Год жизни

Шатров, как подавляющее большинство мужчин в подобных случаях, не замечал перемен в семейном быту. Он с аппетитом съедал вкусное жаркое, не обращая внимания на то, что ест свежее мясо, а не консервы. Глубоко равнодушный к нарядам, он не замечал пополнения Зоиного гардероба. Лишь однажды новая блузка совершенно сверхъестественной окраски привлекла на минуту его внимание. Он подбросил ее на руке, подивился пестрой окраске ткани и тут же забыл о блузке.

Было еще одно, что занимало все мысли Шатрова, лишало его всякой наблюдательности. Алексей на все лады обдумывал гибель Жафарова, и наедине с собой в самых тайниках души у него часто шевелилась мысль, что он мог явиться косвенной причиной смерти этого молчаливого, скромного рабочего. Зачем он принял предложение Жафарова взрывать шпуры в шахтах и в руднике! Что, если Жафаров устал, почувствовал себя плохо, потерял силы около выхода из блока и именно это сыграло роковую роль в ту новогоднюю ночь? Ведь завал был невелик!

Снова и снова в памяти Шатрова вставала тяжелая картина похорон Жафарова. Открытый гроб с _г телом покойного несли Крутов, Норкин, Галган и Шатров. Падал редкий снежок. Позади молча шли горняки. Острое ребро гроба резало плечо, и Алексей облегченно вздохнул, когда впереди показалась могила, окруженная комьями черной земли. Чтобы вырыть ее в промерзшей, заледеневшей земле, взрывники, товарищи покойного, заложили заряд аммонита. Как прощальный салют Жа-фарову над его последним прибежищем встал дымный столб взрыва. Высоко вверх прянули камни. И долго отражалось гулкое эхо от угрюмых пологих сопок.

Глубокая прямоугольная яма чернела рядом с невысоким холмиком. И после смерти Жафаров не хотел разлучиться со своей Анаит. Судьба соединила их снова, на этот раз навсегда.

Короткую речь над гробом сказал Крутов. В словах Игната Петровича слышалась неподдельная скорбь, а когда он заговорил о том, что до последнего дня погибший честно работал для родины, что он умер, как солдат, на своем посту, голос Игната Петровича задрожал. Предательская слезинка быстро скатилась по его щеке. И многое простили горняки, с непокрытыми головами окружившие кольцом свежую могилу товарища, начальнику прииска за эту слезу над гробом рабочего!

8

Занятый своими мыслями о последних событиях, Шатров совершенно позабыл о дне рождения жены. Зое пришлось самой напомнить о нем мужу. Собираясь в контору, подкрашивая перед зеркалом губы, она сказала:

— Кстати, ты знаешь, какой завтра день?

— Пятница, кажется. Да, пятница. А что?

Алексей подошел к календарю.

— Там ничего не найдешь. Так я и знала. Это называется любящий муж. Мой день рождения! Вспомнил? Слава богу. Завтра мне стукнет двадцать четыре года. Почти старуха, а вспомнить в жизни нечего.

Когда Зоя ушла на работу, Алексей захлопотал. Он побежал в промтоварный магазин, пересмотрел все, что лежало там на полках, но не нашел ничего мало-мальски подходящего для подарка. Мучительно краснея, Шатров подозвал продавщицу, бойкую комсомолочку в синем платочке, и объяснил ей свое затруднение. Девушка улыбнулась молодому человеку, который с такой наивной надеждой смотрел на нее. Из-под прилавка была извлечена пара женских туфель. На толстой подошве, с аляповатым каблуком, они все же выглядели гораздо лучше своих близнецов-уродцев, заполнявших полки.

— Сейчас лучше ничего нет,— сказала продавщица и лукаво добавила: — Вы для Зои Васильевны ведь? Она у нас третьего дня купила хорошенькие танкетки, не чета этим колодкам.

Но обрадованный Шатров пропустил мимо ушей замечание, со своим приобретением под мышкой побежал домой.

На следующее утро подарок был торжественно вручен Зое. Весь вид Алексея без слов говорил о том, что он ожидает от нее проявлений восторга и горячей благодарности. При взгляде на массивные толстоносые туфли с крашеной пряжкой на боку, которые равнодушно лежали на ладони Алексея, Зое стало смешно и жалко мужа.

— Спасибо, Алеша. Очень миленькие туфли.— Зоя чмокнула мужа в лоб.— Я их буду беречь,— пообещала Зоя,— чтоб они не истрепались.

