Утренний бриз

— Новая власть, Советская, хочет купить у вас оленей. За них будут даны товары по справедливости.

— Где товары? В Марково ехать? В Усть-Белую? — сразу же посыпались вопросы. Был разгар охоты, и чуванцам не хотелось ее прерывать, упускать удачливое время. К тому же и олени у них сейчас были тощие. Далекого перегона не выдержат. В то же время так хотелось поторговать по-новому.

— Нет, в Марково не надо, — ответил Куркутский. — Подгоняйте табун оленей к Ерополю.

— К Ерополю? — разочарованно прозвучали в разных углах яранги голоса, и веселый шум стих. Приподнятое настроение стало падать. Кто-то крикнул:

— В Ерополе нет товаров! Из Ерополя просили дать оленей. Рэнто сказал не давать! Купцы сердиться будут!

— В Ерополе нет товаров. Вы правы, — ответил Куркутский, — но в тот день, когда вы подгоните табун к Ерополю, туда Советская власть привезет товары, и вы обменяете оленей. Я останусь у вас в стойбище и вместе с вами побегу к Ерополю, а он, — Куркутский указал на Дьячкова, — побежит в Марково за товарами.

Предложение Куркутского было встречено бурей восторга.

Куркутский кивнул Дьячкову.

— Тащи с нарт все, что привезли. Будем делать подарки.

Двое чуванцев помогли Дьячкову внести в ярангу мешки. Собравшиеся смотрели на них с любопытством.

Дьячков и Куркутский доставали из мешка что попадалось под руку и вручали столпившимся чуванцам. Кому досталась пачка табаку, кому плитка чаю, кому пакет сахару или коробка патронов… В яранге было весело, шумно. Чуванцы радовались подаркам, показывали их друг другу, тут же обменивались ими… Кто-то спросил о веселой воде, но Куркутский ответил, что ее нет у него. Чуванцы с сожалением покачали головами и снова занялись подарками…

Когда мешки опустели и люди стали расходиться, к Куркутскому подошел Рэнто. Богатый оленевод дружелюбно смотрел на приехавших:

— Моя яранга большая. Полог просторный. Жены молодые. Пойдем ко мне спать.

Первым движением Куркутского было отказаться от приглашения, но тут он заметил, что многие чуванцы, находившиеся поблизости, слышали слова Рэнто и отнеслись, к ним с таким неприкрытым удовольствием и гордостью, точно они приглашали к себе гостей сами. Нельзя было не считаться с влиянием Рэнто, и Куркутский, догадываясь, что, воспользовавшись гостеприимством Рэнто, он только больше расположит к себе чуванцев, согласился.

Утром Дьячков покинул стойбище Средней Реки. Куркутский остался…

— Когда чуванцы оленей к Ерополю пригонят? — спросил Чекмарев, едва Дьячков закончил рассказ.

— На пятое марта, — посчитал по пальцам Дьячков.

— Какие товары в обмен на оленей нужно везти?

— Патроны, чай кирпичный… Вот, у меня список есть, — Дьячков достал из кармана листок бумаги, протянул Чекмареву. — Куркутский здесь написал.

Василий Михайлович быстро просмотрел список, кивнул:

— Эти товары есть! На ярмарку поедем все. С чуванцами не торговаться. Сколько захотят за оленей, то дать…

— Заломят такое… — начал Каморный.

Дьячков возразил:

— Чуванцы народ честный, справедливый. Я сам чуванец. Я знаю свой народ.

— Правильно говоришь, Федор, — поддержал его Чекмарев. — Отбирай товары, и четвертого выезжаем. А пока будем возить товары из Усть-Белой.

Чекмарев с острым ощущением удовольствия бежал на лыжах.

Только сегодня ночью стихла пурга. И вот уже с необыкновенно высокого светлого неба ласково светит желтое солнце, нестерпимо сверкает снег. Василий Михайлович выехал на берег Анадыря. Летом этот берег крут, обрывист, а сейчас он едва приподнимается над занесенной рекой. Где-то глубоко под двойным одеялом льда и снега течет быстрая холодная вода, но еще долго, очень долго надо ждать, пока она освободится от зимнего панциря и заструится меж оживших берегов.

