Горячая верста

«Прямо он на меня не пойдет... вряд ли пойдет,— утешал себя академик Фомин,— но и поддержки от него ждать не приходится». В другой раз Фомин думал категоричнее: «Уйдет в кусты, станет вилять. Ну и черт с ним! Лишь бы не вынесли решения, отвергающего линию!» Фомину трудно было слушать и даже сидеть в одном положении было трудно, потому что сильно болела голова, и он боялся, как бы с ним не случился гипертонический криз. Он в последнее время болел и даже на «Молот» не выезжал, хотя знал, что там сейчас ученые из НИИавтоматики, и сам Бродов, и что там сейчас, как никогда прежде, нужны его консультации. Он бы не приехал и на совет, если бы для него он не имел такого большого значения. Он, все-таки, верил, что Главный специалист примет его сторону, и тогда облегчится его положение во время окончательного обсуждения его проекта на коллегии министерства.

Глубоко тревожил его стан «2000». К новому году он должен выходить на проектную мощность. Выйдет, тогда и конвейер его пойдет легче, его, конечно, примут и начнут строительство, но что если стан подведет?.. «Вот тогда они вскочат на коней, — подумал о своих противниках.— Понесут... с гиком, улюлюканьем...»

Затылок пекло, словно к нему прислонили раскаленное железо. Неудобно было дремать, а хорошо бы закрыть глаза, забыться...

— А вот свидетельства самих прокатчиков,— продолжал Михаил Лаврентьевич,— вот они, вы можете их посмотреть.

Он поднял большой лист фотографической бумаги с копией летучей газеты «Молния».

— Здесь со статьей выступает Лаптев, тот самый знаменитый Лаптев, которого все мы глубоко уважаем и к голосу которого, как нам известно, прислушивается и почтенный Федор Акимович.

«Паша, что же ты написал в этом листке?»— с горечью подумал Фомин.

— Слушайте. Я буду читать: «Стан могуч, спору нет, но пока идет с перебоями, то и дело останавливается, точно у него одышка. То лист начнет косить, то валки полетят, а то рольганги...» — Валки? — переспросил Фомин.— Никогда этого не было. Бог миловал.

— Не я говорю об этом, Федор Акимович, а Лаптев. Да, Лаптев! — Ладно. Читайте дальше,— махнул рукой Фомин. И подумал: «Сдурел, что ли, Паша!» Михаил Лаврентьевич читал: — «Мы хоть и рядовые прокатчики, но можем судить о смелости конструкторов, создававших стан. Они не боялись перегрузок, верили в потенциальные возможности современных материалов, но факт остается фактом: механические системы подводят прокатчиков, стан на проектную мощность не выходит. Кто тут виноват — сами судите!..» — Выйдет, выйдет стан на проектную мощность!— пообещал Фомин.

— Хорошо бы, Федор Акимович! Мы бы вместе с вами порадовались...

— Сомневаюсь...

Главный специалист поднял руку, призывая к порядку, и улыбнулся, давая понять, что реплику Фомина воспринимает как шутку. И Михаил Лаврентьевич, прервав свою речь, заулыбался. Он тоже воспринял реплику как шутку. И, конечно, не обижался на Фомина.

В заключение, обращаясь к Фомину и показывая ему то место, где под статьей стояла подпись, проговорил:

— Лаптев пишет. Лаптев!..

Фомин с горечью подумал о своем друге: «Эх, Паша, Паша, видно, не хотел ты мне зла, а ударил в самое сердце».

Академику и в голову не пришло спросить, а какой Лаптев написал статью? На «Молоте» два Лаптевых! Егор не в счет, он выпал из головы. Конечно же, Павел! Кто же другой?..

Главный специалист поблагодарил оратора за сообщение, зачем-то передвинул бумажки, лежавшие перед ним, и очень вежливым виновато-заискивающим голосом попросил Фомина высказаться.

— О чем же? — развел руками академик.— О своем проекте?.. Мне о нем неловко говорить. О проекте Михаила Лаврентьевича?.. Рекомендовать к строительству я его не могу... Критиковать его?.. Уж это, извините, совсем было бы нехорошо. Да, нехорошо-с!.. Потому как в сложившихся обстоятельствах, когда наши проекты конкурируют!.. — Фомин это слово сказал громко, врастяжку, почти прокричал. И строгим, укоряющим взглядом обвел Михаила Лаврентьевича, Главного специалиста...— Да, конкурируют!.. И что же, по-вашему?.. Я буду отшвыривать ваш проект и расчищать дорогу своему?.. Я ещё не совсем потерял стыд! Да!.. И совесть человека, и честь ученого... Не потерял-с, нет! Это уж вы, Михаил Лаврентьевич, потрясайте этой... как её... «Грозой»! То есть «Молнией». Она, может быть, вам поможет. А мне, что ж?.. Да и нет у меня её... И фотоаппарата нет. Чтобы по цехам ходить, фотографировать.

