Вьюга

Бессир, зорко наблюдавшая за старухой, поняла, что подошел самый главный момент.

— Милая моя свекровушка! — со слезой в голосе начала она, обнимая старушку. — Вытри ты свои глазоньки! Не стоит он, дурень, ни единой твоей слезиночки! Не плачь, моя милая, не плачь, моя славная!.. — Бессир концом старухиного платка вытерла ей слезы.

Бабушка Аннабиби, утешенная этой неожиданной лаской, вместо того чтобы перестать плакать, совсем расслабла и залилась в три ручья. Бессир возликовала — дело шло как по маслу.

— Не плачь, дорогая моя свекровушка! Этот Пудак Балда, чтоб ему пусто было, чем людей расстраивать, шел бы к своей Дурджахан! Пускай сидят да судят-рядят, куда опозоренную девку девать!.. — В этом месте Бессир вдруг умолкла, словно спохватившись, что сказала лишнее, а сама искоса глянула на старуху. Слова «опозоренную девку» произвели на бабушку Аннабиби прямо-таки магическое действие. Слезы ее сразу высохли, рыдания прекратились, губы поджались — перед Бессир сидел совсем другой человек. Это было как раз то, чего она добивалась. Теперь, скорбно опустив голову, Бессир ждала, когда бабушка Аннабиби начнет ее расспрашивать.

Аннабиби вытерла мокрое от слез лицо, взглянула на Бессир и, поднеся ко рту левую руку, спросила:

— Ты сказала — «опозоренную». Это почему такие слова?

— О господи, да перейдут на меня твои недуги, дорогая свекровь, я ведь давно собиралась сказать, да как с такой новостью придешь — ноги не идут. Вот уж зашла за Пудаком. Придется, видно, сказать…

— Говори! Говори! — Аннабиби обеими руками схватила Бессир за плечи.

— Вы же знаете, дорогая свекровь, как я вас уважаю! Я вас за близкую родню почитаю, никогда и по имени-то не назову, а только «свекровь». Вам в руку заноза попала, а мне на другом конце села больно — вот как я вас люблю! Легко ли мне дурные-то вести вам нести?

— Говори! — простонала старуха. — Говори, не мучай меня!

— Скажу, дорогая свекровь, скажу! Пускай уж лучше один раз сердце переболит, чем потом всю жизнь маяться! Не знаю только, как и начать… — Бессир все прекрасно знала, и как начать, и как кончить. Она видела, что старуха запутана в сетях ее хитрости, как муха в паутине, что ей уже не выбраться, и наслаждалась муками своей жертвы. — Вот, к примеру, решил бы ваш внук жениться на городской с голыми ногами?..

— Спаси и помилуй, боже!..

— Да! Да, милая свекровушка, пришло время аллаха призывать — одно дурное со всех сторон. Призывайте его, призывайте!

— Да куда уж больше призывать — и так покоя не даю. Пять раз в день на намаз становлюсь, прошу его благоволения!

— Вот, стало быть, и внял всевышний вашим молитвам, прислал меня к вам от позора спасти.

— Да что ты все твердишь: позор, позор, а в чем дело, не говоришь!

— Да язык у меня не поворачивается! Одно скажу: пока не поздно, откажитесь от сватовства с тем домом. Девушка опозорена!

— Чем опозорена?!

— Не спрашивайте, милая свекровь, не спрашивайте, откажитесь, и все! Чтоб локти потом не кусать.

— «Чтоб локти потом не кусать»… — пробормотала старуха, и голова у нее закружилась, земля поплыла из-под ног. Она закрыла глаза, пригнула голову, прислонилась горячим лбом к коленкам и так застыла, безмолвная.

Бессир выждала некоторое время, спокойно наблюдая, — может, Аннабиби не слышит ее, и, убедившись, что старуха не потеряла рассудка, а просто потрясена, заговорила тихо и вкрадчиво:

— Милая вы моя, уж как я вам предана — жизнь готова отдать за каждый ваш седой волосок!.. Прямо вам говорю: не горюйте, не травите старое свое сердце — дело-то поправимое, вода еще через край не перелилась. Бросить это проклятое сватовство, и все станет на место! Гордо будете голову седую носить, бабы на каждом углу шептаться да осуждать не будут…

Старуха давно уже поняла, что ей предстоит услышать о будущей своей невестке такое, что разрушит все ее надежды, все мечты.

— Говори, молодуха, — сказала она слабым голосом, подняв на Бессир красные сухие глаза. — Говори, не мучай! В чем ее грех?

