Сильнее бури

- Отец всю жизнь учил меня: всегда будь с людьми. Отец… Как я теперь без него?

- Только не плачь, Айкиз. Не надо плакать. - Джурабаев, как ребенка, погладил ее по голове. - Всегда думай, всегда помни об отце. Но не падай духом. Будь достойна своего отца, Айкиз!

- Я… я никак не могу поверить, что его нет… Даже домой страшно возвращаться!

- Ты не одна, Айкиз. С тобой друзья.

Айкиз ушла от Джурабаева, приободренная его словами. Ей казалось, что перед ней - старший брат… И его слова, его дружеская откровенность помогли ей по-иному взглянуть на людей и события. Мысли обрели четкость, целеустремленность. Ей уже не терпелось попасть в Алтынсай, приняться за дела, которые она запустила, пройтись по полям, побывать на целине, в новом поселке. Вот только голова опять кружилась, кйк на рассвете, когда она сидела у родника…

Айкиз вышла на крыльцо и встретилась… с Алимджаном! Он только что сошел с мотоцикла и, увидев жену, радостно и удивленно воскликнул:

- Айкиз!

Айкиз медленно спустилась к нему по каменным ступеням.

- Ты зачем сюда, Алимджан?

- А я обыскался тебя, Айкиз! Мы все там из-за тебя переволновались. Ты от Джурабаева? А я к нему. Понимаешь, наши дехкане устроили сегодня коллективное обсуждение статьи Юсуфия и послали меня к Джурабаеву: скажи, мол, что мы не дадим в обиду нашу Айкиз!

Алимджан говорил возбужденно и сбивчиво, с необычной для него горячностью, а смотрел виновато, ласково…

- Ты сегодня не ходи к Джурабаеву.

- Обязательно пойду! Мне поручили добиться, чтобы райком принял меры, чтобы клеветникам дали по рукам!

- Алимджан, друг ты мой верный… - тихо, благодарно сказала Айкиз. - Любимый мой… Ты не беспокойся, Джурабаев сам сделает все, что нужно. А я… а мне… - Она вдруг пошатнулась и, чтоб не упасть, ухватилась за плечо Алимджана.

- Что с тобой, Айкиз?

- Ничего… Это пройдет. Просто я извелась… Устала… и потом… - Она глубоко вздохнула и, доверчиво прильнув к мужу, шепнула. ему что-то.

Лицо Алимджана расплылось в глупой, счастливой улыбке.

- Айкиз! Правда?..

- Тише, Алимджан… Не надо больше об этом. Мне стыдно…

- Так едем, Айкиз! К Джурабаеву я загляну потом.

- У меня тут тоже дела… Султанов просил зайти.

- Никаких Султановых! Посмотри, какая ты бледная. Тебе надо отдохнуть, отлежаться. Хочешь, я на руках отнесу тебя в Алтынсай!

Айкиз. слабо улыбнулась.

- Нет, лучше поедем…

- Садись на мотоцикл и держись за меня крепко-крепко.

- А как же Байчибар?

- Байчибара оставим у кого-нибудь в поселке.

В этот день мотоцикл изменил своему горячему, вихревому нраву: послушный заботливым рукам Алимджана, он двигался медленно, осторожно объезжал выбоины; казалось, он плыл по дороге…

Глава двадцать седьмая

КАДЫРОВ СКЛАДЫВАЕТ ОРУЖИЕ

Кадыров вернулся из района злой и угрюмый. Словно раненый медведь, забился он в беседку, высившуюся посреди двора возле арыка, и крикнул жене, чтобы принесла закуски и водки. Это убежище, где любил отдыхать и пиршествовать Кадыров, не было беседкой в полном смысле этого слова: просто с двух сторон супы в землю были вкопаны высокие колья, на них положены рейки, и этот деревянный остов оплетали виноградные лозы, образуя над супой открытый с двух сторон зеленый шатер.

