Право на легенду

Весело было, шумно, давно так шумно не было. Даже Золотарев с первого этажа пришел: чего, спрашивает, топочете среди ночи? Он, бедняга, один дома остался, жена с дочками на субботу и воскресенье в дом отдыха укатила. Ну, за беспокойство, как говорится, к столу пригласили. Хотя надо было бы с самого начала позвать: мужик он хороший, душевный, умница большая, конструктор-самоучка, да только вот жена у него — не приведи господь! Такую бы вожжами, честное слово, чтобы мужа не срамила. Сама не работает, девок вырастила барынями, по курортам каждый год, и еще мужа костит, что он скупердяй. А Золотарев сигареты «Дымок» курит, чтобы дешевле было: такую ораву поди прокорми.

Бадьянов его все уговаривал: «Ты, Николай, ее в работу упряги, чтобы она потела да худела, да чтобы языком к вечеру шевельнуть не могла. С бабами-то иначе нельзя…» Да, Бадьянов Иван Иванович тут знаток великий, теоретик, так сказать, другой бы в его возрасте уже правнуков имел, а он всю жизнь в бобылях проходил. Сколько они знакомы-то? Да, тридцать лет скоро. После Артура Иочиса, можно сказать, второй человек в городе, с которым так сошлись. Ох, здоровый же он, позавидуешь — по всем статьям здоровый, не только что телом. За все годы, что рядом работали, не слышал от него ворчания: что надо было, молча делал, насупившись, словно бы плечом раздвигал, если ему что мешало, а слов всяких не говорил. Он и за столом тихо сидел сперва, — потом только глазки-то заблестели, все порывался «По долинам и по взгорьям» петь. Ему это шло: усы длиннющие отпустил, на партизана похож.

А вот Артур прийти не смог, радикулит его опять свалил. Зато Катерина пришла, две корзины еды притащила.

Завидная хозяйка у Артура! Он, Жернаков, первый рыбак на побережье, икры сколько уже не видел. А Катерина икру принесла, балык, креветок, даже яиц миску: покупные, говорит, хуже. Тимофей этих яиц, должно быть, с десяток выпил.

Вспомнив про Тимофея, Жернаков широко улыбнулся. Старший сын у него человек строгих правил, чересчур, можно сказать, строгих. Вот и в день рождения будто ни на минуту не забывал, что он бригадир передовой на заводе бригады. Даже оказия при этом вышла: перед тем как рюмку выпить, обязательно яйцо сырое съедал, и после рюмки — тоже. Жернаков смотрел-смотрел, потом спросил: «Ты чего это? Вроде не замечал, чтобы ты яйца любил?» — «Да я, — отвечает, — их и не люблю, но когда яйца пьешь, то не пьянеешь». Жернаков удивился: «Зачем же зря водку переводить? Ты возьми да не пей, вот и пьянеть не будешь». — «Нельзя, — объясняет, — день рождения все-таки…»

Жернаков-то понимает, в чем дело: боится, что о нем нехорошо подумают, скажут, что отца не уважает, раз не пьет, а выпивши быть ему авторитет не позволяет. Ох, трудно человеку в таком положении быть.

А когда принесли телеграмму от Касимова и Жернаков ее за столом прочитал, Тимофей нахмурился. «Балаболка, — говорит, — этот Касимов, я бы такие телеграммы принимать не стал, да и помнить ему надо, что не мальчишка он, а старший механик океанского судна». А телеграмма, и правда, смешная: «В море много чудаков всяческих найдется, но таких, как Жернаков, поискать придется. Помогать всегда готов я твоим успехам, пусть дрожит пират Петров, будет не до смеха».

Конечно, не все поняли, что там и к чему, но он-то, Жернаков, понял. Молодец, Касимов, не забывает.

Да, еще Ламаш позвонил. Тоже прийти не смог: брат к нему с трассы приехал. Это даже хорошо, что не пришел. Жернаков Николая Константиновича любит, только вышло бы не по делу. Настя, конечно, стала бы просить его за Женьку, а такой разговор за столом ни к месту. Николай хоть и директор пединститута, но он, прежде всего, их друг, и ставить его в неловкое положение ни к чему.

При этом воспоминании настроение у Жернакова стало портиться. Вот беда! Хочешь не хочешь, а к Ламашу теперь самому надо идти. Настя эти дни крепилась, а вчера слезами изошлась: завалил Женька экзамен, документы ему из института вернули. Паршивец он, честное слово, гоняет невесть где, а зубрить за него дядя будет.

