Валдаевы

— Нагибайть!

Но тот не нагнулся. Управляющий остервенело колотил его по пояснице — выше достать не мог.

— Ти понималь, шкотинь, шево надель на сфой верьевка? Шутка тфой свиньящий!..

Колотил и колотил растерявшегося богатыря, пока не выбился из сил. Отступился, тяжело дыша, но тут же набросился на окружающих крестьян и крестьянок, рявкнул:

— Работайть!

И лишь после этого догадался подтянуть съехавшие по колена брюки и, не глядя ни на кого, торопливо засеменил к своей лошаденке, бродившей на другом конце поляны.

Из-за леса вылезла половина полной луны. Она походила на полукруглое чело печи, в которой бушует огонь, и казалось, макушки деревьев лезут в пышущее огнем жерло.

Гурьян в это время сидел на берегу и смотрел, как встает луна, — ждал запоздалых путников, которых надо будет перевезти на другой берег. В кустах затрещало, да так громко, будто шел напролом разгневанный лось.

Появился Аристарх Якшамкин.

— Ты чего так поздно? — спросил Гурьян. — Как медведь-шатун.

— Здорово, добрый человек. Тебе брошенный лапоть не нужен?

— Чего-чего? Какой лапоть?

— Я и есть тот лапоть. Выгнали меня из имения. Вот так, добрый человек.

— За что выгнали?

Аристарх рассказал. Гурьян смеялся до упаду.

— Ну и ну! Штаны, значит, с него спустил!.. Ой, уморил ты меня. Ну и ну!.. Ты бы меж глаз ему разок саданул вдобавок.

— Окачурился бы, а мне — ответ держать. Я, добрый человек, за себя не боюсь, а Палага как одна будет? Про нее все мысли. Она вторым ходит…

— Ну и ну! Здорово ты его!.. Ладно, приходи ко мне. Я даже рад — давно ищу надежного человека. У меня и без перевоза дел полно. И Палагу свою сюда тащи — в доме места хватит.

Наутро, как только Аристарх перебрался на перевоз, Гурьян отправился домой — давно он там не был.

Аксинья невесело поделилась новостью: весной у Сережки выпали передние зубенки — молочные. А теперь новые растут. Но один, передний, вырос необычный — красный, будто кровяной.

— Кабы у нас с тобой другого горя не было, пожили бы на славу, — отшутился Гурьян.

— Ты сперва на зубок взгляни. Чудной у него зуб. Со всей улицы глядеть приходили — ахали.

Сережка прибежал со двора и, увидев отца, радостно заулыбался, обнажив зубки.

— Ох ты, малыш мой, — Гурьян притянул сынишку к себе и поцеловал. — Форменный рубин, — проговорил он жене, с тревогой наблюдавшей, какое впечатление произведет на мужа кровяной зуб мальчика.

— Навсегда ведь…

Мордва рожь не косит, а жнет. Потому-то в страду кузнец Кондрат Валдаев работает днем и ночью — он один зубрит серпы, крестьяне торопят его, знают, пока рожь на корню, в закрома не сунешь пятерню.

Уж так повелось: про серпы вспоминают лишь в пору жатвы и точить приносят не иначе как соберутся полы мыть на пасху. И чуть ли не все сразу.

В жнитво на смех и шутки не тратят ни минутки. Даже за водой с кувшином до ближайшего колодца посылают ребятишек.

Вышли в поле Нужаевы — жали в восемь серпов. Ловкий и сильный Куприян словно не жнет, а играет; Витька с Венькой подражают ему, но так ловко, как у старшего брата, у них пока не получается.

Купря смеется над сестренкой Таней:

— Сноп сразу покажет, кто его свяжет. Который развяжется — Танькиным окажется.

Перед обедом Платон «вымыл» руки горстью сухой земли.

— Ты зачем руки пачкаешь, тять? — удивился Венька.

— Не пачкаю, а мою, потому как земля чище воды. Вам об этом знать пора.

