Вьюга

Бессир придвинула к себе один из чайников, стоявших у огня, и, обернувшись к мужу, сказала:

— Пей давай! Перестоит, горький будет, как отрава!

Пудак не ответил, даже не шелохнулся. Но Бессир хорошо изучила мужа и безошибочно знала, когда и как надо с ним разговаривать. Сейчас было самое время растравлять его.

— Чего задумался? Ишь мыслитель… Толку от твоих мыслей ни на грош! Видал, подарочки твои? Вернули. Зять твой образованный принес. Сам виноват: не сумел себя поставить, чтоб уважали… Сколько девушек замуж выходят, даже и имени их никто не слышит, а твоя девка у всех на языке! В контору зовут! Отчитывают, как мальчишку! В прошлом году учитель девушек в город возил. В мяч, говорят, играли под сеткой. А кругом мужики городские стояли да в ладоши хлопали! Срамота! А ты ничего — спустил. Вот они и поняли, что из тебя веревки вить можно…

Пудак, не меняя положения, молча повел на нее злым глазом.

— Не зыркай так — я дело говорю. Комсомольская свадьба… Ты, дурень, и правда небось веришь, что она дочь задаром отдаст! А она уж давно все сполна получила: и деньги, и вещи! Эта баба хитрей сатаны, так тебя окрутит, что и не заметишь! Знать не хочет! Обижена, что бросил ее! Шуточки все это! Обойдет она нас, змея, заберет весь калым, а для вида комсомольской свадьбой прикроется!

Вошла соседка, поздоровалась. Пудак даже бровью не повел. Даже не ответил на приветствие. Шуршащие пачки денег, такие милые, такие желанные, все дальше и дальше уплывали от него…

Глава одиннадцатая

Дрова были сыроваты и сильно дымили. Кибитка быстро наполнилась едким черным дымом. И хотя Сердар полжизни своей провел в черной кибитке и привык к дыму очага, он раскашлялся до слез.

«Придет время, — думал Сердар, — и не будет черных кибиток, люди будут жить в светлых домах с большими широкими окнами, но до тех пор придется еще нам поглотать дыма… Не задохнулась бы моя Мелевше в клубящемся зловонном дыме вековых обычаев.

Что, если ее оплетут сетью интриг, паутиной угроз и я не смогу освободить любимую? Ведь даже я на минуту, пусть на долю минуты, но все же усомнился вчера в Мелевше, читая письмо Гандыма. Интриганы действуют так хитро, так ловко… Ведь за любовное письмо нельзя привлечь к ответственности, да и не понесу я его в сельсовет, они это прекрасно знают. Они все рассчитали.

Наши враги сейчас сильнее нас с Мелевше. Их поддерживают многие. В каждом доме есть девушки на выданье, и родители давно уже подсчитали, как и на что потратят калым, который получат за дочку. Если мы устроим комсомольскую свадьбу, если Дурджахан не возьмет калыма, молодежь захочет подражать, и многие родители лишатся больших денег…»

Тревога, неотступная тревога овладела Сердаром. Она заслонила небо, она надвинулась на него, как туча надвигается на солнце, плотной тенью накрывая пасущуюся в песках отару. Он не мог больше оставаться в кибитке, не мог бездействовать. Но куда идти? С кем посоветоваться? Решил — к тете Дойдук.

У того места, где он когда-то подрался с Гандымом, оторвавшим головку птенцу, Сердар остановился. Маленькая Мелевше с полными слез глазами, дрожащими тоненькими ручками державшая обезглавленную пичужку, встала вдруг перед его глазами…

Если бы сейчас все можно было решить дракой! Уж он бы не дал Гандыму спуска! А как чешутся руки! Как хочется измордовать мерзавца, объяснить ему, чего он стоит! Да ведь не ухватишь его — хитер, в открытый бой не вступает, действует исподтишка, тайком…

Какой-то мужчина прошел мимо, поздоровался, Сердар кивнул машинально, но даже не понял, кто это был.

Он шел, глядя себе под ноги, и хотя голова его занята была мыслями о любимой, не мог не отметить, что поземка усиливается, что, если к вечеру ветер не утихнет, ночью быть буре. Ему вдруг представилась зимняя пустыня; на огромных, диких ее просторах бушует метель, воет ветер, белая мгла закрыла горизонт, отары овец мечутся, пытаясь найти спасенье… Жалобно стонут под порывами вьюги кусты, клонятся к земле кривые стволы саксаула…

Так было всегда, десятки, может быть, сотни веков… Иногда скотоводам каким-то чудом удавалось уберечь скот и в такие вот вьюжные студеные зимы, но чаще всего отары гибли и после такой зимы целые толпы людей оказывались нищими.

