Избранные произведения

Лыска. Да еще думала о том, что у нее денег всего одиннадцать

копеек. Сам он даст или придется просить?..

Андрей, шедший молча, вдруг обратился к Кате и сказал:

– Иван Кузьмин в город едет, пойди-ка напиши записку в

кооператив.

Катя поняла, что он хочет остаться один с женой, подала

свою худенькую ручку Катерине и, пожелав ей счастливой

дороги, пошла. А потом издали помахала платочком.

Катерина шла рядом с мужем по мягкой мшистой тропинке

между редкими высокими соснами и, обходя по дороге пни,

ждала, что, может быть, он сам заговорит с ней о самом главном.

Прожили вместе двенадцать лет,– неужели у них не найдется,

что сказать друг другу в такую минуту?

Но Андрей, дойдя до перекрестка, откуда должен был

повернуть назад, ничего не сказал того, чего она ждала и,

остановившись, только проговорил:

– Ну, так ты того... если что нужно, пиши, а в уборку сам

приеду помогнуть.

Он дал Катерине два протершиеся на сгибе червонца и

поцеловал ее.

Катерина неловко обняла его за шею левою рукой, зажав в

правую червонцы, и тоже поцеловала его.

178

– Ну, прощайте пока... Лыску-то приезжайте посмотреть.

– Прощай. Приеду.

Она пошла. Отойдя на несколько шагов, Катерина

оглянулась. Андрей стоял на том же месте, и видно было, что у

него осталось что-то недоговоренное и жаль ему было

отпустить жену, ничего не сказав ей на прощанье.

Она, замерев, остановилась и вся подалась вперед.

Андрей постоял несколько мгновений, как бы ища слова,

потом, махнув рукой, крикнул:

– За Лыской-то поглядывай!..

– Погляжу,– ответила, вздохнув, Катерина.

Андрей повернулся и пошел.

И когда он скрылся и Катерина осталась одна на тропинке

под соснами, ее вдруг обожгла и кинулась горячим стыдом в

щеки пришедшая ей мысль:

«Обстряпали бабочку. . Приняли ласково, рот замазали, она и

языка протянуть не сумела. На деревне спросят: «Что же, ты

мужу беспутному голову намылила? Его шлюхе в косы

вцепилась? Стекла побила?» А она – не то, что стекла бить, а

еще черных лепешек в гостинец принесла ей. И самой вот

узелок ребятишкам сунули да двадцать целковых денег дали.

Небось теперь молодая-то смеется над ее черными лепешками:

ей белых не поесть... на ее четыреста – пятьсот рублей».

Катерина даже остановилась, как бы готовясь вернуться. Но

ей почему-то вспомнились тоненькие, слабенькие руки Кати, ее

виноватая, ласковая улыбка, и Катерина, махнув рукой,

перекрестилась и пошла своей дорогой.

179

Опись

После описи скота, часть которого потом отобрали на мясо

по разверстке, из города опять приехали какие-то люди и, созвав

собрание, объявили, что требуется составить списки на детей

дошкольного возраста. Мужики переглянулись, стоя в темной,

закопченной, как баня, школе.

– Это как же?.. Ребят описывать?

– Не описывать, а составить списки,– ответили приезжие.

– Один черт.

– Заезжают...– сказал кто-то сзади.

Все беспокойно оглянулись назад.

– То на скотину накинулись, а уж теперь к ребятам

подобрались.

– Что ж, ребят, что ль, теперь отбирать будете? – сказал сзади

насмешливый голос.

Приезжие, занятые своими бумагами, ничего не ответили.

– Отбирать не отбирать, а теперь чего-нибудь жди.

– Списки составлять так...– сказал один из приезжих, взяв со

стола лист бумаги и глядя на него.

Все замолчали, подобрались и тесной толпой подались

вперед, как бы боясь пропустить объяснение.

-...До пятилетнего возраста отдельно, до семилетнего –

отдельно. А остальных вовсе не надо. Поняли?

Все стояли молча.

– Впрочем, будем обходить по дворам и записывать на месте,

а то нагородите черт знает чего, и не разберешься потом.