— Не скажу, милая свекровь, и не просите. Люди скажут, а у меня язык не повернется! Порасспрашивайте на селе, все знают, вам только говорить опасаются, знают, что внук ваш больно к ней пристрастился. Сами подумайте: ну с чего бы Дурджахан даром отдать такую красавицу? А она не то что без калыма, она ее хоть сейчас за дверь вытолкать готова! Потому что дольше дома держать — поздно выдавать будет! — зловещим шепотом прошипела Бессир и сделала вид, что прислушивается — не идет ли кто мимо кибитки.

— Спаси и помилуй, боже! — в ужасе воскликнула Аннабиби, и слезы опять полились из ее глаз.

— Не плачьте, дорогая свекровь, — Бессир и сама всхлипнула, она чуть ли не верила в то, что так хорошо придумала. — Благодарите аллаха, что узнали вовремя…

— Да это понятно, голубка, это так… Великая тебе благодарность, что упредила. Только ведь у нас уж все сговорено было. Думала, чего уж лучше — без калыма-то. А оно вон как обернулось… Ведь если калым платить, Сердар у нас еще пять лет холостяком проходит. Как женили Мереда, до сих пор в долгах по уши…

— Что делать, милая, что делать? Женить всегда тяжело, это уж испокон веку. А то возьмет да приведет городскую! Тогда уж любые деньги дал бы откупиться, да поздно будет!

Тетя Аннабиби горестно вздохнула.

— Не тужи, дорогая свекровь. Я для тебя расстараюсь — племянницу свою высватаю. Девушка — прямо красотка, а сестре моей втемяшилось в голову за ученого ее пристроить, так она, можно сказать, даром отдаст. Ей лишь бы жених был ученый!

— Вот это дело было бы! Ты уж постарайся, милая, порадуй старуху, а то прямо ума не приложу…

Простодушная старуха поверила каждому слову Бессир. А выяснять подробности — не до того было сейчас бабушке Аннабиби, потрясенной неожиданно свалившейся на нее бедой.

— Ну, мне идти пора, — сказала Бессир, поднимаясь. — Не горюй, дорогая моя свекровь. Насчет сватовства не сомневайся: я тебе помогу. Можешь считать, что невестка уже сидит у тебя в углу!

В дверях Бессир столкнулась с женой старшего внука Аннабиби, вкратце сообщила ей то, что так подробно расписывала старухе, и, очень довольная успехом своего предприятия, отправилась восвояси.

Бабушка Аннабиби и молодая жена Мереда долго сидели у очага, горюя о том, что так ладно устроившееся сватовство неожиданно расстроилось. Ни одна из женщин не высказала сомнения в справедливости слухов, которые принесла Бессир. Это не имело значения, правда или не правда: раз про девушку идет дурная молва, это уже не невеста, никто не согласится привести в дом ославленную.

Вьюга становилась все сильней, все громче завывал ветер, сотрясая ветхую кибитку.

Торопливо вошел Сердар.

— Вот наказанье на нашу голову! — сказал он, отряхивая снег с шапки. — Как бы не потерять отары?..

Бабушка молча поглядела ему в лицо, вздохнула и сказала, крепко сжимая свою прялку:

— Присядь-ка, сынок, разговор есть.

— Может, когда вернусь? Я очень спешу, бабушка, зашел только попрощаться.

— Нет, детка, потолкуем, и поедешь со спокойной душой. Тут долгого разговора не будет, дело ясное.

— Ну давай, — Сердар со вздохом опустился на кошму возле бабушки.

— Вот что, сынок. Конечно, достатка у нас нет, и взять невестку без калыма было бы великой удачей. Но, как говорится, хороший курдюк в песках не бросят, — раз отдают девушку без калыма, значит, дело нечисто. Отказываться надо нам от сватовства. Пойти к Дурджахан и сказать: решили, мол, отказаться. Такое мое к тебе слово, сынок, — и старуха обеспокоенно взглянула на внука — чего-то он вроде и не удивился.

Сердар понял все с первого слова. Понял, что Бессир или Гандым уже успели побывать у старухи и оплести ее клеветой. Он видел, что старуха всерьез обеспокоена, и то, что она говорит сейчас, кажется ей единственным выходом из положения.

Агитировать старуху за новый быт и новую мораль — по меньшей мере бессмысленно, да и не было у него сейчас на это времени. Просто отмахнуться от нее — «что возьмешь с глупой старухи?» — для этого он был слишком деликатен и слишком любил свою бабушку. Нужно было уладить конфликт, но каким-то способом, доступным ее пониманию.