Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

Ася разделась за камнями и, осторожно ступая по гальке, пошла в море. Было страшновато лечь на воду, но сразу же обрела уверенность, море и впрямь держит, только надо ему помогать.

Крупными саженками подплыл Костя.

— Устанешь, возвращайся. Не бойся, я буду страховать.

Удивительно теплая, ласковая вода. Господи, как хорошо!

— Всё! — крикнул Костя. — Нельзя сразу много. Плывем обратно. Дыши ровнее. Не торопись. Не бойся. Я же рядом.

Скоро Ася стала задыхаться, испугалась и сильнее заработала руками.

— Здесь дно. Можешь встать! — скомандовал Костя.

Ася обрадовалась, она плыла из последних сил, хотела встать и поскользнулась на камне. Костя схватил ее за руку и помог подняться.

Они стояли лицом к лицу, взявшись за руки. Теплая вода легонько их покачивала.

— Устала? Почему ты так тяжело дышишь?

— Просто я отвыкла, немного голова кружится.

Костя одной рукой обхватил ее за плечи, другой под колени и пошел к берегу. Он нес ее бережно, глядя прямо перед собой.

К своему удивлению, Ася не испытывала ни стыда, ни негодования. Она обхватила его шею руками.

— Я люблю тебя.

— Еще раз скажи это.

— Я люблю тебя, Костя.

На берегу он так же бережно опустил ее на камни, накинул ей на плечи полотенце и ушел одеваться.

Они медленно поднимались в гору. Горячая и сильная рука Кости лежала у нее на плече. Перед крутым подъемом они останавливались. Костя притягивал ее к себе и целовал.

— Смотри, звезда за нами подглядывает.

— Она завидует нам, ей там одной плоховато.

— Одной всегда плохо.

— Теперь ты никогда не будешь одна — ты это знай. Слышишь!

Тишина спустилась с гор, утихомирила листву на деревьях, приглушила птиц, даже цикад заставила замолчать. Только море, извечное в своем непокое, шумно, с всплеском дышало у них за спиной.

«20 июля.

Томка, дорогая, спешу тебя успокоить: дело в том, что во время нашего телефонного разговора Костя сидел тут же в переговорной, и я не хотела, чтобы он понял, догадался о твоих вопросах. Не волнуйся — никакой „разности потенциалов“, то есть интеллектов. Да, в какой-то области я больше его знаю, но ты не учитываешь одного обстоятельства: Костя долго болел, а это для одаренного от природы человека (а Костя одаренный) кое-что значит. Он много читал, я часто поражаюсь его знаниям. Костя любит и знает физику. На днях он мне заявил, что поступает на заочное отделение электротехнического факультета. Признаться, я подумала, что делает он это из самолюбия, — дескать, „и у меня будет диплом“. Я встревожилась — не отразится ли это на его здоровье. Но Костя сказал, что он обязан подумать о будущем. „Пока нас двое, а если появится третий…“ Костя любит детей и говорит, что брак без детей — кощунство над природой. А ведь Юрий не хотел ребенка… Не удивляйся, про себя я теперь невольно сравниваю… Да, сравниваю свою прошлую семейную жизнь и нынешнюю. Ты же знаешь, что я боготворила Юрия, молилась на него и… боялась его. Боялась, что я недостаточно умна для него, боялась его насмешливого взгляда, иронического замечания; всё за нас обоих — решал он, только раз он предоставил право решать мне… Нет, не хочу вспоминать…

Ты просишь сказать — „по чистой правде“, — счастлива ли я. Только какой-то суеверный страх (ведь я не очень-то избалована жизнью) мешает кричать мне: я счастлива! Счастлива! Счастлива! Костя сильный и мужественный. Вероятно, ты читаешь и думаешь, что я идеализирую Костю. Чтобы доказать тебе свою объективность, признаюсь в двух Костиных недостатках — он вспыльчив и ужасно ревнив. Но, Томка, я знаю, как укрощать моего мужа. О! я стала мудрой женщиной. Только тайны своей никому не открою, а вдруг тогда потеряю силу…. Жду тебя в гости! Приезжай, познакомься с Костей, и тогда все твои сомнения рассеются.

Твоя Ася».

«30 июля.