На дне рождения Женька-то пришибленный сидел: крепко, видать, надеялся, что сдаст. Только с Замятиным и переговаривался, хотя у Володи тоже вид невеселый был, после собрания, должно быть.

— Вот оно что! — Жернаков привстал на кровати, взял со стола вчерашнюю газету. — Кто же знать-то мог! О собрании Жернаков не слышал, а статью Кулешова только вчера напечатали. Ух, возьму я этого Кулешова за грудки, не посмотрю, что приятель! То-то, думаю, не пожаловал, не позвонил, а ведь каждый год на день рождения приходил.

Он снова перечитал статью, где секретарь партийной организации цеха топливной аппаратуры Владимир Замятин подвергался критике. М-да… А между тем, спрашивается, где все они были, когда выбирали Володю секретарем? Тут и мудрецом быть не надо, чтобы понять: Володя — светлейшая в городе голова, цены ему нет, а вот в секретари его — тут, извините, он бы первый руку против поднял.

Ну, раз такое дело, надо вставать. Программу намеченную выполнять: к Ламашу в институт — раз; навестить Иочиса — два. Катер брезентом укрыть прежде всего: дождь пойдет, потом целый день воду откачивать придется — это три, и теперь вот, сверх программы, Володю повидать надо. Парень-то он норовистый, сам первым не придет.

Жернаков сбросил одеяло и пошел на кухню готовить себе завтрак.

День первый

На катере ему побывать в этот день не удалось. Едва вышел из подъезда, как прямо у дверей, посреди лужи, заскрипев тормозами и взметнув фонтан воды, остановился заводской «газик».

— Петр Семенович! — позвал его начальник цеха Бучкин. — Ну, ты прямо кстати, я уже хотел курьера посылать. У меня тут приглашение тебе почетное, архитекторы в гости зовут, генеральный план города обсуждать будут.

— Поздновато, — сказал Жернаков. — Надо бы лет десять назад, а сейчас-то что? Понастроили кто как умел, вот и план получился. И потом, что я там делать буду? Архитекторов учить, как города строить?

— Ну, как же… Они многих заслуженных людей пригласили. Послушаешь, может, что посоветуешь.

— Ладно, — согласился Жернаков. — Посоветую. Ты как думаешь, вот соберутся наши областные хирурги — меня позовут? Скажут: посоветуйте, товарищ Жернаков, как нам лучше больному человеку сердце пересадить — на правую сторону или, может, по старинке — на левую?

— Веселый ты сегодня, сразу видать — гуляешь! Между прочим, в столовую пиво бочковое привезли. Я кружку взял. Хорошее у нас пиво, такого на материке не встретишь.

— Ох, — сказал шофер умоляющим голосом. — Помолчали бы вы про пиво. У меня внутри пожар, а тушить нельзя, работа не позволяет.

— Всем бы твои заботы, — вздохнул Жернаков. — Мне вон печень не позволяет, и ничего, не пропал. Ну-ка, Алексей Иванович, подвинься, я с тобой тоже до завода подъеду. Дело у меня там. Замятин нынче в какую смену работает, не скажешь?

— Вчера вроде с утра был. — Он понимающе посмотрел на Жернакова. — Неожиданно с парнем поступили. Как бы глупостей не наделал.

— Затем и еду.

Замятина он отыскал во дворе. Тот возился в груде только что сваленного металлолома.

— Разгружали, понимаете, вроде бы втулка мелькнула, — пояснил он. — Мне как раз бронза нужна. А вы чего? Я думал, на острове давно сидите, хотел рыбкой разжиться.

— У меня еще с прошлого раза девать некуда, — буркнул Жернаков. — Бери да закусывай. Слушай, Володя, как это у вас собрание так обернулось?

— Читали?

— Читал.

— Там все верно написано. Картина полная. Какой я секретарь? Плохой. Работу не обеспечил? Не обеспечил. Вот и рассказали людям правду о передовике, производства. — Он поднял голову и посмотрел на Жернакова из-под переломанного козырька большой, не по голове, кепки, и потому казалось, что он выглядывает, словно из-под крыши: колюче, растерянно. — Все как есть рассказали. Этот ваш Кулешов — он, помнится, из меня Эдисона делал, братьев Черепановых. Я думал — глаза у него на лоб полезут от удивления на собрании, а он сидел себе и в блокнотик строчил золотой ручкой. Целый подвал в газете настрочил, я аж читать устал.