Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Ты не председатель, а директор!

Барсуков посмотрел на нее ласково и с такой снисходительной улыбкой, с какой взрослые смотрят на своих рассерженных детей, и она, разумеется, не знала, что он думал в эту минуту. «Даша, а ты все такая же красивая, по-прежнему мила и даже гневом своим радуешь меня, — думал он. — Я нисколько не обижаюсь, и это потому, что я все еще люблю тебя и мне всегда приятно и смотреть на тебя, и слушать твой голос»…

— Называй меня как хочешь, только не мешай мне, — ответил Барсуков.

Члены парткома поглядывали на Дашу, пожимали плечами, не понимая, как же можно такое говорить о Барсукове. После заседания они остались одни, и Барсуков сказал:

— Видишь, Дарья Васильевна, члены парткома тебя не поддержали, они были удивлены. А почему? Да потому, что твоя критика ничего не дает, ею, как говорится, сыт не будешь. Нужны хлеб, мясо, молоко, а не разговорчики. «Холмы», как тебе известно, план по продаже сельхозпродуктов перевыполняют из года в год. Холмогорцы живут обеспеченно, зарабатывают хорошо, станица преобразилась. Чего еще нужно? И ежели что-то у меня получается не так, как тебе хотелось бы, ежели я даже допускаю, как ты посмела выразиться, какие-то ошибки, то это я, извини и пойми меня, делаю не ради личного удовольствия, ибо, как совершенно справедливо говорил поэт, кроме чисто вымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо. — И тут же, самодовольно улыбаясь, тем же косым взглядом заметил на своей груди блеск золота. — Так в чем же, Дарья Васильевна, моя вина? Я ее не вижу!

— Очень плохо, — спокойно ответила Даша. — Видно, что-то у тебя со зрением…

Был у нее еще один, более продолжительный разговор с Барсуковым. Как-то поздно вечером, когда дети уже спали, он неожиданно заявился к ней в дом, веселый, в отличном настроении. Даша раскинула льняную скатерть на круглом столе, собираясь угощать гостя чаем, поглядывала на экран телевизора — охотник с ружьем и собакой пробирался по лесным зарослям — и не переставала думать, что так, без причины, Барсуков не пришел бы. Что-то привело его сюда. А что? Она не знала. Она попросила Николая поставить на плиту чайник, принесла посуду, вишневое варенье в высокой вазе.

— Даша, может, обойдемся без чаепития? Ведь я пришел к тебе по делу.

— Знаю, без дела не пришел бы. Но ведь можно поговорить о делах и за чашкой чая. Или что, снова начнем ругаться?

— Ну что ты, Даша, зачем же нам ругаться?

— Михаил, спиртного не предлагаю, знаю, что не употребляешь. Между прочим, для председателя этот фактор весьма положительный.

— Ну, спасибо, что знаешь и ценишь хоть это мое положительное качество! — весело сказал Барсуков. — Да, Николай, чуть было не забыл… Есть важная новость!

— Какая?

Николай поставил на стол вскипевший чайник и приготовился слушать.

— В самые ближайшие дни будут у меня и запасные части, и комбайны «Нива» и «Колос», и три колесных «Кировца», и двенадцать грузовиков, и даже два «Москвича» — раздобыл специально для начальников зерновых комплексов.

— А я недавно ездил в Рогачевскую, со мной и говорить не стали, — сказал Николай. — Как тебе это удалось?

— Сумел… Дарья Васильевна, не смотри на меня так строго. Да, да, я не скрываю, был у нас Анчишин, возили его в курень, угощали. Если бы можно было, я не подпустил бы его и к станичной околице. Поставил бы на холмах пушку и палил бы по Анчишину. Но нельзя! Мне нужны машины и запасные части, а без Анчишина получить их не могу. Вот положеньице: ненавидишь, а люби!

— Сам возил Анчишина в курень? — спросила Даша.

— Не дождется! — Барсуков прошелся по комнате, заложив за спину руки, молодой, стройный. — По куренным делам у меня есть большой мастер — Алексей Нилыч. Это его старания.

— Ну, садись, Миша, к столу.

— Я вас оставлю, — сказал Николай и незаметно подмигнул Даше, говоря этим, что он тут лишний. — Схожу к соседу — у него телевизор что-то барахлит. Может, починю.

— Мой Коля все умеет, мастер на все руки, — сказала Даша, когда Николай ушел. — Бери, Миша, варенье. Вишня из собственного сада.

— Варенье из вишни, сознаюсь, давняя моя слабость. В детстве, помнишь, мать, Анна Саввична, по воскресеньям ставила перед нами вот такую же вазу с вишневым вареньем. Никогда не забуду! — Барсуков положил в рот сочную ягоду и от удовольствия закрыл глаза. — Очень вкусно.