— Позвольте, Федор Акимович! Что вы такое говорите?.. Я в вашем цехе отродясь не бывал!..

— Тогда на расстоянии. Как-нибудь, из Москвы...

— Зачем же на расстоянии? Там только что был наш человек.

— Ваш человек?..

— Да, институтский. Он без злого умысла отснял стенную газету.

— Ради спортивного интереса?..

— Если хотите... Может быть!.. Зачем же делать такие обвинения?.. У вас нет на это никаких прав.

Извините, я теперь не знаю, что мне и думать.

Главный специалист растерялся, поднял обе руки, успокаивал то Фомина, то Михаила Лаврентьевича.

Он такую сцену не ожидал и не знал, как себя повести в разгоревшемся споре. Он сейчас поражен был раскрытием тайны со стенной газетой. В обвинениях Фомина не сомневался. Как же иначе могла появиться «Молния» в руках Михаила Лаврентьевича?.. Кто-то же отснял её?.. Кто-то и зачем-то доставил её в институт?

Главный специалист теперь думал о том, как бы эта история не дошла до министра, его заместителей, членов коллегии. Будучи наслышанным о прямоте Фомина, его умении драться с противниками, отстаивать свои идеи, наконец, о большом авторитете академика, он был почти убежден в неминуемости объяснения с министром. «Что, мол, за методы институтские товарищи применяют?..» А так как все знали неравнодушие Главного специалиста к НИИавтоматики, его дружеские отношения с директором, да и самим Михаилом Лаврентьевичем, то невольная тень неблаговидного поступка упадет и на него. А тут ещё жена его Лиза... Как пчела зудит на ухо, просит за Бродовых: тут помоги, там посоветуй... Главный специалист вспомнил все эти обстоятельства, взвесил, как на ладони взвешивают какой-нибудь предмет, и ему уже казалось, что отчасти эти обстоятельства известны академику Фомину, а завтра будут известны и министру... Словно бы очнувшись от своих мыслей, он заговорил торопливо, ни к кому не обращаясь:

— Понимаю вашу личную заинтересованность, но вы, Федор Акимович, и вы, Михаил Лаврентьевич, на протяжении многих лет являетесь бессменными членами консультативного совета. Ваше мнение всегда высоко ценилось министром, его заместителями, всеми членами коллегии. Наконец, и высшие правительственные инстанции— Госплан, Госстрой, Совет Министров нередко у нас спрашивают, а что думаете вы, Федор Акимович, вы, Михаил Лаврентьевич. Согласитесь, что и теперь, когда через две-три недели будет обсуждаться наиважнейшая для судеб отечественной металлургии проблема,— разве мы можем обойтись без вашего мнения?..

Главный специалист ещё долго высказывался в подобном роде, говорил общие, приятные для обоих членов совета слова,—он при этом больше смотрел на Михаила Лаврентьевича, который кивал в такт его словам, высказывал всяческие знаки одобрения. Но в сердце закрадывалась тревога при взглядах на Фомина; тот, глубоко утопая в кресле, полулежал с закрытыми глазами, но, конечно, не дремал, а чутко внимал каждому слову. Главный специалист ждал, что академик прервет его и спросит: «Какой проект вы предлагаете в дело?» Главный специалист не мог принять чью-нибудь сторону. Он мог отказаться от путевки на курорт, поссориться с женой, разорвать отношения с другом, но принять сторону Фомина или Михаила Лаврентьевича он не мог. Он хорошо знал оба проекта. И если бы вокруг них не было борьбы и ему не надо было ущемлять ничьих интересов, он бы, не задумываясь, поддержал Фомина. Но тут подспудно кипела многолетняя борьба. К тому же Госплан неохотно отпускал деньги. Каждый дорогой проект проходил с трудом.

Фоминский проект очень дорог. Заново надо строить домну, мартен, установку непрерывной разливки стали, гигантский прокатный стан. И между ними автоматическая система транспортных коммуникаций. Фантастически дорого! Прикинут члены коллегии, покачают головой. И устремят насмешливые взгляды на него, главного специалиста. Мол, нет государственных понятий. Как был инженером заводского масштаба, так и остался.