Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

— Я настаиваю: вопрос о работе консультантов весьма серьезный, и мы не имеем права от него отмахиваться. Утверждаю: Канецкий живет старым багажом. Он не только физически, а мыслью одряхлел. Это знают все. Соблюдается форма: ни врачам, ни больным от подобного рода консультаций — толку нет. Я не помню ни единой расширенной консультации, на которой разбор состояния больного мог бы стать школой для молодых врачей. Для чего же он нам? Для страховки, чтобы можно было в случае чего сослаться на его авторитет?

— А наш невропатолог? — спросила Мария Николаевна. — Сплошной штамп: всем подряд одно и то же назначение: хлористый кальций с бромом, плюс адонизид и кодеин. Если у нас на пятницу назначено на консультацию восемь больных, то в четверг старшая сестра заказывает для семерых микстуру-панацею. Ведь так, Дора Порфирьевна?

— Так! Пять лет подряд так! — Поймав негодующий взгляд Спаковской, Дора Порфирьевна прикусила язык.

— Не понимаю, — Мазуревич развел руками, — значит, вы предлагаете сменить консультантов?

— Я предлагаю: пусть партбюро подготовит открытое партийное собрание. И на этом собрании дать бой равнодушию, штампу, поговорить о врачебной этике в самом глубоком и широком понимании…

Мазуревич предложил: «Вопрос о собрании обсудить в рабочем порядке».

Вечером за чаем Григорий Наумович, выслушав Анну, сказал:

— Интересно, как поведет себя Спаковская?

Спаковская держалась хорошо, словно ничего между ними не произошло. Иногда Анна ловила на себе ее взгляд: не то любопытный, не то сочувствующий.

…Однажды ей позвонили.

Мужской голос сказал:

— Анна, что это ты низвергаешь авторитеты?

Как глупо, неужели она еще не сумела с собой справиться. Смешно: Сергей, конечно, не вернется.

— Кто это?

— Русаков. Не узнаешь начальства?

«Эх, оловянный солдатик, ты даже боишься назвать себя по-старому, по-студенчески — Андреем!»

— Собственно, о каких авторитетах ты говоришь?

— Ну, не прикидывайся. Слушай, Анна, я не советую тебе громить все и вся!

— А я тебе не советую в таком тоне со мной разговаривать! — Анна положила трубку.

И сразу же затрещал телефон. Анна со злостью посмотрела на черный неподвижный, но кричащий аппарат. Пусть хоть треснет — она не снимет трубку.

Звонок не умолкал.

А вдруг кому-нибудь нужна ее помощь?! Анна сняла трубку.

— Мне, пожалуйста, доктора Буранову.

— Я вас слушаю.

— Анна Георгиевна?

— Да. А с кем я разговариваю?

— Говорит Николаенко.

— Ну, если бы вы сказали: Маршак, Баталов или Богуш — мне было бы ясно, с кем я разговариваю, — забыв о румяном молодом человеке и все еще не остыв от стычки с Андреем, проговорила Анна.

— У меня к вам серьезное дело. Видите ли, я волею судеб ведаю курортным отделом в горкоме.

— А-а-а, — протянула Анна, вспомнив, наконец, кто такой Николаенко. — Послушайте, — засмеялась она, — вы как-то больше похожи на учителя. Сельского учителя.

— Знаете, Анна Георгиевна, когда я беру новый роман в руки, я с тайной надеждой спрашиваю себя: «А вдруг? А вдруг герой романа, скажем секретарь райкома, опоздает на бюро райкома из-за любовного свидания? Или у него в кабинете рядом с другими портретами висит портрет Лермонтова, или, допустим, этот герой коллекционирует чучела птиц». Здорово было бы.

— А вы сами что-нибудь коллекционируете?

— А как же! Заядлый коллекционер. Зажигалки! У меня уже сорок две.

— Но вы же позвонили мне не затем, чтобы сообщить о своих зажигалках!

— Совершенно верно. Анна Георгиевна, у меня к вам просьба. Вы много интересного высказали на партбюро, на мой взгляд, верных. Напишите-ка статью в городскую газету. Об ответственности врача за больного, о рутинерстве в медицине. Словом, вам карты в руки.

— А ее опубликуют?

— Непременно. И организуем мы по этому поводу дискуссию. Потом пригласим товарищей и обсудим все наши наболевшие вопросы. Сознайтесь, ведь наболевшие?

— Еще как! Хорошо! Я напишу.

Анна положила трубку. «Вот тебе и румяный молодой человек!» Статью, конечно, она напишет. Но надо все основательно продумать, посоветоваться с Вагнером.

