Жесткий контур

Сергей называет адрес и предупреждает:

— Только после пяти приходи... Я ведь с работы не удираю, не лекции все-таки...

Витьке уходит, оглядываясь. Сергей застегивает короткое ворсистое пальто с тремя желтыми крупными пуговицами, ежится, подумав, что без шарфа будет холодно, и выходит на улицу.

Огромное пятиэтажное общежитие ярко освещено. Пылают в незанавешенных окнах огромные, словно баскетбольные мячи, лампы, приводя в ужас коменданта и мешая спать тем, кто попытается отдохнуть. Впрочем, вряд ли сейчас найдется такой хотя бы в одной комнате, Горят лампы — «горят» проекты.

Сергей отыскивает взглядом окно двести двадцатой комнаты. Второй этаж сплошь девчачий, здесь на окнах занавески. Но они из накрахмаленной марли, а поэтому назначение их чисто символическое.

Когда они со Светкой целовались в двести двадцатой комнате, а это было весной, они просто выключили свет. И все знали заповедь общежития: темно — значит, не входи, не мешай людям. Сейчас в окне был свет. Перед сессией не до поцелуев.

О могущественные руководители предприятий товаров широкого потребления! Неизвестно, что вы дарите своим знакомым или любимым женщинам в их день рождения! Может, сияющую лаком и стеклом приземистую «хельгу» с иностранным ярлыком? Или, может быть, сервиз из германского фарфора? Или, скорее всего, дефицитную стиральную машину марки «Волна»? Ну не может же быть, чтобы каждый раз дарили холодильники «ЗИЛ»! А, впрочем, кто вас знает!

Но только Сергей готов был побиться об заклад, что большинство знакомых и любимых женщин руководителей предприятий ширпотреба в день рождения одариваются ядовито-зелеными настенными тарелками, на которых алеют от смущения космонавты. Этих тарелок было полно. Они просто заполнили прилавки магазинов, ломившихся от подарочных наборов: толстозадых фарфоровых купальщиц, привязанных алыми лентами к конфетным коробкам, ублюдочных собачек, крест-накрест прихлестнутых зелеными лентами к коробке духов. Дальше этого фантазия продавцов не шла. Перчатки — собака. Духи — балерина. Пудра — колхозница с коромыслом...

Потом Сергей рассердился на Светлану. Конечно, парню было бы легче выбрать подарок. Ну, скажем, электробритву или трубку с коробкой хорошего табака. В конце концов ножик с двенадцатью лезвиями. Наконец, носки, галстук или автоматическую ручку...

Он посмотрел на часы. До закрытия магазинов оставалось полчаса. Надо еще успеть купить вина и встретить Аввакумова. Сергей протиснулся к прилавку, сокрушенно вздохнув, сказал продавщице:

— Вон те духи, пожалуйста!

Продавщица протянула Сергею золотисто-черный кубик духов с надписью «В память о Москве», оплетенный алой шелковой лентой, которая удерживала фарфоровую купальщицу.

На улице Сергей размотал ленточку, хотел было кинуть статуэтку, но потом положил ее в карман и понюхал духи. На засыпанной снегом улице в ровном, мягком свете люминесцентных ламп Сергей почувствовал, что от этого запаха у него слегка кружится голова. Ему до боли захотелось увидеть Светлану, побыть с ней наедине, побродить по какой-нибудь окраинной улочке, поговорить или просто помолчать. Ведь когда-то она его понимала с полуслова. А как сейчас?

И он подосадовал, что пригласил Аввакумова. Придется весь вечер занимать его, наверное, сглаживать грубые шутки, разговаривать о расценках и нормах, о нехватке спецодежды и о прочих вещах, о которых, конечно, будет говорить бригадир.

Вон ведь с какой ухмылкой он слушал вчера Сергея, когда Сергей пригласил его сходить в общежитие к девчатам. Возле них увивался Ленчик и подначивал: «Сходи, сходи, Дима! Не все тебе с крановщицами любовь крутить. Они, образованные-то, небось, лучше... Расскажешь потом!» Бригадир, правда, цыкнул на Ленчика. Но кто его знает, с какими намерениями, согласился!