— Почему чище?

— Да потому, что земля — всей жизни начало. Сойдется она с водой — родить начинает: растения разные, плоды на деревьях.

Матрена с Танькой готовят окрошку. Неугомонный Купряшка присел на корточки возле близнецов и заливает им байку про одного рындинского мужика. Выехал тот пахать у леса. Захватил с собой тулуп, вывернул его наизнанку, нахлобучил на соху, что была около телеги — ну, чтобы разлетелись из тулупа блохи, которые прижились в нем за зиму. Лошадь стреножил, а сам сеять пошел. Проходили мимо рындинские мужики. Померещился им медведь у телеги. Вырубили они по дубине — и давай лупить косолапого. Разнесли соху в щепки, а тулуп — в клочья…

Матрена, взглянув на Купряшку, улыбнулась: большой он охотник выдумывать разные небылицы. А близнецы-то вон как уши развесили! И подмигнув Платону, сказала:

— Видать, второй Варлаам Валдаев растет. По характеру и по обличью больно схож…

Ввечеру, как обычно, Роман Валдаев зашел к своей зазнобушке. Ульяна зажгла лампадку и достала из-за божницы бумажку величиной с ладонь.

— Давеча принесли… Тебя ждала. Почитай-ка мне.

А Роман, не читая, уже понял, в чем дело.

— Конец твоим ожиданиям, Уля. Ну?

— Не нукай — читай. Сердце беду чует.

— «В бою под Ляояном, — начал Роман хрипловатым голосом, — тысяча девятьсот четвертого года августа тридцатого дня, за веру, царя и отечество пал смертью храбрых рядовой солдат Елисей Минаевич Барякин. Да будет незабвенным во славу России имя его…»

Охнула Ульяна, побледнела, села на лавку.

— Карает меня бог за грехи…

— Ну, что ты, Уля, — пытался успокоить ее Роман и хотел обнять, но баба молча отвела его руку. — Ну, чего ты? Ну?

— Ступай, ступай отсюдова, не греши в такой час. Сорок ден не приходи ко мне. Скройся с глаз моих долой, я сейчас вопить буду.

Роман не посмел ослушаться и, пятясь, вышел из избы. Ульяна посидела немного в молчании, потом — распахнула окно, снова села на лавку и запричитала, медленно раскачиваясь из стороны в сторону:

Роман уступил Платону свою половину дома, а сам с детьми переехал к Ульяне Барякиной. А вскоре и повенчался с ней. Однако Платон не занял Романову половину. Поговорил с Романом и решили пустить в пустую половину сельскую учительницу Елену Павловну Горину, приемную дочь Чувыриных.

В ненастный день, когда на улице, словно сквозь решето, моросил мелкий и нудный дождик, Елена Павловна вернулась из школы, промокшая до нитки, иззябшая. Наскоро затопила печку и согрела позавчерашние щи. Не успела взяться за ложку, за окнами послышалось знакомое тпруканье кучера Харитона.

В избу стремительно влетела Лидия Петровна Градова — волосы мокрые, на бровях дождевые капли.

— Узнала?

— Да как же не узнать!

— Какая холодина! — Градова, поеживаясь, сбросила мокрый плащ.

— А у меня щи горячие. Садитесь со мной — согреетесь.

— Вот спасибо! А я в имении была, матушку твою видела. — Градова села за стол. — А я с тобой кое о чем поговорить хотела бы… Сама видишь, народ недоволен, ждет перемен, а перемены сами не приходят, их нужно подготовить. Ты понимаешь, о чем я?

— Кажется, да.

— С каждым днем все больше людей вовлекаются в нашу работу.

— Понимаю… — растерянно проговорила Елена. — Мы в гимназии много читали… книги по рукам ходили… Чернышевский — «Что делать?»… Мы Добролюбова и Некрасова читали… Но что я могу? Я же ничегошеньки не умею… Рахметов… Для такого дела нужны железные люди…. А я… я разве смогу застрелить губернатора?..