Право на легенду

— …Обстановочка, говорю, аховая. Ну, не впервой, сообразим. Слушай, хочешь я тебе мартышку подарю? Здоровый такой мужик, мы ему тельняшку справили — настоящий морской черт, да еще полосатый. Хочешь?

— Побойся бога, — сказал Варг. — Чем я его кормить буду? Не люблю я обезьян, шустрые они очень.

Вот дожился бравый капитан, мартышек с собой таскает. А ведь это с ним, с Сашей Донцовым ходили они на торпедном катере, с ним хлебали воду, когда стукнули их возле Констанцы, с ним потом и на Север подались, только у Саши вот уже десять лет флагманский ледокол, а у него ледовый буксир — и тот отобрали.

— Александр Касимович, с навигацией тебя! Добрались, понимаешь, с превеликими неудобствами. Как шли? Не шли, а мучились. Ладно, чего там. Скажи, пожалуйста, я у тебя осенью книгу не оставлял? Эту, как ее… «Консуэло», кажется. Оставил? Вот хорошо, мне жена всю плешь переела, библиотечная, видишь ли.

Это вышел на связь Николай Панюшев, молодой еще, пятый десяток едва разменял. Долго ходить будет. Если, конечно, поосторожнее ходить будет, а то в прошлую навигацию подзалетел — прямо среди бела дня напоролся на битый лед, винт ему сразу же и срезало. Стоит посреди этой катавасии, весь словно кусками колотого сахара обложенный — ни вперед, ни назад. Пришлось Варгу его оттуда вытаскивать.

— …Здравствуйте, Александр Касимович! Очень рад вас слышать. Я вам кактус везу, маленький, зато красивый. Нет, я не знаю какой, я же в них не разбираюсь.

— Вот спасибо! — сказал Варг. — Это уважил. А то некоторые мартышку мне хотят сбагрить. Как Наташа? Дитем еще не обзавелась?

Оказывается, обзавелась. Да еще каким! Мальчишка, зовут Ерофеем — это в честь Хабарова. И Алеша Румянцев, самый молодой капитан в пароходстве, стал торопливо рассказывать, сколько было у сына при рождении килограммов и сантиметров, сколько имеется у него зубов и какого цвета волосы на головке, которую — представьте себе! — мальчик начал держать раньше положенного по науке срока, а Варг, слушая его, с улыбкой вспоминал, как два года назад молодой, красивей, удачливый и от всего этого страшно пижонистый капитан принимал у себя в каюте очаровательную журналистку, которая специально прилетела написать очерк о самом молодом судоводителе.

Варга привел к Румянцеву Саша Донцов. А тут как раз журналистка: хороша, ничего не скажешь. Сидят они, разговоры солидные ведут, но с намеком, что жизнь полна неожиданностей и всякого риска. Вдруг, как по заказу — трах-тарарах! Удар в борт. Не то чтобы очень сильный, однако посуда задринькала.

Румянцев даже бровью не повел. А через минуту вскакивает в каюту старший помощник и взволнованно докладывает, что в носовой части пробоина — полтора метра на метр, это на них налетел во время маневрирования гидрографический бот.

Саша Донцов стал чертыхаться, совсем, дескать, обнаглели парни. Варг тоже заволновался — людям завтра уходить, а тут дыра в носу, да еще здоровенная. И только молодой, красивый и уже насмерть влюбленный капитан удивленно посмотрел на помощника, пожал плечами, выражая крайнее недоумение, и сказал:

— Вы меня удивляете, старпом… Вы что, никогда не видели пробоины? Будьте добры, через час доложите о принятых мерах.

Ах, черт возьми, черт возьми! Никогда в жизни Варг, не говорил такие вот изящно-небрежные фразы.

Но тут весь его «скворечник» вдруг затрясся, стекла задребезжали, пол заходил под ногами, потом, через секунду, словно обвалился небесный свод: Варг уже, конечно, понял, что это Братишвили повернул свою рукоятку, но, что это будет так громко, он не думал.

— Александр Касимович! Алло! Алло! Слышите меня? Что это у вас там такое? Землетрясение, что ли?

— Да нет, все в порядке, Леша. Так, некоторые хозяйственные заботы. По дому, как говорится. Порядок наводим.

