Пламя над тундрой

И вдруг одна из пуль, срикошетив о рельсы, впилась в голень Клещина. Иван вскрикнул. Берзин хотел его оттащить в укрытие, но Иван тихо и с явным раздражением сказал:

— Не тронь меня, комиссар. От пулемета не уйду.

Тут враги поднялись в атаку, и Клещин открыл по ним огонь и заставил их залечь. Тогда Август и наложил Клещину повязку.

На рассвете, когда рота отошла, Клещина пришлось оставить в таежной деревушке. С тех пор Берзин ничего не знал о Клещине.

И вот он стоит перед ним живой, здоровый.

— Клещин… Иван… пулеметчик? — Август все еще не мог поверить в эту встречу.

— Я, я, товарищ комиссар, — радостно кивал Клещин и тихо добавил: — А как вы, товарищ комиссар?

Август был обрадован и встревожен этой встречей. Отказываться было нелепо. С тяжелым молчанием стояли Мандриков и Новиков.

Они с тревогой следили за Клещиным, прислушивались к разговору бывших бойца и комиссара. Они не вмешивались в разговор, полагались на осторожность Берзина. Он понял это и остановил Клещина, пытавшегося забросать его вопросами:

— Комиссаром меня не зови. — Берзин надрывно закашлялся, Клещин терпеливо ждал, пока Август отдышится. — Меня звать Дмитрий Мартынович Хваан, — продолжал Берзин.

— Понятно, — сказал Клещин, о чем-то догадавшись. — Чем я могу помочь вам?

— Где можно устроиться на ночлег?

— У меня, — не задумываясь, предложил Клещин. — Тесновато, но… — он не договорил и показал на край косы, где стояла маленькая приземистая хижина, сколоченная из ящиков и кусков жести, с земляной крышей. Товарищи обрадовались приглашению. Чего-то лучшего ожидать было трудно.

Пока шли, Клещин рассказал, как крестьяне таежной деревушки выходили его, как добрался до Владивостока, а затем с первым пароходом вернулся в Ново-Мариинск.

— Третий месяц тут, — сокрушенно закончил он. — На копях не смог работать. Силы газ съел. Кое-как перебиваюсь. Уголек с копей вожу, рыбу ловлю, так с женой и маемся. Сынок-то зимой помер, без меня. Жена схоронила. Сегодня вот думал, что «Томск» разгружать будут, так заработаю. — Он посмотрел на лиман, уже затянутый сумерками. Сквозь них золотились огни парохода.

Домик Клещина — низенькая полуземлянка. Только Новиков мог стоять в полный рост, а Мандриков и Берзин пригибали головы. Кухонька была отгорожена от комнаты дощатой перегородкой. При свете трехлинейной керосиновой лампы товарищи осмотрели свое первое пристанище в Ново-Мариинске. Топчан, заменяющий кровать, покрыт лоскутным одеялом. Стол и табуретки, сколоченные из ящиков, составляли всю обстановку. Жена Клещина, бесцветная, замученная горем и нуждой женщина, с печальными покорными глазами, захлопотала у плиты, Клещин предложил гостям располагаться, а сам куда-то убежал. Новиков с тревогой взглянул в маленькое окно:

— Куда это он?

— Не беспокойся, — Берзин осматривал содержимое своего мешка. — Клещин красногвардеец. Мой боец! Выкладывайте на стол что есть съедобного.

Клещин долго не возвращался. Жена его вскипятила чай, сварила кету. Берзин поставил на стол консервы. Наслаждаясь теплом, он безуспешно пытался завязать разговор с женой Клещина. Она отвечала односложно, устало. Новиков и Мандриков прислушивались к гулу лимана, к посвисту ветра, ловили каждый звук.

Наконец послышались чьи-то быстрые шаги. Скрипнула дверь, и вошел запыхавшийся Клещин. Он виновато улыбнулся:

— Задержался, — пояснил он. — Торговцы у Бирича гуляют, Пришлось к Толстой Катьке бежать. — Иван вытащил из кармана две бутылки рому.

При виде ярких цветных наклеек жена Клещина испуганно посмотрела на мужа. Мандриков перехватил этот взгляд, понял, что Иван сделал покупку не по средствам. Клещин, стащив кухлянку, остался в заплатанной гимнастерке. «Кажется та же, в которой он лежал за пулеметом», — подумал Берзин, и острая жалость к Клещину, бывшему бойцу его роты, охватила Августа, но он не подал вида и с нарочитым оживлением сказал:

— С дороги ром в самый раз. Спасибо!