— Ну, так что у тебя, Михаил?

— Все то же… Не понимаю, не могу понять твои кавалерийские наскоки… Не улыбайся, Даша, ничего веселого в этом нету. — «Вот точно так, помню, ты улыбалась еще тогда, когда была школьницей, — невольно подумал он. — Улыбалась и позже, когда мы стояли на берегу Кубани, прощались с станицей и мечтали о будущем, и мне эта твоя улыбка так знакома и так мила, и эти ямочки на щеках»… — Даша, мы росли вместе, — заговорил он, — под одной крышей и в одной семье и теперь волею судьбы впряжены в одну телегу. Вот и везти бы нам эту телегу мирно, спокойно. А ты бунтуешь, обвиняешь меня в каких-то грехах… Прошу тебя, скажи, как сестра брату: в чем же моя вина?

— Я говорила тебе, и не раз… Да ты пей чай, а то остынет… Скажу еще чистосердечно, по-дружески: Миша, я хочу тебе помочь. Ибо если я не помогу, не сумею, то уже никто тебе не поможет, и ты можешь кончить очень плохо.

— Угрожаешь?

— Зачем же… Просто говорю.

— Хорошо, давай спокойно разберемся. — Барсуков надолго задумался и к чаю не притрагивался. — Я и ты живем одной и той же заботой: сделать жизнь в станице как можно лучше — и материально, и культурно. Ведь так же, Даша?

— Так… А что дальше?

— Забота о благе холмогорцев — иного желания лично у меня не было и нет. Но, по-твоему, в «Холмах» я единоначальник, этакий холмогорский диктатор, и в этом, как ты полагаешь, состоит моя главная беда. Так ли это? Обратимся к фактам. Кто я? В прошлом сирота, мой отец погиб на войне. Я получил высшее агрономическое образование и вот уже десять лет руковожу «Холмами». Так что же я? Бюрократ? Недоступный для людей чиновник? Или деспот? А может быть, я не умею вести хозяйство? Разве у меня нет прибылей? Разве «Холмы» в чем-либо отстают? Не улыбайся, а отвечай…

— Ну что ты понес? Конечно же ты не бюрократ и не деспот. — Даше трудно было удержать улыбку. — И хозяин заботливый — это все знают.

— Чего же еще хочешь от меня? Я не корыстолюбив, и больше всего пекусь о других и меньше всего о себе, — тем же твердым голосом продолжал Барсуков. — Но я, верно, единоначальник, и это, как я считаю, хорошо! «Холмы» хозяйство крупное, многоотраслевое, каждый день от меня требуются оперативные решения, и я не только их принимаю быстро, без проволочек, а и быстро, оперативно претворяю в жизнь. Так что в этом плохого?

— А приезд Анчишина?

— Так ведь жатва на носу, не могу же я сидеть сложа руки! Наступает самая горячая пора — уборка хлеба, и тут потребуется еще более твердая рука единоначальника, то есть человека, который не за страх, а за совесть принимает на себя, как командир в бою, всю полноту ответственности. Что в этом плохого?

— Плохо то, что ты поставил себя над всеми… Вот и сейчас все «я», «мне» да «мое». Зачем? Почему бы не «мы», «нам», «наше»?

— Знаю, знаю свой грех… Но ведь дело-то не в словах!

— Почему не проводишь заседания правления?

— Разговоров у нас, Даша, и так предостаточно — и на заседаниях парткома, и профкома, и комсомола, и всяких комиссий. Хорошо, что хоть я не отрываю людей от дела. — Барсуков совсем забыл, что перед ним стоял стакан с уже остывшим чаем. — Как ты не можешь понять, Даша, что «Холмы» — это предприятие и что моя задача состоит не в том, чтобы устраивать дискуссии, а в том, чтобы осуществлять оперативное руководство и давать стране как можно больше сельхозпродуктов, что я и делаю.

— Уже слышала.

— Послушай еще! И ответь на мой вопрос: как же я добился высоких показателей в полеводстве и в животноводстве? Как же мне удалось сделать Холмогорскую такой, какая она есть сейчас? С помощью заседаний или без оных? Каждый год «Холмы» продают государству тысячи тонн зерна, мяса, молока, шерсти, более миллиона штук яиц, и все это делается без дебатов и без прений… Между прочим, в том году, когда за рекордный урожай пшеницы я был награжден вот этой звездочкой, — Барсуков слегка наклонил чубатую голову и правым скошенным глазом уловил отблеск червонного металла на лацкане своего пиджака, — да, так вот, к твоему сведению, в том самом высокоурожайном году я не провел ни одного заседания. Стало быть, заседаний не было, а урожай был, и какой! Так что же в этом плохого, спрашиваю?!