…Изо дня в день, после отправки рукописи в редакцию, Анна с надеждой разворачивала газетный лист, пахнущий типографской краской. Статьи не было.

Через неделю Анну вызвали в управление. Она решила: статью послали «для принятия мер» — бывает такое в редакциях. Андрей сейчас учинит ей головомойку.

Русаков поднялся Анне навстречу. Неожиданно:

— Входи, входи, Буран. Как жизнь молодая? — Улыбаясь, он протянул ей руку.

«С чего это его несет? — удивилась Анна. — Хочет подсластить пилюлю?»

Его предложение — принять пост начмеда вместо Журова — было для нее как гром в ясный день.

— Спаковская собирается в отпуск. Тебе она может доверить санаторий, — ироническая усмешка мелькнула на гладком лице Русакова.

— Это она сказала?

Русаков развел руками:

— Попробуй сама. Или боишься, что не сработаешься со Спаковской?

— Ну, я не очень-то трусливого десятка.

— Тогда решай. Тебе вот многое в лечебной работе не нравилось — можешь проделывать все по своему усмотрению. Ну как?

— Нет! Не знаю, — вздохнула Анна.

— Как это не знаешь! Мы дадим тебе хорошего врача, Яковлева Бориса Ивановича. Слышала о нем?

Анна вспомнила худощавого, невысокого, слегка прихрамывающего врача, выступившего недавно на семинаре с интересной лекцией.

— А его отпустят? Я бы его с удовольствием к нам перетащила! — Сказала и спохватилась.

— Стало быть, согласна?!

— А Спаковская?

— Ей трудно не согласиться, когда твою кандидатуру предлагает горком.

Из управления Анна отправилась в редакцию. Шагая по набережной, она раздумывала о том, с чего ей придется начинать. Юркнула мыслишка: может, отказаться, пока не поздно. Нет уж, взялась за гуж…

В редакции ей предложили подписать гранки. Газетчик, с шапкой ржаных волос, сказал Анне:

— Я ваш союзник. У меня друга угробили вот такие лжеученые мужи. Это ж не консультация! Цирк!

Он ходил из угла в угол кабинета и говорил, изредка поглядывая на Анну.

— Проконсультировал этак осторожненько, очередь отбыл, положил двадцать карбованцев в карман и — привет! А больной? А его судьба? — спросил он, неожиданно останавливаясь и глядя на Анну злыми глазами. — Надо, чтобы врач чувствовал ответственность за каждую каверну. Персонально отвечал: за материальные ценности люди несут ответственность перед обществом. А за жизнь человеческую? Жизнь загубили — нет виновного. Вот так друга моего загубили, гады!

С жадностью журналист затянулся сигаретой. Анна сказала себе: «Тебе, конечно, обидно вот такое слушать о врачах. Но ты слушай!..»

«25 мая.

Томка, дорогая моя! Письма твои не затерялись. Все до единого получила.

Я не предвидела, как осложнится моя жизнь у Кости. Сначала все было хорошо. Днем мы почти не виделись, а вечером — так уж сразу повелось — вместе ужинали, потом шли в кино или к Григорию Наумовичу — старик „угощал“ нас концертами. Но больше всего, кажется, Костя любил, когда мы оставались дома. Я занималась шитьем — перешивала старые платья или перевязывала кофты, а он мне читал или что-то мастерил. (Этакая почтенная пара). Мы много спорили. Костя иногда прямолинеен. Но в общем-то у него верное чутье. Однажды он мне сказал: „Ты хорошо знаешь литературу, могла бы с лекциями выступать в университете культуры“. Я тогда ничего ему не сказала — вдруг мне откажут. И все же пошла. Встретили меня без энтузиазма. Сказали: „Подготовьте — посмотрим“. Я решила доказать, что и мы умеем-можем. И сейчас я готовлюсь. Долго выбирала тему. Наконец остановилась на Твардовском. Очень люблю его.

Да, но я хотела рассказать тебе о том, как сложились наши отношения с Костей. Он столько для меня делает, что и мне захотелось сделать что-нибудь для него. Я отдала его старый костюм в химчистку, потом обузила брюки, вытащила из-под плечей вату. Словом, Костя его не узнал. Я заставила Костю надеть костюм. Он стоял передо мной сияющий. Я подошла к нему и подняла руки, чтобы поправить борта. Видимо, он истолковал мой жест по-другому, а может, ему изменила выдержка… Он чуть „не задушил ее в своих могучих объятиях“. Я наговорила ему бог весть что.