Мандриков и Новиков знали, что Берзин был не только равнодушен к спиртным напиткам, но и органически не переваривал их, но в этот вечер он выпил несколько рюмок, раскраснелся, и даже кашель оставил его.

Клещин такой же худой, как и Август, после нескольких глотков вина стал еще разговорчивее. Он был рад встрече.

— У Бирича пир горой. Теперь и Бесекерский, и Сукрышев, и Маклярен целую неделю будут поить все начальство. — Клещин покачал головой с давно не стриженными, плохо причесанными волосами. — Власти меняются, а все остается по-старому. Какое там по-старому! Хуже стало. Над народом купцы измываются. Шахтерам пять долларов скосили с тонны, чукчей-охотников обманывают! Подлость! Когда же это кончится?

Клещин обвел гостей взглядом, зло нахмурился:

— У шахтеров обиды столько накопилось, зубами скрипят. Все видят, все понимают, а что можно сделать? Чукчи народ темный, думают, что так и должно быть. Одна отрада, когда Игнат Фесенко с радиотелеграфа тайком весточку передаст про успехи Красной Армии. Вот и ждем, когда сюда свобода долетит.

— Зачем же ждать? — вступил в разговор Новиков. — Почему сами не берете власть?

— А чем? Этими, голыми? — Клещин выбросил перед собой руки и посмотрел на них с тоской. — Им бы пулемет… Помнишь, товарищ комис… как мост держали? Эх, да что вспоминать. Сюда бы тот пулемет да нашу роту…

Клещин вдруг осекся, заметив, что испуганная жена делает ему знаки замолчать, но он сердито крикнул ей:

— Ты мне, Фрося, рта не закрывай. Дай высказать, что на сердце накипело… Товарищ комис… — но тут же поправился: — Больше осечки не дам, Дмитрий Мартынович.

Товарищи с интересом слушали бывшего красногвардейца. Теперь они были довольны этой неожиданной, как нельзя удачной встречей. Чем дольше говорил Клещин, тем яснее становилось для них положение в уезде. Они вспомнили свои беседы с товарищем Романом и о решении обкома партии. По всей вероятности, здесь уже назрело время для установления советской власти. В лице же Клещина они приобрели надежного помощника, на которого можно положиться. В этом никто из них не сомневался, но пока они не говорили ему о своих планах, а он не спрашивал об истинной цели приезда своего бывшего комиссара и его спутников. Но уже безошибочно догадывался. Бывший пулеметчик знал, как люто ненавидел Железный комиссар белых. В этом Клещин убедился на Уссурийском фронте. Да и имя не случайно комиссар сменил. Клещин воспрянул духом.

— Среди шахтеров есть свои, надежные товарищи, которые вот так же, как и вы, смотрят на свои руки и думают об оружии? — спросил Мандриков.

— Есть, — уверенно тряхнул головой Клещин. — Есть, Только очень осторожны стали. Тут с одним шахтером Варавиным хозяева расправились. Донесли на него… Есть и такие.

Он рассказал о гибели Варавина, и товарищи поняли, что враг у них сильный, беспощадный, который ни перед чем не остановится.

— А вы бы могли нас, ну меня хотя бы, — снова заговорил Мандриков, — свести с шахтерами, с теми, кому вы доверяете?

Откровенность Михаила Сергеевича несколько смутила Новикова и Берзина: об этом нужно было бы сказать не сегодня, когда осмотрятся, обживутся.

Клещин не мог скрыть удовольствия, вызванного доверием Мандрикова, и уже окончательно придя к убеждению, что его гости приехали отнюдь не в поисках куска хлеба, отодвинул от себя кружку с ромом и, немного помолчав, ответил:

— Могу… На радиостанции есть моторист Игнат Фесенко, молодой, горячий парень, но я с ним не очень близок, а вот на копях Бучек Василий, мой дружок Булат, Гринчук. Вместе с ними уголек рубал…

Клещин подробно рассказал о своих товарищах, о положении на копях. Рассказ обрадовал приехавших. Они, довольные, часто переглядывались: как хорошо, что на копях есть группа революционно настроенных шахтеров. Михаил Сергеевич попросил Клещине:

— С Бучеком познакомите меня?

— Почему тебя? — возразил Берзин. — Иван воевал вместе со мной. Вот пусть он обо мне Бучеку и расскажет, а я с ним поговорю.