Председатель (сборник)

По собранию прокатился легкий смешок.

— Мой отчет, — продолжает председатель, — у вас в закромах. До новины хлеба хватит?

— Хватит!.. Дотянем! — разноголосьем отзывается собрание.

— Добро! Первую заповедь колхоз выполнил. Долгов не имеет. Все остальное — здесь! — Трубников махнул рукой в обвод стен, увешанных слева цифрами выполнения плана, справа — обязательствами. — А теперь приступим к перевыборам.

— Слово имеет товарищ Клягин, — объявляет Ширяев.

— Товарищи, — привычным голосом начал Клягин, — в районный комитет партии поступили многочисленные сигналы на известного вам товарища Трубникова. Мы обязаны прислушаться к критике, и товарищ Трубников, надо отдать ему справедливость, как сознательный коммунист сам настоял на перевыборах. Районный комитет рекомендует на должность председателя колхоза «Труд» всем вам хорошо известного человека, видного районного работника товарища Раменкова Владимира Лукича!

Аплодисментов не последовало. Раменков жадно затянулся папиросой, и бледное лицо его окуталось облаком дыма.

— Биография товарища Раменкова, — продолжает Клягин, — это биография нашего передового современника…

В сенях сквозь толпу дымящих самосадом мужиков пробираются запоздавшие Семен и Доня. Оба принарядившиеся, как на праздничное торжество. Впрочем, для них перевыборы ненавистного Егора и впрямь праздник Мужики неохотно расступаются, и Трубниковы наконец-то пробиваются в зал.

— И мы выражаем уверенность, что данная кандидатура оправдает возложенное на нее доверие. Прошу поднять руки! — слышат они голос Клягина.

Кто-то подвинулся. Трубниковы сели в уголок, и взгляду их представился странно недвижимо молчащий зал.

— Чего тут деется? — шепотом спросил Семен какую-то старушку.

— Раменкова выбирают, — прошептала та.

Тот же зал со стороны президиума: люди словно окаменели, есть что-то давящее, почти грозное в этой недвижимости и молчании.

Нахмурился Клягин.

Непроницаемо суров Трубников.

Спокоен Ширяев.

Слабая улыбка надежды тронула бледный лик Раменкова.

— Товарищи, вы, может, не поняли… — начинает Клягин.

— Все поняли!

— Не хотим!

— Не нужны перевыборы!

— Даешь Трубникова!

— Мы к Егору Иванычу претензиев не имеем! — вскочив с места, кричит скотница Прасковья.

Трубников поднял руку.

— Неужто? — холодно произнес он. — Я человек грубый, жестокий, самоуправный…

— Да мы не в обиде! — кричит кто-то из задних рядов.

— Не в обиде? — Трубников впился в зал своими глазами-буравчиками. — А я так в обиде! Плохо работаете, мало. При такой работе сроду в люди не выйти…

— Так говори прямо, чего надо! — слышится свежий, молодой голос Павла Маркушева. — Не тяни резину, батька!

При этом слове Трубникова шатнуло, как от удара в грудь. Тихо, со странной хрипотцой он ответил:

— Двенадцать часов в полеводстве, четырнадцать — на ферме.

— Так бы и говорил! — весело крикнул Маркушев. — Нашел чем испугать!

Кто-то засмеялся, кто-то хлопнул в ладоши, кто-то подхватил, и вот уже аплодирует весь зал.

— Голосуем! Голосуем! — требуют люди.

— Кто за Трубникова? — говорит Ширяев. — Прошу поднять руки!

Радостно и гордо люди вскидывают вверх руки; чуть помедлив и покосившись почему-то на угол, невысоко поднял руку Алешка Трубников. Но это не так. В зале воцарилась странная, напряженная тишина, и люди медленно, угрожающе поворачиваются к углу, где сидят Семен и Доня Трубниковы.

Под взглядом односельчан Семен опустил глаза. Доня заерзала на лавке, пальцы ее судорожно передернули на плечах нарядную шаль. А люди смотрят молча, ожидающе, недобро, поднятые вверх руки словно застыли. Доня опустила шаль с плеч, будто ей жарко, и вдруг резко, зло пнула мужа локтем в бок и тут же вскинула белую, по плечо голую руку. Его губы беззвучно шепчут:

— Уеду… Уеду… Уеду…

— Единогласно! — громким, твердым голосом произносит Маркушев.

