Избранные произведения

торжественно горят в небе звезды, было что-то праздничное, что

он чувствовал, бывало, в детстве, в рождественскую морозную

ночь, выходя на подъезд садиться в сани и ехать в церковь, когда

и земля в снегу и небо со звездами, казалось, жили вместе с ним

тем чувством, какое было в нем.

– Когда же вы успеете выспаться? – спросил Алексей

Николаевич.

– А мы уже выспались,– ответила Шура,– мы ведь всегда

встаем в шесть.

И Алексей Николаевич вспомнил забытое удовольствие

вставать зимой рано, с огнем садиться за книги, за ноты и

чувствовать, как каждый день жизни дает ему все новые и новые

прибавления.

Теперь же он часто не мог без содрогания подумать о том,

как встают трамвайные кондуктора в пять часов и едут по

морозу, когда весь город еще спит, покрытый сизой дымкой инея

и морозного тумана.

– Что же вы делаете так рано?

– Как что? – живо сказала Шура.– Дела очень много: утром

делаем что-нибудь для себя – я учу языки. Катя занимается

музыкой. А потом уроки, комсомол, читальня, кооператив. Ведь

мы даже по воскресеньям заняты.

Лошадь, бежавшая шибкой рысью, очевидно, пропустила

поворот, попала с разбега в глубокий снег и пошла было

целиной, но скоро, завязнув, остановилась.

– Вот тебе раз! – сказала Шура.– Придется искать дорогу.

Крикнув Волохову, который хотел было вылезать: «Сидите,

сидите, тут глубоко, а вы в калошах», и, увязая то одной, то

другой ногой, она пошла искать дорогу.

Катя тоже вылезла и, сказавши: «Еще радость...», стала что-

то привязывать около оглобли, сняв с рук варежки и взяв их в

зубы.

205

Волохов остался сидеть в санях.

Он сидел и думал об этих девушках, которые не стыдятся

ходить в валенках, везут ночью его, мужчину, на станцию, ищут

дорогу, поправляют порвавшуюся сбрую. А потом приедут

обратно со свежими, холодными щеками и еще до рассвета

примутся, как ни в чем не бывало, за свою работу. Так же, как

он, двадцать и тридцать лет назад.

Неужели их глаза видят тот самый мир, который видели его

глаза в юности? И неужели тот прекрасный мир и теперь во всей

вечной свежести и неизменности стоит перед глазами, но он не

видит его, а видит только тусклые огоньки, наводящие уныние и

смертную тоску?

Он почему-то вспомнил про те звезды, на которые он

смотрел лет тридцать тому назад. Стал искать их. И сразу

нашел...

Они так же, как и тридцать лет назад, были на своем месте,

на знакомом ему расстоянии друг от друга, и так же свежо и

ярко, как и тогда, горели от крепкого мороза.

Ему вдруг пришла жестокая ироническая мысль.

«Жизнь народа, живущего относительной правдой,

продолжает свое движение, а человек, живущий абсолютной

правдой, остановился и умер при жизни».

Он старался сберечь свою душу от их неправды,– не работал

для них,– и душа его умерла. И теперь ему никакая правда уже

не нужна.

Это было нелогично, но жизненно верно...

И уже стоя на платформе в ожидании поезда, он смотрел, как

удаляются сани с двумя девушками, слушал веселый голосок

Шуры и грустный – Кати, кричавших ему прощальный привет, и

почему-то представил себе, что, когда он вернется домой и

примется за свою обычную жизнь с вставанием в десять и

одиннадцать часов,– здесь, в этих пустынных, занесенных

снегом пространствах, задолго до рассвета зажгутся огоньки, и

эти молодые девушки и им подобные с бодрой энергией

молодости будут делать какое-то свое и общее дело.

Так в трехстах верстах от Москвы... Так в пятистах...

Так и в тысяче...

206

Неподходящий человек

Около волостного совета никогда еще не было столько

народа, сколько собралось в этот раз.

Мужики сидели на траве около крыльца, собирались кучками

и возбужденно говорили.

– Что, еще не приходил?