Сердар увидел тетю Дойдук, с охапкой дров входившую в дом, и мысли его от вековых проблем скотоводства снова переключились на здешние сегодняшние дела и обстоятельства.

Следом за теткой Сердар вошел в дом председателя. Приветливая хозяйка сразу же заварила чай, поставила перед ним чайник. Разговор поначалу шел о том о сем, и Сердар затосковал — он мог думать и говорить только о Мелевше, а тетя Дойдук как назло молчала о ней. Самому начинать такой разговор было неловко, оставалось надеяться, что болтливая тетушка в конце концов все равно дойдет и до Мелевше.

Ждать и правда пришлось недолго.

— Ну, когда свадьбу свою справляешь? — спросила тетя Дойдук.

— Справим, тетушка, обязательно справим! — Сердар улыбнулся.

— А чего тянуть-то? — озабоченно сказала Дойдук, словно бы и не заметив его улыбки. — Свалить с плеч, да и дело с концом.

— Я бы и сам рад поскорей, да вот Горбуш-ага с председателем решили, чтоб на праздник урожая. Я согласился, что я могу сказать? Да и народ сейчас не собрать — все на хлопке. А ведь свадьба-то у нас особенная, комсомольская, — нужно, чтоб побольше людей было…

— Это все верно, сынок, только…

— Что только, тетя Дойдук?

— А то, что Бессир около этого дела крутится. Да и Гандым время зря не теряет. Справить бы поскорей твою свадьбу, спокойней бы на душе было.

— Ну, а что они могут сделать, тетя Дойдук? Ведь обе стороны согласны!

— Не знаю, милый, не могу вот так вдруг сказать, чего опасаюсь, но сердце у меня не на месте. От Бессир всего можно ожидать, кроме пятикратного намаза…

В кармане пиджака у Сердара все еще лежало письмо Гандыма; когда тетя Дойдук помянула Бессир, Сердар вдруг почувствовал острую боль в груди, будто письмо это скорпионом ужалило его. Он сам не заметил, как сморщился и закрыл глаза.

В дверях появился хозяин Акым-ага. Прошел в передний угол, снял с себя пальто, накинул на плечи полушубок. По тому, как медленно и тяжело он двигался, видно было, что председатель здорово устал.

— Чаю дать или ужинать будешь? — спросила тетя Дойдук.

— Если заваренный есть, дай лучше чаю, — сказал Акым-ага и со вздохом опустился на ковер. — Что это ты сегодня в конторе не показывался? — спросил он, взглянув на Сердара.

— Не смог я сегодня зайти. Не получилось.

— Дома тебя тоже не было. Я посылал.

— А что, дело ко мне?

— Дело… Конечно, дело. Погода-то видишь какая?

— Вижу. Может, еще ничего… Может, распогодится…

— Может, и распогодится, а скорей всего, нет. Сейчас тебе возле скота надо быть. При отарах.

Сердар ничего не ответил. Думали они об одном и том же: что будет, если снег зарядит на несколько дней, плотным слоем укроет землю, а мороз не даст ему быстро растаять?..

— Если снегопад надолго, без заготовленных кормов пропадем… — не удержался Сердар и пожалел об этом — лицо у председателя пошло красными пятнами.

— Неужто не надоело тебе одно и то же талдычить? — Акым-ага выпрямился резким движением. — Корма, корма, корма!.. Думаешь, никто, кроме тебя, не понимает, что хорошо иметь в запасе сено. Не можем мы его заготовить!

Не имеем возможности! А от болтовни толку мало, — председатель пододвинул к себе чайник.

— Дайте мне тогда хоть нескольких человек в помощь. В бурю вдвоем не управиться!

— Где я тебе возьму людей? С хлопка снимать? Затихнет чуть, сразу всех в поле, нераскрывшиеся коробочки собирать. План-то еще не выполнили.

— По каракулю тоже план будут спрашивать…

— Будут! Сам знаю, что будут. Всю душу вытянут. А что я могу сделать, если сейчас только одно твердят: хлопок, хлопок, хлопок! А мы и так затянули с уборкой…

— «Хлопок», «план», «уборка»! — тетя Дойдук сердито махнула рукой. — Жениться парню возможности не даете! Опять его в пески угоняешь! Давно бы уж сыграли свадьбу, и ехал бы со спокойной душой…