Варг отключил «Акацию». Вот и поговорил с товарищами. Первый деловой контакт в новом обличье. Фу! Ну и намусорил же Братишвили, хулиган, честное слово. Не мог поосторожнее. Теперь вот изволь прибираться, пакость какая-то с потолка насыпалась, штукатурка отлетела. А где поближе, там небось и стекла вдребезги. Ничего, починим.

Он взял бинокль и вышел на балкон. Мешали дома, но кое-что разглядеть можно было. И Варг увидел карьер, окруженный, словно огромный стадион, плотным кольцом людей. Широким веером по карьеру шли бульдозеры. Картина была прозаичной, обыденной, и Варг не сразу понял, отчего ему стало как-то не по себе. Потом догадался. Он же смотрит в бинокль, и для него это грохочущее действие происходит в полной тишине; в строгом молчании идут прямо на него машины, толкая перед собой сплошной земляной вал, задыхаясь и кашляя от натуги.

— Ну и хорошо, — сказал Варг. — Начали…

17

Они отъехали от поселка километров двадцать и уже свернули на заброшенную трассу, когда позади раздался взрыв. Коростылев обернулся, но ничего не увидел. Да и звук донесся сюда негромкий, было похоже на далекий, с раскатами, гром.

— Счастливо, ребята, — сказал он вслух. — Счастливо тебе, Даня. Начинайте. А мы поедем дальше.

Он сидел за рулем и весело насвистывал, изредка поглядывая на улыбающуюся встречной тундре Веру. Он еще не знал, что мост через реку неделю тому назад смыл паводок и что их «газик» беспомощно замрет на полпути, уткнувшись в размытый, чавкающий берег, на котором отчетливо были видны следы вездехода, — только вездеход мог перебраться здесь через Чаун, — но это уже не имело значения.

Главное в жизни произошло. Происходит сейчас, и будет происходить дальше…

Право на легенду

Семь дней в конце лета

Три дня назад, в пятницу, Петр Семенович Жернаков, токарь-универсал судоремонтного завода, назвал полон дом гостей, товарищей по работе с их женами, выставил богатое угощение и отпраздновал свое шестидесятилетие.

А сегодня, в понедельник, он проснулся, как положено, без пятнадцати семь, собрался было на кухню чайник поставить да от ужина что осталось разогреть и вдруг вспомнил, что на работу ему идти нынче не надо. И завтра тоже, и послезавтра. Потому что за летние месяцы набежало у него несколько дней отгула. Теперь и отдохнуть можно будет, а точнее говоря, делом заняться: машина сколько времени без резины стоит, катер неухоженный, да еще всякое разное по мелочам накопилось. Настасья совсем закружилась в последний месяц: людей у них в яслях не хватает, смену за сменой дежурит. Вот и сегодня чуть свет убежала.

Ну, ничего, дела подождут, не каждый день он в кровати нежится: третий год без отпуска. Правда, потом на полгода закатиться куда-нибудь можно будет, так ведь это еще когда.

Он снова улегся в постель, заложил руки за голову. Ах, хорошо! Лежи и смотри в потолок. А на потолке-то видал что делается? Белить давно пора, потеки пошли. Да еще Бучкин шампанским в него угодил на дне рождения: кто же теплое шампанское с лихостью открывает, тут поосторожней нужно. Хотя, конечно, день рождения, черт с ним, с потолком, зато — трах-трах! платья у женщин залиты, визг, довольны все до невозможности!

А Бучкин под шампанское речь сказал. Ну, речь как речь, только вот в конце начальник цеха в нем прорезался. Чудак он, одно слово! Здоровья и многих лет жизни тебе желает, а сам о производстве радеет в первую голову. «Ты, — говорит, — Петр Семенович, не пионер уже, а скорее пенсионер, и что ты себе позволяешь? Скачешь, как молодой козел, прости меня, грешного, за такие слова, сердце не жалеешь, здоровье не бережешь, а нам твое здоровье дорого. Заболеешь — мы как без рук, потому что, не в обиду будет сказано, раньше у тебя ученики были, а теперь у тебя учеников нет, дело продолжать некому». А? Вот так Бучкин! Настасья сперва обидеться хотела, потом давай хохотать: она всегда, как выпьет немного, смешливой делается: «Ты, — говорит, — Бучкин, золотце, ты моему Петеньке из производственных интересов до ста лет помереть не дашь».