Избранные произведения

неизбежным диваном, обитым клеенкой, пузатый самовар с

решеткой красноватого света на подносе и незнакомые

фотографии в рамках на стене.

193

Это было тогда, когда в нем только что начиналось движение

впервые осознанной внутренней жизни.

Теперь же эта клеенка и фотографии были только символом

убогого мещанства и вульгарности. Отчего?

VI

А тут еще оказалось, что около разъезда не было лошадей,

которых должны были за ним выслать.

И гнетущее впечатление от заброшенности и

безжизненности необъятных снежных пространств, с тусклыми

огоньками в замерзших окнах, еще более увеличилось. Пришла

мысль о том, что он с своим именем принужден, как балаганный

актер, трепаться по вагонам третьего класса, чтобы иметь

возможность жить прилично.

Но в это время ему сказали, что лошади из колонии

обыкновенно останавливаются по ту сторону полотна.

Алексей Николаевич пошел к поезду, который еще стоял с

заиндевевшим, седым от мороза паровозом, под колесами

которого переливался от топки отсвет яркого пламени между

рельс.

Он нагнулся под вагон и крикнул:

– Из колонии есть кто-нибудь?

– Есть, есть!..– ответил живой и, как ему показалось,

радостный женский голос,– сейчас поезд уйдет, вы и перейдете.

Вышел начальник станции в красной фуражке, что-то

передал кондуктору. Кондуктор, надув щеки, на ходу дал

свисток, и поезд тронулся, сверкая далеко впереди

вспыхивающим на снегу ярким пламенем под колесами.

Простучали колеса, мелькнул последний с красным фонарем

вагон, забеленный сзади снегом, и после частого мелькания

проходивших, все ускоряя ход, вагонов, перед глазами

открылось неподвижное пустое поле и по ту сторону рельс двое

саней и какие-то фигуры.

Волохов, не умевший ходить по снегу, пошел к ним, сбиваясь

каждую минуту с узенькой протоптанной тропинки, наполовину

занесенной снегом.

Фигуры, обвязанные платками, оказались девушками-

учительницами. Одна была повыше, другая пониже.

194

– Ну, наконец-то! А мы беспокоились, думали, не приедете,–

радостно и оживленно заговорила девушка пониже.– Мы ведь

выехали к первому поезду и с тех пор ждем вас.

– Я вас заморозил?

– Ну, нет, это-то ничего,– мы привыкли. Все-таки приехали.

А это самое главное,– сказала другая девушка, ростом повыше.

– А с кем же мы поедем?

Девушки не поняли.

– Как с кем? – переспросили обе.

– Кто нас повезет?

– Сами. Ну, садитесь. Мы на всякий случай лишнюю лошадь

захватили, думали, с вами еще кто-нибудь приедет. Катя, ты

садись сюда, втроем поедем. А Звездочка порожняком пойдет,–

говорила девушка пониже.

Стали усаживаться, причем Волохов почувствовал себя как-

то неловко, когда девушки, усадив его в сани, стали укутывать

ему тулупом ноги.

Он не знал, как к ним относиться. В последние годы, когда

уже прошла целомудренная романтика юности, он на каждую

женщину смотрел с точки зрения возможности интимного

сближения с ней в обмене взглядами, в нечаянном

прикосновении руки.

К этим девушкам он не знал как относиться, ввиду того, что

они были в валенках и платках: относиться ли к ним как к

женщинам, или как к посланным за ним возницам.

В последнем случае можно было дать им закутывать свои

ноги, а потом привалиться получше к спинке и дремать,

предоставив им самим занимать себя.

Но он счел все-таки необходимым на всякий случай сказать

что-нибудь.

– Ничего не понимаю,– проговорил он,– девушки меня,

мужчину, усаживают, укрывают ноги тулупом и везут за кучера.

– О, нам не привыкать, мы ведь деревенские,– сказала

девушка пониже и крикнула: – Катя, садись, садись!

Идя рядом с санями, с вожжами в вытянутых руках, она

вывела лошадь на дорогу, прыгнула на ходу в передок и, стоя,

как кучер, погнала лошадь, оглядываясь назад – бежит ли

Звездочка.