— Единогласно! — повторяет Ширяев. Трубников встал из-за стола, шагнул вперед.

— Ну, так… — сказал Трубников и замолчал. — Раз вы так. — Он опять замолчал.

А зал, почувствовав его волнение, ответил шквалом аплодисментов.

Перекрывая шум хлопков, Трубников крикнул:

— Будем, как говорится, насмерть… вместе — до коммунизма!

Часть вторая

Быть человеком…

Пепельница, полная окурков. Чья-то большая волосатая рука давит в пепельнице хилое тело «Гвоздики», как называют в народе папиросы «Прибой».

В кабинете секретаря райкома идет очередное заседание. Сейчас говорит Трубников. Он сильно изменился с той поры, что мы с ним расстались: поседел, лицо изрезалось глубокими морщинами на лбу и вокруг рта, но взгляд по-прежнему тверд, неуступчив.

— …Обязательства, обязательства! Вечно одна погудка. Разве мать берет обязательства перед младенцем? Она его просто кормит своим молоком. Вот и мы должны накормить народ…

— О том и речь! — торжествующе перебивает его секретарь райкома Клягин. — Вот товарищ Сердюков, — он кивает на тучного председателя с буденновскими усами и Золотой Звездой Героя Социалистического Труда на кителе, — обязуется довести годовой надой до шести тысяч литров молока.

— От каждой из двадцати коров рекордной группы, — насмешливо доканчивает Трубников. — А с остальных трехсот, дай бог, полторы тысячи нацедит!

— Сказал бы просто, что славе моей завидуешь! — Председатель с буденовскими усами косит на свою звездочку.

— Нет! — с силой говорит Трубников. — Спаси меня и помилуй от такой славы, как твоя или его. — Он тычет культей в другого «звездоносца».

— А я чем тебе не угодил? — усмехается тот.

— Высокими урожаями, — отвечает Трубников. — Тридцать пять центнеров с гектара на площади, где собаке задрать ногу негде!

— Постой, Егор Иваныч, — вмешивается секретарь. — Ты подойди к вопросу политически. Товарищ Сердюков и Мышкин своими рекордными достижениями показывают всему миру безграничные возможности колхозного строя.

— Показывают — это точно! — с горечью говорит Трубников. — Да разве колхозы для показухи существуют? Наше дело — производить… А вот что мы производим…

Он достает из кармана завернутый в газетную бумагу кусок ржаного хлеба Разворачивает газету, видна дата: «30 марта 1952 года».

— В столовой я этот хлебушек взял, — говорит Трубников. — Кусок с ноготок, а сто граммов тянет. Вода, глина и жмых — тяжелая смесь. Вот чем людей кормят!

Председатели, кто смущенно, кто с огорчением, кто равнодушно — не такое видывали, — разглядывают страшный суррогат хлеба.

— К чему это? — поморщился секретарь.

— А к тому, что хозяйничать по-сердюковски колхоз «Труд» не будет. Мы берем три тысячи литров с коровы, зато от всего стада. А стадо у нас восемьсот голов. Урожай зерновых у нас — шестнадцать центнеров с гектара, зато на всей площади. И наша задача — сделать все хозяйство высокопродуктивным, а не поражать мир липовыми цифрами. — Трубников перевел дух, поднялся! — Если разрешите, товарищ Клягин, я пойду, сын у меня что-то приболел.

— Будь здоров, Егор Иваныч, — с некоторым облегчением произносит Клягин.

Трубников выходит.

— Вечно он воду мутит, — замечает Сердюков.

— Пыжится, как принц Умбалла, — подхватывает Мышкин, — а где в «Труде» орденоносцы?

— Зато все сыты, — вполголоса произносит председатель колхоза «Красный путь».

— Ты, Пантелеев, эту потребиловку брось! — осаживает его Клягин.

— При чем тут потребиловка! — взорвался обычно тихий председатель. Прав Трубников. Вместо дела показуху разводим!

— Смотри, товарищ Пантелеев, подобными разговорами ты поставишь себя вне рядов партии, — предупреждает его Клягин.

— Да я ничего… — смешался Пантелеев.

— Одному Трубникову все сходит, — заметил кто-то из председателей.

— И ему не сойдет, всему свой срок, — успокоил председателя Клягин.