– Не видать.

Из переулка показались два человека, которые шли по

направлению к совету.

– Вот он!

Все, сразу замолчав, повернули головы к подходившим.

– Нет, это не он,– сказал кто-то,– это наши московские

ребята, вчерась приехали.

– Он скоро и не покажется.

– С мыслями собирается...– сказал насмешливый голос.

– Он бы раньше с мыслями собирался, думал бы, как с

народом жить.

Московские подошли, сняв картузы, поздоровались и

некоторое время оглядывали собравшихся.

– Чтой-то у вас такой гомон идет? – спросил один из них,

хромой на правую ногу, надевая опять картуз.

– Так... Перевыборы.

– Председателя сейчас ссаживать будем! – возбужденно

сказал юркий мужичок в накинутом на плечи кафтанишке.

– Ай не задался?

– Да. Неподходящий.

– Коммунист, что ли?

Тот, к кому случайно обратился хромой, лохматый мужик,

сидевший на бревне, не сразу и неохотно сказал:

– Бывает, что иной раз и из коммунистов человек попадается.

– А в чем же дело?

– Да не подходит, вот в том и дело,– сказал юркий мужичок.

И, присев перед лохматым на корточки, приложился прикурить

от его трубочки.

– Мы вот прежнего проморгали, а теперь целый год этот тер

нам холку.

– А, стало быть, хороший был прежний-то?

Юркий мужичок хотел было ответить, но очень сильно

затянулся дымом и сквозь слезы только махнул рукой.

207

– Жулик!.. Такой жулик, какого свет не производил. Но брал

тем, что человек был простой, обходительный. Он и выпьет с

тобой и детей пойдет у тебя крестить.

– В казенный лес дрова с нами воровать ездил,– сказал

лохматый с своего бревна.

– Да... Вот только одна беда,– что жулик да сюда заливал.

– Зато слово держал,– сказал кто-то.– Если он тебе что

сказал, пообещал, будь покоен.

– Насчет этого правда. Ежели ты ему бутылку поставил и он

пообещал тебе, ну, налог там скинуть или что, так уж будь

покоен. На кого другого накинет, а тебя не тронет.

– А главное дело, народ не мучил,– сказал лохматый.

– Но жулик это уж верно. Такая бестия, что дальше некуда.

Что ни начнет делать, все у него перерасход. В Москву поедет,

так он таких себе командировочных наставит, словно один на

двадцати лошадях ездил.

Из совета вышел человек в сапогах и суконной блузе.

– Граждане, на собрание,– крикнул он.

Никто не отозвался. Только юркий мужичок переглянулся с

хромым и сказал:

– Из этой компании... Секретарь. Скоро бабью юбку наденет.

И прибавил громко:

– Что ж иттить-то, дай начальство подойдет.

– Кого ж на их место выбирать будете? – спросил хромой.

Юркий мужичок вздохнул, почесал в голове, потом ответил:

– Прежнего придется, Ерохина. К нему вчерась уж на поклон

ходили.

– Теперь, пожалуй, куражиться начнет.

– Вскочит в копеечку,– сказал кто-то.

– Ну, и вскочит, что ж сделаешь-то.

– Как же это вы налетели на нового-то? – спросил хромой.

– Как налетают-то... Сменить решили. Сил никаких не стало,

все обворовал. А нового-то не наметили. А тут подобралась

партия их человек пять. Мы думали, выборы сразу будут, и

хлебца пожевать не захватили. А они сперва давай доклад

читать. Томили, томили,– у нас уж прямо глаза на лоб полезли.

– Одобряете?

– Шут с вами, одобряем, говорим, только кончайте свою

музыку, а то все животы подвело.

– Ну, поднимайте руки, сейчас конец.

Подняли.

208

– Теперь, говорят, можете расходиться. Благодарим за

доверие.

– Не на чем, говорим. А позвольте узнать, за какое доверие?

– А председателя, говорят, выбрали.

– Какого председателя?

– А вы за что руки тянули?

– Мать честная, мы так и сели. Что ж, значит, руку поднял,

тут тебе и крышка?