Профессор Жупанский

— У Станислава Владимировича свои убеждения, свой взгляды на историю. Если бы эти убеждения не шли дальше его личности, были, так сказать, обретением сугубо индивидуальным — пусть, с этим можно было бы мириться. Но он преподаватель, заведует кафедрой. Ты понимаешь, к чему это может привести?

Он, похоже, не замечал, как от этих слов Галинка все больше съеживалась, не зная, как защитить отца. Да и нужно ли его защищать? Отец, может быть, кое в чем заблуждается. Но кто же не ошибается? И все же надо подумать и о ней!

А Линчук тем временем продолжал:

— Я не могу, Галочка, молчать. Не могу!.. Вся беда в том, что он твой отец. Мне так тяжело. Если бы ты могла мне помочь...

Последние слова он произнес почти шепотом.

— Помочь? — Она сначала не поняла его, удивленно подняла глаза.

— Да, милая! Ты должна мне помочь, — подтвердил он, хотя и не без колебаний. — Это очень и очень важно.

Девушка выпрямилась, с упреком посмотрела на Линчука.

— Ты требуешь, чтобы я рассорилась с отцом? Самым родным для меня человеком?! — воскликнула она, нервно пожимая плечами. — Ты ведь знаешь, что он для меня — все?!

Николай Иванович втянул шею в плечи, сник.

Какое-то время они шли молча. Асфальтированная дорожка вела все выше и выше. По обочинам развесистые клены тихо шелестели листьями, будто жаловались елям на свою старость. Идти становилось все труднее. А дорожка весело бежала и бежала вверх, скрываясь во тьме звездной ночи.

— Я ученик твоего отца, Галинка, — собравшись с духом, возобновил разговор Николай Иванович. Растягивал слова в такт медленным шагам, и каждое его слово вылетало теперь из груди будто со свистом. Беседа невольно обретала некоторую официальность. — Как ученик я испытываю к нему чувство уважения. Но молчать мне больше нельзя. Просто долг не позволяет! Ты это понимаешь?

Девушка смотрела куда-то в сторону. Николай Иванович чувствовал смятение. Хотелось заглянуть Галинке в глаза, найти в них желанное успокоение.

Невольно с силой стиснул пальцы девушки.

— Я хочу одного, Галинка, — чтобы ты меня поняла, — тихо, но твердо проговорил он. — Поняла мой долг, боль, искренность.

Он достал из кармана платочек, вытер лоб. Ждал и не ждал ответа. Но девушка молчала. О чем она думает?

Николай Иванович робко посматривал на Галинку, а она, как бы забыв о нем, направилась к узкому выступу, где они, бывало, часами стояли вдвоем, любуясь красотой родного города. Там даже можно было присесть на пологом стволе сухого клена. Здесь один раз за все время их знакомства он поцеловал ее в губы — в День Победы, когда Галинка, казалось, опьянела от радости. А потом она попросила никогда этого больше не делать. Пришлось подчиниться и ждать. Терпеливо, порой невыносимо, до боли.

— Как все-таки здесь хорошо! — воскликнула девушка.

Он порывисто взял ее за руку, прижал к губам.

— Галинка!

...Тихо на Княжьей горе, все затихло во мраке. И деревья, и стена разрушенного древнего замка, и каменный лев возле нее, немой страж старины, — все дремотно молчало. Молчала и Галинка.

Плыла теплая звездная сентябрьская ночь...

Николай Иванович Линчук познакомился с Галинкой Жупанской вскоре после того, как начал приходить к ее отцу на домашние консультации. Ей тогда шел шестнадцатый, ему исполнилось двадцать. Галинка с удовольствием слушала студента-историка, интересовалась его работой над архивами Научного общества имени Шевченко. А еще приятнее было ходить с Колей по аллеям парка, играть с ним в теннис, петь. Для молодого историка посещение Жупанских было радостью.

Война разлучила их почти на четыре года. Она окутала жизнь и будущее не только ужасной опасностью, но и страшной неизвестностью. Во время походов, во время боев, когда вокруг витала смерть, он думал о Галинке; порой в свободную минуту доставал из планшетки небольшой, завернутый в пергамент фотоснимок и молча беседовал с дорогой для него девушкой.