— Ничего,— великодушно разрешил Шатров,— носи хоть каждый день. Может быть, к лету еще привезут, почище этих.

— Хорошо бы... Теперь вот что, Алеша. Игнат Петрович так любезен, что отпустил меня на весь день справлять свои именины. Только вечером я должна сходить в контору на пару часиков. И знаешь, что мне захотелось? Пригласить к нам Ирину. Посидим втроем, поболтаем, выпьем по рюмочке. Верно? Она давно хочет с тобой познакомиться. И ты ее посмотришь, оценишь. А то просто неудобно — я у нее днюю и ночую, а к себе— ни ногой. Не возражаешь, надеюсь?

— Как же можно возражать новорожденной?

Алексей не хотел обижать Зою отказом в такой день.

По рассказам Зои Царикова составила себе довольно

точное представление об Алексее, его привычках и вкусах. Будучи и в самом деле неглупой женщиной, как ее аттестовала мужу Зоя, Ирина Леонтьевна с первого шага повела себя правильно. Едва войдя в комнату, она ахнула с видом самого искреннего изумления, всплеснула руками и подошла к книжной этажерке.

— Боже мой,— восклицала, грассируя меньше обычного, Ирина Леонтьевна,— боже мой! Стендаль, Уитмен, Теккерей! Что я вижу, у вас есть даже Вольтер! А это уж не Апулей ли? Конечно, он — «Золотой осел». И какие издания... иллюстрации... Нет, вы просто волшебник, Алексей Степаныч! Здесь, в нашей норе, иметь такую чудесную библиотеку... Я просто глазам своим не верю. Это сон,— не останавливаясь, говорила Ирина Леонтьевна, перелистывая книги, ощупывая корешки.

Шатров сиял. Ничем нельзя было так расположить его к себе, как похвалив библиотеку. Ведь он столько сил и времени положил на подбор этих книг, так охотился за каждой из них по магазинам, букинистическим ларькам, книжным развалам! Алексей и не подозревал, что Царикова в жизни не читала ни одной из книг, которыми так восхищалась сейчас. Цепкая память хитрой женщины сохранила десятка три названий ценных книг, классиков мировой литературы, и теперь она с большим эффектом мобилизовала свои скудные познания.

— Ах, шалун, у вас и «Декамерон» Боккаччо припрятан,— погрозила Царикова пальцем Шатрову, продолжая свой осмотр.— Зоечке вредно его читать. Я — другое дело. Я уже старуха. Дадите мне его на недельку, насладиться еще раз?

— Разумеется, Ирина Леонтьевна,— с готовностью отозвался Алексей. Нет, положительно Царикова была совсем не такой, какой она ему рисовалась со слов Тамары. «Уж не ошиблась ли Томочка?»

За чаем игра продолжалась. Царикова не ломалась, не кокетничала, говорила мало. Раза два вставила замечания, которые удивили Шатрова своей глубиной и меткостью.

День промелькнул незаметно. Выпили две бутылки вина, поговорили, потанцевали под патефон, спели «Меж крутых бережков», «Уральскую рябинушку». У Цариковой оказался хороший музыкальный слух, гибкий, хотя и небольшой голос. Многих слов она не знала, но мелодию вела уверенно. Прощаясь, Шатров крепко пожал ей руку и пригласил бывать почаще.

— Погоди, Ирина, я с тобой,— спохватилась Зоя, выглядывая в окно. На дворе окончательно стемнело.— Мне давно пора в контору. Там какая-то срочная работа. Игнат Петрович велел прийти к шести, а я с вами заболталась. Будет мне теперь на орехи.

—Обойдется,— уверенно ответила Царикова.

Сверх ожиданий, кабинет Крутова оказался пустым. У Зои екнуло сердце: неужели не дождался, ушел? Вот скандал-то... Но дежурный по конторе сказал!

— Игнат Петрович не приходил вечером. Велел вам позвонить ему на квартиру.

С чувством большого облегчения Зоя подняла трубку.

— Зоечка? — В знакомый властный бас вплелись вкрадчивые интонации, такие неожиданные в голосе Крутова.— Ты меня извини. Горло заложило, боюсь выходить на мороз. Захвати папку с годовым отчетом и приходи ко мне. Я тебя долго не задержу.

— Хорошо,— пролепетала Зоя и осторожно положила трубку, растерянно глядя на Царикову.— Ирина, Игнат Петрович зовет меня к себе... Ночью, на квартиру... Как быть? Но ведь с папкой!