Пурга в ночи

— Честное слово, можно сделать.

— Из твоей?.. — деловито осведомился Гринчук. — Гороху больше ешь.

Все засмеялись.

— У нас есть десять автоматических ружей «Ремингтон». — Фесенко обиделся, что над ним смеются, но упрямо доказывал свое: — Чего зубы продаете? Можно сделать пулеметы!

— Тише, — попросил Берзин. — Его заинтересовали слова Фесенко. — Говори, Игнат.

Фесенко тряхнул своим чубом.

— Можно из этих ружей пулеметы сделать! Можно, мы с Волтером уже прикидывали. Кажется, получится!

— Если кажется, то перекрестись, — насмешливо посоветовал Гринчук. Он не верил в затею Фесенко.

— Ты будешь креститься тогда, когда тебя колчаковцы к стенке поставят пули глотать, — огрызнулся Фесенко.

Волтер, прислушавшись к спору, понял, о чем идет речь, и встал. Мешая русские и английские слова, он говорил:

— Фешенкофф… ай [9]… делать пу-пу-пу. — Он поднял руки. — Ошен хорошо пу-пу-пу… «Ремингтон»… есть вэри гуд!

Глаза Аренса, много повидавшие на своем веку, перебегали с одного члена ревкома на другого. Ему очень хотелось, чтобы они поверили в то, что сказал Фесенко и что он, Волтер, считает осуществимым. Будет очень трудно переделать автоматическое ружье в подобие пулемета, но это можно, и тогда его товарищи будут хорошо вооружены. Его товарищи. Аренс с любовью, гордостью и благодарностью смотрел на ревкомовцев. Все они такие разные, но все они очень близки ему, они его братья. Он, Волтер, делает с ними революцию в России, помогает установить царство свободы и счастье трудового народа. Аренс волнуется, но ревкомовцы уже согласны, улыбаются.

— Так и делай, Аренс. — Мандриков похлопал его по плечу. — За какой срок ты справишься с работой?

Волтер прикидывает время, уверенно говорит:

— К весне все десять пулеметов будут готовы.

— О кэй! — Мандриков по-товарищески подмигивает Волтеру, но у самого неспокойно на сердце.

Уже прошло много времени. Пора бы Мохову к Оттыргину привести Струкова. Почему они задерживаются? И, чтобы скрыть свое беспокойство, он рассказывает о намерении Нины Георгиевны лечить больных чукчей.

— Золотое у нее сердце, — говорит Гринчук. — Не гнушается людьми.

— Чукчи не захотят у нее лечиться, — замечает Титов. — Они шаманом запуганы.

— Я помогу. — Куркутский после поединка с шаманом: готов снова ринуться в бой…

— Своих бы докторов из чукчей сделать, — мечтательно говорит Булат.

— Хватил, — усмехнулся Гринчук. — Они еще своего имени в святцах не читают.

— Будут, — с глубокой, убежденностью заговорил Мандриков и укорил Гринчука: — Какой ты революционер, если не веришь, что у чукчей свои доктора будут? Вот для того мы с тобой тут и находимся, чтобы чукчи не в святцах имя свое читали, а в книгах, которые напишут, в своих газетах, которые сами будут печатать. — Мандриков размечтался: — Города тут будут с высокими домами, и будут жить в них чукчи и сидеть за столами, и есть вилкой. Дороги по тундре пройдут, заводы в небо трубами уставятся, дета, в садах будут бегать, а сады зеленой листвой зашумят и…

Дверь распахнулась, и вошел Струков в сопровождении Мохова и Оттыргина. Ревкомовцы, увлеченные мечтой Мандрикова, вернулись к действительности, суровой и тяжелой. Струков держал в руках сумку. Он заметно волновался.

— Что случилось, товарищи? — начал он, но Гринчук оборвал его:

— Помолчи!

— Почему задержались? — спросил Мандриков Мохова.

— Подошли к амбулатории, а на дверях записка…

Мохов достал из кармана мятый клочок бумаги и протянул ее Мандрикову.

Михаил Сергеевич расправил и прочитал:

— «Ушел к Биричу. Если нужен, идите к нему. Струков».

— Что это значит? — Мандриков указал на клочок бумаги. — Зачем вы ходили к Биричу?

— Ночью у него был сердечный приступ. А утром я ходил больного проведать. Вот и оставил записку.

— Бирич здоров, как морж, — сказал Фесенко. — Я его вчера видел. Прогуливался.

— Сердце сдает неожиданно. — Струков был уже спокойнее. — Я, как врач, не мог отказать в помощи даже врагу, каким считаю Бирича.