Пока Сергей шел до места условленной встречи, невеселые мысли овладевали им все больше и больше. Определенно зря он идет на эту вечеринку. Будут его разглядывать, расспрашивать, сочувствовать, ругать Тузикова, комсорга института Кукушкина. А ему вовсе нет никакого дела до этих людей. Ну, выгнали и выгнали. Что он, пропал, что ли? Да они своей бригадой уже сейчас больше пользы приносят, чем иные, у которых диплом в кармане. Вон у них какой бригадир! Инженеру не уступит. Сергей сам слышал, как уважительно говорил начальник корпусного цеха. «Очень, — говорит, — развито у него образное мышление и пространственное представление, даром, что начертательную геометрию не проходил...» За Димкой всегда приходят, когда надо развертку обшивки сделать, советуются.

Прошел уже третий троллейбус, а Аввакумова все не было. Но Сергей не очень сердился на него, хотя здорово мерзли ноги. «Наверно, с галстуком возится. Брюки, небось, гладит, — улыбаясь, думал Сергей о бригадире. — А что, он парень видный. В хорошие руки его, к тренеру настоящему — чемпионом был бы в тяжелой атлетике. Будь спок... Парень в порядке».

Неожиданно мысль перескочила на другое. А вдруг девчата фыркать начнут? Узел на галстуке большой, рубашка в клеточку... «Эх, что же я ему не сказал! — подосадовал Сергей, но тут же неизвестно на кого обозлился, — Ну ладно, в случае чего, и нарежемся с Димкой! Я им тогда все скажу!»

Вот они придут с Димкой, двое рабочих парней. У них есть большое и нужное дело. За их работой следят, ее учитывают в планах, они умельцы. Если они не сделают порученную им работу, произойдет задержка всего судна. Поэтому они должны гордиться, они должны снисходительными быть к этим студентам, для которых праздник — получение стипендии, а самая большая беда — провал экзамена. А у них с Димой все другое. И поэтому нужно уметь прощать людям небольшие человеческие слабости.

Сергей вспомнил наивную песенку, которую напевал иногда впечатлительный Ленчик Цигипало. Говорилось в этой песне о том, как холодная красавица, в которую влюбился простой матрос, отвергла его горячую любовь. «На ней — шикарный шелк, на нем — костюм матроса. Он перед ней с протянутой рукой» — многозначительно заканчивалась эта песенка.

Он вытащил руки из карманов. От правой пахло духами, пахло спокойным, устоявшимся запахом устроенной жизни, какая, наверно, бывает в чинных семьях, которые живут вон в том старинном доме, чей фасад расписан мозаичным панно, а простенки выложены зелеными изразцовыми плитками.

— Сережа! — донесся возглас. Сергей обернулся. Димка шел, прижимая к боку плоский сверток.

— Извини, друг, — громко заговорил бригадир, — тут, понимаешь, с рамкой пришлось повозиться... На опоздали еще?

— Я, знаешь, замерз совсем, — еле шевеля губами, произнес Сергей. — Пошли быстрее.

От ходьбы Сергей согрелся и, оглядев Дмитрия, одетого в коричневое ратиновое пальто с большим шалевым воротником, в коричневой шапке пирожком, усмехнулся.

— Тебе тепло. Вон как оделся...

— А что? Плохо? — Аввакумов рассмеялся. — На люди идем...

Сергей был приятно обрадован. Он привык видеть бригадира в брезентовой робе, в синем ватнике, испачканного в ржавой окалине, в старой кепке или поношенном треухе, а тут ни дать ни взять — инженер с виду.

— А это чего? — полюбопытствовал Сергей, указывая на сверток.

— Подарок, — сказал солидно Димка, — ты же говорил, день рождения... Как она, именинница-то?

— Да как сказать, — замялся Сергей, — местами знаешь, как-то... — Сказал и сам рассердился на себя за пошлые, пустые слова.

В вестибюле общежития их ждал Витька Селезнев. Высокий, тощий, с лицом, похожим на секиру: выпуклый лоб, срезанный подбородок, тонкий, крупный хрящеватый нос. Витька радостно заулыбался, увидев гостей.

— Знакомьтесь, мужчины! — сказал Сергей, явно гордясь впечатлением, которое произвел Аввакумов на Витьку. Сергей даже подмигнул другу: знай, мол, наших!

В двести двадцатой, небольшой продолговатой комнате, кроме Светки Кукайтис, жили еще три девушки. Кровати стояли вдоль стен, а середину комнаты занимал большой прямоугольный стол. Даже четверым было тесно в этой обители. А сейчас уже и говорить не приходилось. Гости, а их было человек десять, тесно сидели на койках, а на единственном стуле восседал аккордеонист Генка Овечкин — непременный участник всех торжеств и пиршеств общежития. Увидев Сергея, аккордеонист грянул «Прощание со славянкой», гости зашумели, задвигались, потянулись обниматься.