Пламя над тундрой

Подошел попрощаться Иван-кочегар.

— Доставил по назначению. Расписку брать не буду, — шутил он, но в его голосе слышалась легкая грусть разлуки. За дни рейса они хорошо сдружились.

— Спасибо, товарищ, — поблагодарил за всех Мандриков.

Матрос ушел — была его вахта.

С грохотом скользнула в клюзе цепь, якорь бултыхнулся в воду.

К «Томску» подошел катер. На него спустились Громов и его спутники.

К Мандрикову подошел Рыбин. Он держал на руках одного сына с посиневшим от холода лицом. Жена с другим ребенком стояла в стороне.

— Мы съезжаем, — сказал Рыбин и вздохнул, колясь на берег. — Как-то там устроимся. Вокруг голо и пустынно. Ну, до свидания, Сергей Евстафьевич. — Он протянул Мандрикову руку. — На берегу, бог даст, увидимся.

— Обязательно, — ободряюще пообещал Мандриков. Он с товарищами решил съехать на берег вторым рейсом катера вместе с колчаковскими милиционерами, которые бродили по палубе, хмуро поглядывая на берег. Оттуда доносились шум, крики.

Катер подходил к берегу. Новомариинцы старались рассмотреть новое начальство. Под днищем катера заскрипела галька, но между ним и берегом оказалась широкая полоса воды.

— Ох ты, господи. — Сукрышев прибил ладонью шапку на голове и сказал Перепечко: — Подмогни малость.

Они подняли доску с набитыми на нее поперечинами и, войдя почти по колено в воду, положили трап на борт катера. Сукрышев крякнул восторженно:

— Милости просим, господа!

Сукрышев и Перепечко стояли по бокам трапа в воде, руками поддерживая сходивших на берег. Новомариинцы шумно здоровались.

Бесекерский смотрел исподлобья и машинально перебирал седую бороду. Старый Бирич стоял с достоинством, вскинув голову, а Тренев с беспокойством следил за всеми. Былая уверенность в превосходстве над коммерсантами покинула его. Коммерсанты держались приветливо, но с достоинством. Он зло подумал: «Опять обойдут, обделят! Насолят!» — и тут же пригрозил: «На каждого есть выписочка. В руках у меня вы».

Вдруг Тренев сорвался с места и с криком: «Ура-а! С прибытием!» — первым подбежал к Громову, который только что сошел на берег.

Тренев схватил его за руку:

— С прибытием, с прибытием! Слава богу, наконец-то законная власть и в нашем медвежьем углу, — тряс он руку Громову, который от неожиданности попятился.

— Разрешите представиться, — оттеснил Тренева Учватов. — Начальник радиостанции Учватов! Учватов!

Тут к Громову потянулись все. Знакомство проходило шумно и суетливо.

Громов пожимал руки, всматривался в мелькавшие перед ним лица, стараясь определить, кто же тут старший, и наконец строго спросил:

— Господа, кто же из вас представляет поселковое управление?

— Мы-с, — вырвался вперед в мокрых сапогах и забрызганных брюках услужливый Сукрышев. Он только что облобызал руки жены Громова и Струковой. Встретив внимательный, оценивающий взгляд Громова, он неожиданно смутился и, для чего-то сняв шапку, поклонился. — То есть он, — Сукрышев указал на Тренева. — И мы-с.

— Председатель управления на днях утонул — выступил вперед Тренев. — И я…

Тут Бирич заговорил, небрежно перебив Тренева, так что тот побледнел от обиды и злости. Разводя руками, он с шутливой укоризной качал головой.

— Господа! О каких служебных делах может быть речь, когда наши дорогие гости с дороги? Разве так у нас, на Севере, встречают? Прошу всех ко мне, — и, подойдя к Громову, Павел Георгиевич просто, точно они уже давно знакомы, сказал: — Отказов не принимаю. Хлеб-соль откушайте, а там и суд вершить над нами, грешными, будете. Милости прошу, не обижайте!

Он посторонился, давая Громову дорогу, и пошел рядом с ним. Все двинулись за ними.

Елена Дмитриевна, уже познакомившаяся с Ниной Георгиевной, оживленно болтала, взяв ее под руку.

— А как же багаж? — забеспокоилась Нина Георгиевна.

Елена Дмитриевна расхохоталась:

— У нас не воруют. Здесь некуда прятать ворованное. А о багаже не беспокойтесь. Его доставят к вам на квартиру. Она уже для вас приготовлена.

