Жесткий контур

Сергей был уже на улице, шагал по широкой набережной, где за тяжелой чугунной решеткой синела река, шныряли катера, неторопливо ворочались рейдовые буксиры, растаскивая баржи, а в ушах все еще звучал холодный голос директора.

«За что, за что он так на меня? — колотились мысли у Сергея. — Неужели я хуже других? Где, в каком уставе записано, чтобы человека выгоняли за то, что он носит необычные брюки? Хотя в приказе так не напишут, это было бы глупо. Конечно же, нет! Они сформулируют по-другому. За академическую неуспеваемость и недисциплинированность на практике... Не случайно эта старая калоша подсунула рапорт руководителя практики... В общем, прощай, институт...»

Сергей стоял в полукруглой деревянной беседке на самом краю откоса. Река отсюда казалась совсем рядом.

С деревьев, которые окружали беседку, падали листья. Вот один из листков медленно начал отделяться от ветки, но, повернувшись плашмя, заскользил, словно планер. Лист унесло вдаль, и в душе осталась щемящая горечь увядания.

Теперь все надо начинать по-новому. А как? Что он умеет? Хотя как что? У него пара рук, здоровое сердце, он может стать котельщиком в конце концов! Не зря же он был на практике. По крайней мере он сумеет заработать себе на кусок хлеба, а тем видно будет.

Тонкая паутина скользнула по лицу Сергея. Он смахнул ее. Неожиданно вспомнил отца, который был геологом и погиб где-то на Урале. «Мало родиться, сынок, — часто говорил отец. — Надо посмотреть, кем стал человек, к чему он пришел...»

Выходит, он, Сергей Мокшанов, пришел на этот свет за тем, чтобы стать котельщиком? Ну, а что делать, если он неудачник?..

Подходя к перекрестку, Сергей увидел трамвай, на котором обычно ездили студенты из института в общежитие. Машинально ускорил шаги, но трамвай ушел.

«Неудачнику всегда так, — подумал Сергей, — и трамваи уходят из-под носа и ветер бьет в лицо».

Соседи по комнате были в сборе, подавленно молчали. Только что приходил комендант, спросил, где койка Мокшанова, молча забрал с нее подушку, содрал одеяло, простыни, загнул матрац. Все было ясно без слов.

«Жалеют», — неприятно кольнуло Сергея, и он, ни слова не говоря, стал собираться.

Молча уложил в чемодан книги, белье, сбоку воткнул логарифмическую линейку и готовальню. Подвернулся под руку флакон с бриолином — вышвырнул его в окно.

Витька Селезнев, староста комнаты, друг, растерянно спросил:

— Куда же теперь?

— А я знаю? Попробую на завод. — Помолчал, усмехнулся одними губами (в глазах растерянность). — Как ни говори, все-таки три курса за спиной...

— Серега, а может, пожаловаться на директора?.. — робко предложил Витька. — Этак-то ведь можно с каждым расправиться...

— Нет, — Сергей мотнул головой, — бесполезно. Меня же отчислили за то, что я хвостист да и с практики ушел на три дня раньше. Все законно. Ну, да ладно, дайте листок бумаги, письмо надо черкнуть...

— Сергей, а как же Светка?

Ох, и настырный этот Селезнев! Неужели не понимает, сейчас ему не до нее. Да и стыдно показаться в комнате девушек-однокурсниц. Хуже нет, когда человека жалеют...

— Потом как-нибудь. — Сергей поморщился. — Дай, говорю, бумагу лучше!

Письмо домой получилось коротким: «Живу без изменений. Денег мне не высылайте: зачислен на стипендию».

Писать правду Сергей не решился: у матери больное сердце, правда могла погубить ее.

- Ну, я буду Аввакумов, — оюзвался один из парней, сидевших на верхней палубе дизель-электрохода. Парни курили, пряча в рукав папироски: на судне курить разрешается только в определенных местах, — отдыхали.

— Меня к вам направил мастер, — заговорил Сергей, — в вашу бригаду.

Аввакумов внимательно, не стесняясь, осмотрел Сергея с головы, на которой красовался чуб со следами бриолина, до новых узконосых черных ботинок. Светлый свитер плотно облегал плечи Мокшанова, и под свитером угадывались крепкие мышцы.