— Ты хотел сказать мне что-то важное, — сказала вдруг Галинка. — Я слушаю тебя. Или ты все главное уже сказал?

Верно, хотел. Но нужно ли об этом говорить сегодня или закончить этот тяжелый разговор в другой раз? А девушка внимательно смотрела на него и ждала.

Николаю Ивановичу почему-то захотелось сначала протереть платочком уголки глаз, хотя в этом не было никакой необходимости. Привычку он позаимствовал, кажется, у Жупанского — тот в минуты беспокойства протирает очки, а он — глаза.

— Можно подумать, ты собираешься произносить речь, — подзадорила Галинка, — и боишься сбиться. — Ее голос звучит спокойно и чуть насмешливо.

Линчук вздохнул. Да, ему в самом деле страшно, словно собирается перепрыгнуть через пропасть, а уверенности, что прыжок будет удачный, нет.

— Порой мне кажется...

— Что все это пройдет!.. — шутливо прервала девушка.

Николай Иванович умолк.

— Извини, — попросила Галинка.

Темнота скрывала их лица, и девушка была рада, что Николай Иванович не видит румянца на ее щеках.

«Представляю, как я покраснела», — подумала она.

Сколько раз давала себе обещание быть сдержанной в любой ситуации и не могла. Стоило кому-нибудь задеть ее «я», хотя бы невзначай ущемить ее гордость, хотя бы чуточку пристыдить, как она тотчас же вспыхивала. И так с детских лет.

— Что, Калинка, двойка? — спрашивал, бывало, отец, когда она возвращалась из школы с красными пятнами на щеках. Так и прозвал ее Калинкой.

А сейчас Галинкина шутка Линчука бросила в жар. Однако он принадлежал к категории хотя и не слишком решительных, но все же настойчивых людей, которые, раз придя к определенному выводу, не умеют отступать.

— Мне порой кажется, Галинка, что Станислав Владимирович напоминает человека, который доплыл до середины неизвестной ему реки и попал на быстрину. Река широкая, а оба берега далеко. Куда плыть? Хватит ли сил выбраться на берег? Или, может, лучше вернуться назад, пока не поздно?

— И что же дальше? Какие мы сделали выводы?

— А такие, Галинка, что мы с тобой уже на другом берегу, стоим на твердой почве. А Станислава Владимировича с нами нет. Близкий нам человек все еще раздумывает на быстрине. А это опасно.

— Но послушай, Коля! — прерывает Галинка каким-то незнакомым ему голосом.

Николай Иванович хотел разглядеть во тьме ее лицо и не мог.

— Ты понимаешь, Коля, что отец не умышленно так поступает.

Линчуку показалось, что она сдерживает рыдания. Схватил девушку за руки, прижал к груди.

— Успокойся, милая. Я убежден, что Станислав Владимирович просто заблуждается. Но он в таком возрасте, когда трудно в этом себе признаться.

— Он любит нашу Украину! — задыхаясь от сильного волнения, промолвила Галинка.

Николай Иванович выпрямился.

— Все мы любим нашу Украину! Но любим ее такой, какая она есть. Не так ли?

Жупанская промолчала.

— Галинка! — продолжал Линчук, поглаживая девичьи руки. — Кто, как не мы, должны помочь твоему отцу?

Девушка склонила голову на его плечо. Николай Иванович притих. Молчать было куда приятнее, чем продолжать этот тяжелый разговор. Но от этого разговора может зависеть их счастье!

— Пойми, дорогая, борьба с национализмом не закончена. В наших краях еще свирепствуют бандеровские банды. Только за прошлый год в нашем районе от рук этих негодяев погибло пятьдесят лучших активистов. Их место, конечно, займут другие, и в том числе выпускники нашего университета, мои студенты. Они должны быть непреклонны в своих убеждениях.

— Ты веришь в добросовестность и искренность отца?

— Вне всяких сомнений! — ответил он, не задумываясь. — Об этом и речь, Галинка. Однако Станислав Владимирович живет не на необитаемом острове. Он заведует кафедрой истории СССР, учит студентов. Разве меньше вреда, если он искренне заблуждается?

Галинка поднялась с сухого клена. Ей хотелось побыть наедине со своими мыслями.

— Я уже хочу домой, Коля, — сказала она равнодушно и первой ступила на дорожку.