Объявляю собрание закрытым.

– А позвольте спросить, на какой предмет необходимости это

требуется? – спросил лавочник, член сельского комитета.

– Для отобрания сведений на предмет обеспечения,

статистики и педагогических целей, а там последуют

дальнейшие распоряжения,– сказал человек с листом, не

взглянув на лавочника, и стал собирать бумаги со стола, как

собирает их судья, только что произнесший приговор, не

подлежащий ни кассации, ни апелляции.

– Опять отобрание... Когда ж это кончится?..

– Можете идти. Ребятишек приготовить сейчас же.

Бабы, выскочив из школы, бросились по выгону к своей

улице с таким ошалелым видом, что проезжавшие в телегах

180

мужики, придержав лошадей, испуганно посмотрели вверх и по

сторонам, как смотрят при звуке набата.

– Вот очумела и не знаю, куда его девать!.. – послышался

бабий голос из одних сенец.

– Да, уж не знаешь, с какого бока укусит.

Не прошло пяти минут, как бабы со съехавшими с голов

платками, сталкиваясь на бегу, бросались в избы, волокли что-то

оттуда на задворки в руках и под мышками, как вытаскивают

добро на пожаре. А из конопляников слышался сплошной вой и

плач ребят.

– Идут!..

Бабы бросились из конопляников и, став у порогов изб,

тяжело переводя дух, ждали комиссии.

Когда комиссия пришла, сопровождаемая лавочником, и,

разложив в избе на столе листы, хотела записывать, оказалось,

что этот двор бездетный. В следующих дворах тоже не было ни

одного ребенка. Попадались, да и то изредка, только более

крупные, лет двенадцати – тринадцати.

– Что же, у вас детей ни у кого нету?

– А когда рожать-то было?.. То война была, а то...

– А кто же это у тебя кричит?

– Это у соседки, батюшка...

– Черт знает что, во всей деревне ни у кого ребят нет, а

откуда же это крик такой стоит?

– Может, с нижней слободы заползли, батюшка... Зашли в

крайнюю избу, но в ней на пороге стояла испуганная молодая

баба и только твердила:

– Он не годится, батюшка, совсем не годится... Ни рук, ни

ног не подымает.

– Кто не годится? Куда не годится?.. Все равно, теперь болен,

после поправится...

– Эти, брат, разбирать не будут,– сказал голос из толпы,

молчаливо следовавшей за комиссией.

И только у Кузнечихи оказалось целых пять человек. Когда

вошла комиссия, она, как сидела на полу, ища в голове у

старшего, семилетнего, так и осталась.

– Накрыли...– негромко сказал кто-то.

Записали всех пятерых. Вместо матери возраст показывала

молодая соседка, так как сама Кузнечиха не могла выговорить

ни одного слова.

181

– А твои ребята куда делись? – спросил с недоумением

лавочник у одной молодки.

Та метнула на него глазами и, показав кулак из-под полы,

быстро проговорила:

– У меня не было. Это сестрины были...

– Черт знает что...– сказал лавочник, пожав плечами.

– Тут и мараться-то не из-за чего было,– проговорил

приезжий, посмотрев в лист.

Когда комиссия ушла к лавочнику пить чай, в конопляниках

опять пошла работа. Одни тащили обратно в избы люльки,

другие растерянно бегали по конопляникам, а третьи кричали на

них:

– Что по чужим конопям-то шаркаешь!..

– Малого потеряла, вот что!.. О господи батюшка, ведь вот

тут около межи положила.

– В кучу надо было складывать, а то поныряли в разные

места, теперь сами не найдут. Да конопей сколько, нечистые,

потолкут.

– Вот чей-то ребеночек!..– кричали в одной стороне.

Какая-нибудь баба бросалась туда, но сейчас же, махнув

рукой, повертывалась обратно.

– Не мой, мой в красненьком колпачке.

– Расползлись все по конопям... Ну, беда чистая...

– Куда тебя нечистый завел?! У, дьяволенок!

– А ты что, вот нашлепаю, тогда будешь знать,– говорила

другая, ведя за руку мальчишку лет трех, который, скривив рот и