Томка, мы встретились… Но нет, вечная моя манера забегать вперед — ты всегда требовала обстоятельного рассказа. Так слушай: сегодня воскресенье. Костя давно обещал съездить в Ялту, показать мне „Россию“. Мне вдруг захотелось хорошо выглядеть, Пока я наряжалась, Костя курил во дворе. Он вошел и сказал: „Мне даже страшно с тобой рядом идти“.

На катере — мы ехали в Ялту на катере — Костя шутил, смеялся. Нам было по-настоящему весело. Вчера А. Г. сказала, что если все дальше так пойдет, то через два года я смогу вернуться в школу. По этому поводу мы выпили с Костей шампанского.

В Ялте мы сразу же пошли смотреть „Россию“. Костя сказал: „Хочешь, я возьму отпуск и мы проедемся до Одессы?“ Я сказала: „Конечно, хочу“.

Я немного устала. Толчея, солнце. Но Косте хотелось посмотреть, как отчаливает „Россия“.

Я разглядывала пеструю, кричащую, машущую руками, шляпами, платками толпу на палубах. И вдруг увидела Юрия. И в тот же момент, именно в тот, Юрий увидел меня. Мы смотрели друг другу в глаза всего несколько мгновений Теплоход отходил. Юрий что-то крикнул, поднял сцепленные руки. Только здесь я увидела рядом с Юрием высокую красивую женщину. По тому, как она пристально смотрела на меня, я догадалась, что она меня знает. Но сразу же о ней забыла — это сейчас, когда пишу тебе, я вспомнила все подробно; я смотрела и видела его…

Томка, почему-то раньше редко-редко, если я позволяла себе думать о нем, мне представлялось: увижу его и сердце у меня разорвется. А тут у меня ничего, понимаешь, ничего на душе. Пустота! Мне даже страшно стало от этой пустоты, ее сменила боль, даже не боль, обида, что вот из-за этого человека чужого, совсем чужого, — так страдать, считать, что из-за него кончена вся жизнь!

Не знаю, так ли в тот момент я чувствовала все это. Я смотрела на него… и не могла даже пошевелиться.

Я сказала Косте: „Пойдем, я устала“, — и мы пошли на набережную.

Знаешь, я даже не оглянулась, и мне для этого не нужно было никаких усилий. С трудом отыскали свободную скамейку. Я спросила Костю: „Ты знаешь, кого я сейчас видела?“ Костя сказал: „Знаю“. Представь — он угадал. Видимо, любовь делает человека прозорливым. Не глядя на меня, он спросил: „Ты все еще любишь его?“ Я видела, как бьется у него на виске жилочка, как крепко сжаты челюсти, я уже знала, что это означает, и все ему рассказала: и то, как мы расстались с Юрием, и что я испытала, увидев его, казалось, после смертельной разлуки. Я писала тебе, что Костя ужасно ревнив, но правдивость моих слов он никогда не ставит под сомнение.

Дорогой был занятный эпизод. Хочу рассказать о нем. На катер мы не попали и взяли такси. Шофер, пожилой человек, с добрым и усталым лицом, все поглядывал на нас в зеркало, меня это даже малость смущало, и неожиданно сказал: „Что это вы, молодой человек, все держите девушку за руку? Боитесь, что убежит?“ Костя пошутил: „На мою жену не действует земное притяжение, боюсь, как бы она к звездам не упорхнула“. Я в тон ему ответила: „Если упорхну — то только с тобой“. Когда приехали и Костя расплачивался, шофер усмехаясь сказал: „Завидую вам, ребятки, моя молодость сгорела в танке“. Только тут я увидела, что у него все лицо в шрамах от ожогов. Знаешь, что я сделала? Я нагнулась и поцеловала его. Это я-то! Особа, отвергавшая всякие сентименты и превозносившая английскую сдержанность. Раньше я бы побоялась обидеть шофера. И напрасно. Он ни капельки не обиделся, а засмеялся и сказал: „Теперь я месяц умываться не буду“. Это с Костей я стала другой. Какая-то шелуха с меня соскочила.

…Сейчас, когда я тебе пишу, девять часов. Вечер. Я жду Костю, чтобы поужинать вдвоем. Его вызвали зачем-то на стройку. Какая-то авария. Он всегда всем нужен. Всем.

Кажется, кто-то идет. Наверное, он!

Прости, закончу письмо в следующий раз…»

За окном рентгеновского кабинета рос платан: огромный, величественный и неподвижный. Осень вызолотила широкие узорчатые листья платана.