Струков обратился к Треневу:

— Прошу разместить милиционеров. Они сейчас сойдут с парохода.

— Будет сделано, — торопливо и услужливо ответил Тренев, узнав, что перед ним новый начальник милиции. — Располагайте мною.

Новое начальство уезда в сопровождении коммерсантов прошло мимо толпившихся новомариинцев, ожидавших, когда начнется разгрузка товаров с парохода, чтобы подработать. Вторично от парохода вернулся катер и высадил колчаковских милиционеров. Их сразу же увел Тренев. Жители поселка стояли у самого трапа, рассматривая в лицо каждого приехавшего. Последними на берег сошли Мандриков, Берзин и Новиков. Одетые в потертые кухлянки, они не вызвали особого интереса, а по их тощим вещевым мешкам многие догадались, что в Ново-Мариинске тремя горемыками стало больше.

Они отошли от берега и остановились, не зная, куда идти. Начинало смеркаться. Земля под ногами покачивалась как палуба. За рейс они все же очень устали. Нужно было подумать о ночлеге. Они и не заметили, как от толпы встречавших отделился человек, одетый в старенькую кухлянку и пыжиковую шапку. Он потоптался на месте, потом решительно подошел к группе Мандрикова.

— Прошу прощения, — обратился он к Берзину и тихим взволнованным голосом сказал: — Здравствуйте, товарищ комиссар.

Товарищи обомлели. Берзин обнаружен. В первое мгновение они растерялись. Что делать? Им казалось, что все на них смотрят и знают, зачем они приехали в Ново-Мариинск. Берзин хотел резко ответить незнакомцу, что тот ошибается, принимает его за кого-то другого, но тут незнакомец быстро зашептал:

— Не узнаете? Клещин я, Клещин, пулеметчик. Помните, под Иманом вместе с вами мост от беляков и японцев удерживали? Меня в ногу скребнуло. Вы мне перевязку делали.

При напоминании о перевязке Берзин все вспомнил.

…Жаркий осенний день клонился к вечеру. Дальние сопки затягивала синяя дымка. С полей ветерок доносил запах спелого хлеба, сохнувших трав. Он и Клещин лежат у пулемета за железной фермой и держат под прицелом мост. Внизу бежит мутная река, и от нее поднимается прохлада, а они страдают от жажды. Последняя фляга воды вылита в кожух пулемета. Но за водой не дойдешь. На другой стороне реки залегли белые и японцы. Несколько раз они поднимались в атаку, пытаясь перейти мост, но рота Берзина всякий раз отбрасывала их. Берзин получил приказ удерживать мост до рассвета, и он выполнял его. Второй номер пулеметного расчета был убит, и Август на глазах у всей роты занял его место. Враг сосредоточил по ним огонь. Уничтожив пулеметную точку, он смог бы перейти мост и продолжить наступление. Пули зло взвизгивали над Берзиным и Клещиным, цокались о металл фермы, щиток пулемета и с визгом рикошетили.

Клещин, в потрепанной гимнастерке, не снимал рук с пулемета. Он словно сросся с ним, и стоило у моста кому-то показаться, приподнять голову, как пулемет вздрагивал, отрывисто, коротко выплевывал несколько пуль, и они находили цель. Уже давно, еще с первых боев Интернациональной роты, Август Мартынович обратил внимание на маленького красногвардейца, который метко бил из пулемета и выделялся каким-то равнодушием к опасности.

— Надо быть поосторожнее, — сказал ему как-то Берзин.

— Меня сам черт не возьмет, — голос у Клещина был тонкий, сухой, усталый.

Комиссар видел, что боец не бравировал, и он понравился ему. Потом он узнал, что Клещин был призван с Ново-Мариинска, где работал на копях крепильщиком, отправлен на Кавказский фронт, через полгода ранен. Его не успели вынести из окопа, как ядовитое облако газа, пущенное неприятелем, прошло над русскими позициями, и Клещин пришел в себя уже в лазарете с тяжелым отравлением. Его демобилизовали, и он направился домой, но во Владивостоке его застал контрреволюционный переворот чехословаков, и Иван ушел в Красную гвардию, попал в роту Берзина. Его мучили боли в легких и желудке, но Клещин крепился, скрывал свои мучения от товарищей, был молчалив и бесстрашен.