Лжет, Берзина к этому выводу привели последние слова Струкова. Он слишком торопился убедить членов ревкома в необходимости посещения Бирича.

Обвинить Струкова в чем-нибудь Мандриков и его товарищи не могли, но у каждого зародилось сомнение в его искренности. Михаил Сергеевич вспомнил, все, что говорил Берзин о Струкове. Сейчас он чувствовал, как был прав Август. Мандрикову было тяжело отказаться от своей прежней позиции доверия к Струкову и его защиты — внешне это будет походить на признание своей ошибки, — но Михаил Сергеевич понимал, что был неправ. Ревкомовцы ждали.

— По соображениям политического характера, — Мандриков отчетливо и раздельно произносил каждое слово, — революционный комитет Анадырского Совета рабочих депутатов постановляет. — Михаил Сергеевич замолчал и взглянул на Берзина: «Не ошибусь, Август?», и, обратившись к Струкову, закончил: — Немедленно удалить вас из поста Ново-Мариинска на народные угольные шахты. Труд будет оплачиваться.

— Правильно! Нечего здесь воду мутить! — одобрили ревкомовцы. — Среди шахтеров пусть поживет, покажет, что он наш. Пусть шахтеров лечит, а не коммерсантов.

— К часу дня будьте на шахте, — добавил Мандриков. — У вас есть вопросы?

«Легко отделался», — подумал Струков.

— Какие у меня могут быть вопросы? Я, как большевик, подчиняюсь решению ревкома и, кроме того, считаю его правильным из-за сложившейся ситуации.

Со стороны казалось, что Струков совершенно искренен. У Мандрикова мелькнула жалостливая мысль: а не напрасно мы его подозреваем? Но он тут же прогнал ее и уже хотел предложить Струкову покинуть ревком, как тот сказал:

— Я очень прошу вас, товарищи, запросить обо мне подпольный комитет партии во Владивостоке, товарища Романа, чтобы рассеялись некоторые недоразумения.

— Мы учтем вашу просьбу, — кивнул Мандриков и сказал Мохову и Оттыргину:

— Вместе на шахту съездите.

Струков направился к двери. Ему хотелось скорее уйти, но он сдерживал себя и шел, опустив голову. Когда за Струковым закрылась дверь, Мальсагов пошутил:

— Был доктор — нет доктора, Бирич совсем на нас обидится.

— Есть у нас доктор! — воскликнул Мандриков, вспомнив о Нине Георгиевне. — У нее, может быть, не так много знаний, но желания…

— Ты о Нине Георгиевне? — догадался Берзин. — Очень правильно.

— Какой же она доктор? — разочарованно протянул Гринчук.

— Настоящий, — вступился за Нину Георгиевну Клещин.

— Бучека и Галицкого выходила, — напомнил Булат.

— По наследству амбулатория передается, — не унимался Гринчук. — От мужа к жене.

— Это к делу не имеет отношения. — Мандриков был недоволен замечанием Гринчука. — К тому же Нина Георгиевна ушла от мужа, не считает больше себя его женой.

— Мода на такое пошла тут, — балагурил Гринчук и осекся. Все почувствовали себя неловко. В лицо Михаилу Сергеевичу бросилась кровь. Он ничего не сказал, сдержался и, быстро подойдя к двери, ведущей в соседнюю комнату, где у Наташи была Нина Георгиевна, позвал ее.

…Счастливая Нина Георгиевна торопилась в амбулаторию. Она едва сдерживалась, чтобы не побежать. Даже предстоящая встреча со Струковым не омрачала ее радости. К амбулатории она подошла в тот момент, когда Струков укладывал вещи на нарту. Оттыргин с закинутой за плечи винтовкой, сидя на корточках, возился с одной из собак упряжки. Заслышав шага, Струков обернулся и, увидев свою бывшую жену, перестал возиться с ремнями.

— Доброе утро, Нина… Георгиевна, — Струков говорил с наигранной приветливой улыбкой.

Ненависть его к Нине Георгиевне не проходила, и он поклялся при случае ей отомстить. Сейчас же ему хотелось снова быть вместе. Нина Георгиевна была красивой и очень желанной. Ночи, проведенные с ней, не забылись и волновали его. Струков не понимал, что ее ласки — это благодарность за то, что он увез ее от страшного прошлого, но он выдал себя и перестал для нее существовать. Она не ответила Струкову на приветствие и быстро прошла мимо. В этот момент из дверей вышел Мохов.