Далеко было Кадырову до Султанова1 И двор у него меньше, и дом попроще, и дворовые постройки бедней, бесхитростней. Правда, после войны Кадыров перестроил свою усадьбу: сломал старое жилище, на его месте возвел новый четырехкомнатный дом из жженого кирпича под шиферной крышей. Подновил подсобные помещения, дувал сделал повыше, соорудил беседку. Пока во всем Алтынсае не было дома и двора лучше, чем у Кадырова. И все-таки до Султанова Кадырову было далеко…

И жена у Султанова- и моложе и приглядней. Адолят тоже еще не старуха, ей лет тридцать пять, не больше, но лицо у нее увядшее, желтое, как солома, сама сутулится, ходит - семенит по- старушечьи. Не поймешь, отчего так рано состарилась: ест вдоволь, одевается не хуже других, целыми днями дома, на работу муж ее не пускает. Живи да радуйся! Хлопот, верно, и дома хватает, он ей поблажек не дает, но жену затем и берут, чтобы она вела хозяйство, заботилась о муже, да рожала ему наследников. Адолят не чета прочим женщинам Алтынсая - она жена раиса! Ей бы гордиться этим, цвести пышной розой, а она сохнет, дурнеет, всегда покорная, унылая, забитая, словно ее вот-вот ударят. И целыми днями молчит. Рядом с Назакатхон она подобна обломанной шелковице рядом со стройным тополем.

Когда Адолят принесла в беседку бутылку водки и ужин, Кадыров даже не взглянул на нее, не сказал ей ни слова. Он наполнил стакан, выпил, крякнул, отправил в рот хрусткий огурец. По жилам разлилась блаженная теплота, на душе стало легче. Но злоба не утихала. Она стала непримиримей, воинственней. Кадыров сам себе казался богатырем, храбро отбивающим наскоки завистников и хулителей.

В район он ездил по вызову Джурабаева. И опять Джурабаев завел разговор об этой проклятой джугаре и кукурузе!

Кадыров согласился посеять на вспаханных целинных землях джугару и кукурузу, только бы отвязаться от приставаний Алимджана. Первомайцы ухаживали за посевами, выкопали заблаговременно силосные ямы, а Кадыров и в ус не дул. И Джурабаев устроил ему сегодня головомойку. Он не читал Кадырову нотаций, он только задавал вопросы, но в вопросах этих звучали и недовольство и суровый упрек. Каково состояние поздних культур, высеянных на целине? Кто за ними приглядывает? Подготовлены ли силосные ямы для хранения кормов?

Кадыров в ответ бормотал что-то невразумительное и лишь теперь, наедийе с собой, обрел обычную боевую самонадеянность.

Далась же вам эта джугара, товарищ Джурабаев, будто нет у меня, кроме нее, других забот! Что верно то верно, на эти поля я не заглядываю. А что мне там делать? Государство ждет от нас хлопок, о хлопке я и пекусь. Пусть Умурзакова, если ей нравится, днюет и ночует на целине. А мне эта целина - как кость в горле! Не хочу я, товарищ секретарь райкома, чтобы меня, как Умурзакову, пропесочивали в газетах, нет, не желаю! Вы все на первомайцев киваете… А мне они не указ, я еще ни к кому не ходил на выучку. Я и других могу поучить! Вам мой завфермой не нравится? Для кого он, может, и плох, а я на него не в обиде. Дай бог всякому иметь под рукой такого исполнительного помощника! Это верно, о силосных ямах он не позаботился. Он в этом ни черта не смыслит. А зачем вам силосные ямы? Рузы-палван приучил колхозйых коров к соломе, и ничего: жуют, не жалуются. Всем бы вот так: довольствоваться тем, что есть. А вы хотите запрячь меня сразу в три арбы! И придираетесь на каждом собрании: Кадыров такой, Кадыров этакий… Приелась всем ваша критика, как льняное масло.

Не заставите вы меня в одно и то же время петь и плясать и на дутаре играть! Ешь плов, так не жуй руки!

Размышления Кадырова прервал скрип калитки. Он выглянул из беседки и увидел Гафура. Гафур тоже был под хмельком. Ступив под зеленый навес, он вытащил из кармана бутылку и с размаху доставил ее перед Кадыровым.

- Выпьем, раис! Душа горит. Хочу с тобой выпить!

- Разошелся! - сердито осадил его Кадыров и отодвинул бутылку. - С какой это радости?

У Гафура сузились глаза, он злобно прошипел:

- С какой радости, говоришь? Погоди, я и тебя обрадую…

Кадыров хмуро посмотрел на гостя, на лбу у него вспучилась грозная складка.

- Говори, что стряслось?

- Что, ты не слышал?

- Не тяни душу, - Кадыров стукнул кулаком по супе. - Ну!

- Устроили сегодня базар твои колхозники. Грозятся дать тебе отставку!

Кадыров насупился, шея у него побагровела, покрылась потом, глаза налились яростью.

- Что плетешь!..

Гафур рассказал об утреннем «митинге» дехкан, и Кадыров угрожающе протянул: