Кольцевая дорога (сборник)

— Эх, Горликов, Горликов. Скажу прямо, мужик он такой, каких мало. Видит, что несправедливо с тобой обошлись, ищет путь, как помочь тебе, исправить положение… — рассуждал Дементий.

— Ну а почему вы все-таки так прохладны друг к Другу?

— Э, одним словом тут не объяснишь. А на многие слова у меня, понимаешь ли, душа не раскрывается. Может, когда-нибудь и расскажу.

Дни неслись, вертелись, как токарный патрон. Рокотали летние грозы. Покрывалось белесо-синими прорехами небо. Сеял с крыши и деревьев прозрачными каплями ветер. Лето кончалось.

Размышляя часто над жизнью отца и матери, Родион отмечал: сколько оба вытерпели, пока росли его братья и сестры. А он? Что его невзгоды в сравнении с их невзгодами.

О собрании в перерыв между сменами разговоры пошли заранее. Да и понятно: ни о повестке, ни о каких-либо других вопросах в объявлении не упоминалось. Но раз собрание намечалось, пусть и в одном цеху Сипова, и в перерыв, значит, было что-то важное. Готовилось итоговое собрание за квартал. Профорг пригласил Родиона. Он оставался в своем цеху на профсоюзном учете.

Толки о собрании ходили разные.

Говорили о приезде важного областного начальства, а то и выше — из самого министерства, и чем больше было догадок, тем сильнее каждый выдумывал. Поговаривали, что запорол кто-то деталь, и та случайно попала в другую страну.

Ко всему вдобавок водился за профоргом с прошлой зимы грешок. Не такой уж большой, но памятный. Дело больше касалось одного цеха. Уж так профоргу хотелось, чтоб на его первом отчете за год было бы как можно больше людей, что за день он возьми и вывесь в цеху маленькое объявление о завтрашнем «сеансе гипноза и черной магии». Ходили из этого цеха на собрание редко, а зимой и подавно.

А тут расхватали стулья, заполнили мигом ряды. Стояли даже у стен и проходов. Передавали друг другу скамьи, проносили поверх голов ящики. Тесно, гомонливо. Хлопали, вызывали нетерпеливо, но гипнотизер отчего-то медлил. Вместо него вдруг появился профорг и начал собрание. Спохватились, да поздно: уходить на виду у всех было вроде бы неудобно. Так и просидели до конца. Шутку, однако, меж собой оценили: ради дела делалось.

И теперь кое-кто в перекур нет-нет да и высказывался, мол, не будет ли опять какой-нибудь «черной магии»? В этот раз уже настоящей.

Родион свез пораньше от станков стружку. Вошел, когда собрание уже началось. Продолговатый стол, где обычно делали контролеры особо тщательную проверку и учетчица отмечала табель, занял президиум: директор, Сипов, двое станочников и незнакомый представитель откуда-то.

Профорг вел собрание. Отвечал после доклада на чей-то вопрос.

Вручали, помню, мы грамоты. Многим раздали. А после подходит ко мне один из шлифовщиков и спрашивает: «Скажи на милость, что делать с ней? Грамот — хоть коллекцию составляй… Нельзя ли придумать новые поощрения?»

— А какие?

— Не знаю… — Продолжать до конца связно профорг не смог и, поняв это, сел.

Начали предлагать — каждый свое:

— Давай больше санаторных путевок.

— Кому? — изумился из-за стола Сипов. — Вам, молодым, здоровым?!

— Повышать разряды надо!

— Время не подошло… — пояснил Сипов.

— Медленно оно что-то подходит.

Следующим от партийного бюро выступал Горликов. Профорг объявил. Раздались хлопки. Вышло даже забавно: хлопали и профоргу, и Горликову, взявшему слово.

Дементий втихую курил за одним из станков. Увидев Горликова, он оборвал край сигареты да и оставил его на губе.

— Я, конечно, извиняюсь, — начал Горликов. — Так мы проговорим весь перерыв. Что тут мудрить. Будем проще смотреть. Хорошо сказать человеку и простое спасибо. Не от себя, а от народа нашего — поблагодарить за хороший труд. Я согласен, передовой — это передовой. Первый на стройке, фабрике, у станка. Но чаще, когда дело, к примеру, доходит до касс кино или театров — последний. Вот и случается, кто проработал день в цехе, на хороший фильм или спектакль не попадет. А бездельник какой-нибудь пользуется этой возможностью запросто. Не попавшему никуда остается одно — искать иных развлечений… — повернулся мастер к молча сидевшему представителю.

— Одну на двоих искать.

— Да, если хотите, и одну на двоих!

— Правильно, Алексей Алексеевич.

— Правильно.

— Дельно сказано.

— Верно!

— Молчал, молчал, да и высказался.

— Товарищи! Товарищи! — требуя тишины, Сипов вытянул руку. — Товарищи, об этом руководство завода позаботится.

Сказал Сипов спокойно и неожиданно. Пока выступали и говорили, он с настороженной юркостью водил по лицам глазами. Не знал, как повернется собрание, и теперь, успокоясь и как бы предчувствуя, что лучше первому подать голос, заговорил:

— За станком стоять, Алексей Алексеевич, да у касс еще — простоишь полжизни.

Старший мастер пропустил замечание.

Обычно глаза Сипова убегали, как бы прятались. Но Родион научился эти глаза разгадывать. Запрятанные, они говорили, что грозы не предвидится. Если же глаза мельком на ком останавливались — жди огорчений.

Подобные глаза доводилось Родиону видеть и раньше. Глаза людей, исподтишка взирающих на мир. Где-то он даже то ли вычитал, то ли слышал, что у добрых людей глаза чуть грустноватые.

— Товарищи! — не теряя бойкости, повторно обращался Сипов к собранию. — Двадцать минут до смены, а целый вопрос еще…

— Какой?

— Вопрос у нас с вами, так сказать, по ходу собрания… — вынул из кармана бумажку. — Вопрос такой… Для собрания, в общем, он не основной. А раз…

— Какой вопрос?

— Коллективно обсудить, товарищи, текст призывов, которые необходимо нашему цеху вывесить.

— Какие призывы еще?

— Я предлагаю два: «СОВЕСТЬ ТВОЯ, РУКА ТВОЯ — ЛУЧШЕ ВСЯКОГО ОТК». Дополнения, изменения — будут?

Сидели на скамьях, на ящиках, на кучах деталей. Следили за каждым словом, собираясь с мыслями. Намерение Сипова было явным — внести при директоре и неизвестном представителе свои «новые» предложения. Покамест об этом не сказал никто прямо, но все сразу поняли.

— Тогда лучше уж так, — подправили призыв с места: — «СОВЕСТЬ ТВОЯ, ТВОЯ РУКА — ЛУЧШЕ ВСЯКОГО ОТК!»

— Это зачем?

— Чтоб в рифму было.

— В рифму? Зачем?

— Для складности. Запоминать лучше.

— Другие есть предложения?

— Есть!

— Какие?

— Заменить последнее слово.

— ОТК?

— Да.

— Каким? — Сипов настороженно скосил глаза.

— Совесть твоя, твоя рука — лучше всякого му… Ну мудреца, скажем! — быстро закончил парень.

— А язык вы не хотели бы заменить?

— Меня он устраивает.

— Второй призыв такой: «МАШИНУ ПОЙМЕШЬ — ДАЛЕКО ПОЙДЕШЬ!» Как, товарищи?

— Если судить по Ракитину, в разнорабочие угодишь запросто!

Сипов поиграл желваками. Мельком взглянул на директора. Но тот сидел, не вмешиваясь в ход собрания, о чем-то про себя думая…

— Вы мешаете, товарищ, — заметил Сипов, сохраняя спокойствие. — Серьезное мероприятие превращаете в балаган.

— Как это мешаете? Вот что я скажу! — потеряв терпение, прогудел, выходя вперед, парень. — Это я о грамотах спрашивал у профорга. — Из-под комбинезона вышедшего виднелась тельняшка. В руке был зажат берет. Говорил бригадир шлифовальщиков, по-видимому читавший объявление о переводе Родиона в разнорабочие.

— Проблемы, которые выдвигали здесь, не из самых, я думаю, наболевших. Много звону, да мало толку. Я хочу о другом сказать. Как это вышло у нас? Только в этом году присвоили человеку ударника и перевели тут же. Сколько работаю на шлифовке, ни одной детали бракованной не припомню от Ракитина. Парень выше других на голову. И что же — от характеристики в институт воздержались — это ли о человеке забота? Нет! Чуть что, так вы, Анатолий Иванович: «Будь как все! Будь как все!» Да я собой хочу быть! Вы у нас, Анатолий Иванович, кое для кого этакий мудрец-знаменосец! Целый коллектив лихорадит и будоражит мнимая ваша находчивость.