– Шура, ты поезжай кругом, а то полем дорогу замело,–

сказала Катя, которая села как-то на край, точно боясь стеснить

гостя, и даже не закрыла тулупом ноги.

195

Волохов подумал о том, что хотя они и в валенках, но они –

представительницы того самого нового поколения, которое не

знает ни морали, ни стыда, а потому могут быть интересны с

этой стороны. И кто знает – может быть, неприятно начавшаяся

поездка кончится совсем иначе. Тем более, что, может быть,

валенки они надели только на дорогу.

Он просунул свою руку между спинкой саней и спиной

высокой тоненькой Кати, обнял ее за талию и потянул к себе,

как бы крепче ее усаживая.

Девушка, обернувшись к нему, улыбнулась и сказала:

– Вы думаете, я вылечу? Нет, мы привыкли.

Волохова это охладило: во-первых, она ничего не поняла, а

во-вторых, эта фраза: «Мы привыкли»...

Точно ямщик говорит про себя во множественном числе. Но

в то же время в тоне ее было что-то ласковое и простое.

VII

Шура, правившая лошадью, постоянно покрикивала и

погоняла лошадь вожжами, встряхивая их по-женски обеими

руками. Все что-то говорила, то и дело раздавался ее веселый

голосок и смех.

Катя была тише. Она больше сидела молча, задумчиво глядя

перед собой в туманную даль ночной дороги.

Ветер дул с правой стороны и наметал на дорогу длинные

косицы. Визжавшие подрезами сани, въезжая в косицу,

переставали визжать, мягко и тяжело переезжали нанесенный

снег.

Впереди саней странно высоко чернел колеблющийся круп

лошади с отдувающейся в сторону гривой. Вдали сквозь метель

неясно что-то чернело, обманывая зрение и двоясь в слезящихся

от ветра и напряжения глазах: то ли это была стена ближнего

строения, то ли – дальний лес.

Когда сани поворачивали, холодный резкий ветер начинал

дуть прямо в лицо и забираться за воротник.

Волохов сидел и думал о том, что на каждом шагу

приходится делать теперь то, что ему глубоко противно. И все

ради денег.

Вот он едет увеселять этих представителей новой жизни,

вернее, представителей смерти когда-то великой страны. И

должен делать вид, что он их сторонник.

196

И так в продолжение восьми лет жить только одной ложью,

только одной неправдой! Это ужасно. Оттого так серо и

противно все кругом. И вот эти, наверное, полуграмотные

девицы – учительницы,– чему они могут научить? И чуть не

каждый месяц у них съезды. Все только съезжаются, а дела,

конечно, никакого нет.

Сани круто повернули. И ветер, дувший справа, стал дуть

слева с еще большей силой.

А когда кончилось поле и подъехали к парку, стало вдруг

тихо за деревьями и тепло. Сквозь черные стволы весело

замелькали огоньки, и Волохову это напомнило далекое детство,

когда он приезжал, бывало, из гимназии и, проезжая по деревне

с ее сугробами, кучами хвороста у изб, с замирающим от

нетерпения сердцем смотрел на мелькающие огоньки

родительской усадьбы.

А через минуту, путаясь в полах отцовской шубы,

обыкновенно высылавшейся на дорогу, вбегал в старые с

большими стеклянными рамами сени, оттуда в переднюю,

пахнущую натопленной печкой, и сразу его охватывал

знакомый, так волнующий запах родного дома.

О, сколько свежести и радости тогда было в жизни!

На горе около парка, у какого-то темного строения, стояла

кучка людей, вышедших, очевидно, навстречу.

– Везете? – крикнули оттуда.

– Везем, везем! – закричала Шура и, оглянувшись на

Волохова, сказала:

– Вот как ждут вас.

Волохов промолчал.

Сани поравнялись с встречавшими.

– Садитесь на задние! – крикнула Шура и ударила по

лошади.

Молодежь со смехом повалилась на ходу в задние сани,