судьбы. Как про судьбу забудешь, так и без нее, без судьбы твоей, останешься, как вот остался я. Прихожу однажды, записка на столе: «…Прощай, Дементий, видно, я тебе нужна была, когда было тебе сначала больно, а потом тревожно. А вот боль прошла, тревогу заменило равнодушие, самоуверенность, и стал ты другим. Да и я другая стала. Наверное, хуже стала, потому что больше не люблю тебя. А может, я так и не знаю, что оно такое — любовь… Прощай». Вот так, на всю жизнь от слова до слова запомнил.

Дементий крепко зажмурил глаза, чуть покачал головой.

— С тех пор и стал я заглядывать в рюмку. Пока в героях ходил — хорохорился, недостатки терпеть не мог, воевал за порядок. А потом постепенно стал смотреть на многие вещи сквозь пальцы: а, дескать, мне больше всех надо, что ли.

Дементий опять погрозил Родиону пальцем.

— Смотри не вздумай жизнь пустить по этой подлой поговорочке или как уж назвать словечки эти. Удобные, понимаешь, словечки. Или вот еще: моя хата с краю, ничего не знаю… Сначала хата с краю, а потом, глядь-поглядь, и ты в жизни где-то с краю, в закутке темном, дышать нечем.

Дементий сделал такое движение, будто хотел расстегнуть ворот, но тут же вяло уронил руку.

— Кстати, сейчас открою тебе такой секрет, что ты, может, после этого со мной и разговаривать не станешь…

— Ну, Дементий, ты меня сегодня…

— Удивляю? Может, может быть. Помнишь, в саду… когда я хотел было выпить в саду с тобой?

— А, это когда ты цветочки водкой полил?..

— Да, именно тогда, Сипов был уверен, что мы с тобой за галстук заложили. Поди докажи ему. Да дело не в этом. В другом дело, хотя Сипов потом, как тебе известно, здорово сыграл на сем сугубо «достоверном» факте. А дело в том, что я в тот день обнаружил маленький, крохотный кусочек металла. Отвалился кусочек, деталька отвалилась — вальчик кулачковый. Оказывается, масло было нечистым. С песком, с песочком масло оказалось. Это я обнаружил, когда промывал насос.

Родион даже привстал:

— Постой, ты про мой станок, что ли?

— А про что же, мил человек! Конечно, про твой станок, от которого тебя отстранили! Вот ты уже сколько переживаешь?

— Подожди, Дементий, ты, пожалуйста, по порядку. Я что-то ничего не пойму.

— Масло в твой станок было залито нечистым. С песком, понимаешь? Обнаружил я это после доклада комиссии. Конечно, я должен был немедленно доложить, отыскать виновного! И тогда тебе станок немедленно вернули бы, сняли бы всех дохлых кошек, которых на тебя навешали.

— Ну и что же ты не доложил?

Дементий широко развел руками:

— Вот-вот. Догадка-то у меня появилась, а доказательств никаких. Дай, думаю, еще посоображаю, факты сопоставлю. А время шло… А тут еще как вспомню, что Сипов нас застукал с бутылкой, так и опустятся руки. И другая поговорочка приходит на ум: поди докажи, что ты не верблюд…

— И все-таки надо, надо доказывать, что ты человек, — с невольным отчуждением отозвался Родион. — Но песок… Песок в масле… Тьфу, черт, будто на зубах он у меня хрустит… Откуда он в масле взялся?

— Бак с маслом знаешь? Кран внизу. Отвинтили кран, налили масла, а потом его в станок… — Дементий склонил голову над столом, добавил таинственно: — А на дне бака… бракованные детали Агафончика. А до бака он их в противопожарный ящик с песком — так сказать, перевалочная база… Вот какая она, цепочка…

Родион, облокотясь о стол, долго тер пальцами лоб.

— Да, история, — наконец сказал он. — А знаешь, я догадывался. Но как говорят, не пойман — не вор. А взяться за дело, докопаться, доказать — не хватило характера. И выходит, что бездействовал на свою голову. Но дело не в этом, пусть даже это был бы не мой станок.

Дементий вскинул руку, указывая на Родиона пальцем.

— Вот, вот оно! И у тебя тоже! Ох, смотри, Родион. Не делай в жизни больше ни одного шага по этой дорожке! Спокойствия ты себе этим не обеспечишь. В хате с краю нет спокойствия. Все равно жизнь заставит рано или поздно мучиться! Даже если бы и не твой станок… Ты прав. Важно то, что песок проклятый завелся. Я уже не о натуральном. Я о песке в душе Агафончика, а там, глядишь, и в твоей душе. Вот это противно и даже преступно.

Дементий выдернул руку из кармана пальто.

— На. На память возьми. Не знать бы таких ремонтов…

Небольшая, шероховатая, с отколотым основанием деталька перешла к Родиону. Сквозь хмель настойчиво и пытливо смотрели серые глаза Дементия, пока разглядывал и повертывал Родион детальку.

— Не понимаю… — произнес он, недоумевая и удивляясь еще сильнее.

— Что ж тут понимать, молодо-зелено. Нашел, когда масло спустил. Кулачковый валик — это в масляном насосе.

— Есть, кажется…

— Не кажется, а точно! — не терпел Дементий, если не знал кто станка. — Он-то и полетел. Режима не вынес. Только не думай, что я это самое… — вертел он у виска пальцами.

— Да ты что?

Родион молчаливо слушал. Казалось, не пили. Голова вмиг стала ясной. Дементий не унимался:

— Я, быть может, хочу порой больше твоего, чтоб вокруг забуранило, взбурлило, чтоб, как в симфонии — тихо, тонюсенько, а потом ка-а-ак дернет!

Молчал Родион, продолжал Дементий:

— Существует один, утвердившийся давно принцип, некая мода. Пришел человек руководить на новое место, сразу же переманивает к себе тех, с кем он прежде работал. Был директор в другом месте. Вдруг — перевели к нам. За ним — пришел Сипов. Тот в свою очередь привел Агафончика. При такой поруке обеспечен покой. Всякая сосна своему бору шумит. Уж туг не попрешь особо. Думаешь, не знал я о сверхплановых сиповских деталях? Знал как член завкома. И термитчики знали, получая одновременно за вредность и за перевыполнение. Знали и побаивались, вдруг я скажу? А я не сказал.

— Потому что пил с ними.

— Это ты брось!.. Пил по дружбе, а не по корысти. Кстати, бутылка та была ихняя — за ремонт конвейера.

За время знакомства их ничего подобного с Дементием не случалось. Никогда еще не был таким он. Не скоро, видать, уймется. Памятно и надолго сорвался.