— Добре. — Аввакумов притушил окурок, поднялся, спросил: — Звать как? Так, значит, Сергей... Работал где-нибудь?

— Только на практике в институте.

— А почему к нам?

Сергей цедил слова скупо, неохотно:

— Отчислили...

Бригадир насмешливо фыркнул:

— Выгнали, значит?

— Отчислили, говорю!

Бригадир хохотнул:

— Что в лоб, что по лбу!

Затем Аввакумов назвал одного из парней:

— Ленчик, сходи к мастеру, скажи, что же он, материн сын, людей присылает, а робу не дает. И живо: одна нога здесь, другая там!

Вскоре принесли робу — брезентовую куртку и штаны. Фуражку раздобыл где-то бригадир. Она была мала Сергею. Аввакумов, пряча искорки смеха в темных глазах, посоветовал:

— Ты бы эту свою пингвинью прическу срезал. Ни к чему она здесь. Чем проще, тем лучше. И ботинки другие купи, здесь не танцплощадка...

— Ладно, — кивнул Сергей и хотел добавить, что денег у него нет, но удержался: ребята могли подумать, что новичок хочет разжалобить их.

— Ну, а раз согласен, бери лист, помогай, — скомандовал бригадир.

К вечеру Сергей устал. Ныли мышцы, уши заложило от грохота пневматических зубил, болел ушибленный палец, горело лицо, исхлестанное ветром. Поэтому едва добрался до домика на одной из окраинных, засыпанных песком улочек, где он снял угол, едва успел сказать хозяйке, чтобы разбудила утром, как сразу уснул.

В бригаде Сергей прижился. Ребята там хорошие, не лезут с расспросами, он тоже не особенно набивается на дружбу. Делает, что ему велит бригадир, делает старательно. Больше других в бригаде ему нравится электросварщик Лешка Цигипало, весельчак, балагур, которого все зовут Ленчиком.

Ленчик приходит на работу с гудком, когда Аввакумов уже начинает ворчать, что пора приступать, а этого левшу черти где-то носят. Цигипало — действительно левша, и здоровается Ленчик по-особому. Он протягивает руку и задорно говорит: «На, держи! В получку отдашь».

А когда Ленчик варит шов, он непременно поет какую-то дурашливую песенку, из которой Сергей запомнил только припев:

Мелодия у песни меняется в зависимости от длины шва: то в темпе марша — это во время прихватки листов, тут швы короткие, прерывистые. Там, где шов длинный, песня становится протяжной.

Ленчику работать с Сергеем тоже, видимо, нравится, потому что Сергей — парень сильный и сообразительный. А кроме того, Ленчику льстит, что под его началом человек чуть не с высшим образованием. У самого Ленчика, как он говорит, шесть классов, а седьмой — коридор: не пришлось доучиться парню — работать надо было.

— А вот скажи, —как-то раз спросил Ленчик у Сергея, — вышел у нас из строя сварочный трансформатор. Можно его чем-нибудь заменить? Ну вот из того, что вокруг нас есть. — И он обвел рукой палубу, на которой громоздились металлические листы, валялся нехитрый инструмент монтажников и стояла крашенная суриком железная бочка.

Сергей улыбнулся.

— Можно. Вместо трансформатора сопротивление можно создать, если подключить бочку с водой.

— Знаешь, — с неудовольствием констатировал Ленчик и с завистью вздохнул. — А вот мне учеба не лезла в башку. Упрямый я такой уж родился. В школе меня приучали правой рукой писать. Бывало, привяжут левую руку ремнем, а только учитель отойдет, я потихоньку ее вытащу и опять за свое...

— А разве это мешает тебе работать? — спросил Сергей.

— Вообще-то нет, дразнят только...

— А вот, говорят, Кочубей мог левой рукой рубить... Слыхал про Кочубея? Командир был такой в гражданскую войну. Беляк ждет удара с правой, приготовился, защищается, а он ка-ак перекинет шашку в другую руку, ка-ак рубанет!

Ленчик отшатнулся: так близко махнул у него возле лица рукой Сергей, рассмеялся.

— Так то война!

— Нет, нет, — заторопился Сергей, — я думаю, что человек, если он настоящий человек, даже свой недостаток сумеет использовать так, чтобы быть людям годным...