Василий Михайлович поправил за спиной винчестер и двинулся вдоль реки к рощице. После однообразного сидения в доме из-за пурги, он вышел поразмяться и поохотиться. Завтра он едет на ярмарку в Ерополь.

Из-за рощи прямо на него вылетела упряжка. Василий Михайлович едва успел увернуться от нее. Нарты промчались мимо Чекмарева, он у вил, ел испуганное лицо каюра и узнал его. Это был Оттыргин.

— Отты, Отты! — закричал Чекмарев вслед упряжке, которая все еще неслась на полном ходу.

Каюр с силой воткнул остол в наст между полозьями нарты и налег на него. Упряжка остановилась.

Помахав рукой в знак приветствия, Василий Михайлович заскользил к нартам. С них медленно встал каюр. «Что-то важное с поста привез, не иначе, — подумал Василий Михайлович. — Ишь как гнал собак…»

— Здравствуй, Отты! — сказал Чекмарев.

Он протянул руку Оттыргину и увидел измученное лицо каюра. Чекмарев крепко сжал руку молодого друга:

— Что случилось, Отты?

— Плохо дело, — закачал головой каюр.

— Что плохо? — Василий Михайлович уже безошибочно угадал, что Оттыргин привез какое-то неприятное известие.

— Антон плохо, — виновато произнес Оттыргин. — Совсем плохо. Много дней с закрытыми глазами лежал, хотел к верхним людям уйти. Потом глаза открыл. Просил тебя привезти. Я вот приехал.

— Да что же случилось, что с Антоном? Что на посту? — недоумевал Чекмарев. Почему Мохов зовет его? Ведь они так мало знакомы.

Оттыргин торопливо, точно боясь, что Чекмарев его не дослушает, рассказал, как ночью Август Берзин, Галицкий, Мальсагов, Антон, Ульвургын и сам Оттырган с Вуквуной подъезжали к Ново-Мариинску, как их встретили неожиданные выстрелы в лицо, как был ранен Антон Мохов.

— Я увез Антона вверх по реке Большой, — заканчивал Оттыргин свой печальный и непонятный Чекмареву рассказ. Там его лечил шаман.

— Этого еще не хватало! — сердито воскликнул Чекмарев, теряясь в догадках. — Как он сейчас?

— Мясо ест, чай пьет, — Оттыргин устало опустился на нарты. — Тебя звал.

— Почему Антона сразу не привез ко мне?

— Думал, и здесь стреляют, — Оттыргин покачал головой. — Однако, на посту плохо.

— Чего уж хорошего, если в своих стреляют, — проворчал Чекмарев. Он все еще не мог поверить в правдивость того, что услышал от каюра, хотя и знал, что не в характере Оттыргина сочинять небылицы.

Василий Михайлович вначале не думал о том, что Оттыргин несколько дней добирался в Марково сквозь пургу. Об этом он вспомнил, когда его глаза заметили, что на нарте, кроме пустого мешка, в котором обычно хранилась еда каюра и корм для собак, ничего не было. Чекмарев перевел взгляд на упряжку. Собаки истощены. Василию Михайловичу стало стыдно своего раздражения. Оттыргин сделал все, что мог, и сделал так, как считал лучше. Чекмарев мягче произнес:

— Все будет хорошо, Отты.

— Я тебе бумагу привез. Антон написал, — Оттыргин, сердито встреченный Чекмаревым, не сразу вспомнил о письме Мохова.

Каюр, порывшись за пазухой, протянул письмо. Василий Михайлович выхватил его из рук каюра, нетерпеливо развернул, чуть надорвав бумагу, и быстро прочитал.

От лица его отхлынула кровь.

Он сжал в кулаке бумагу, прошептал:

— Неужели это правда?

Оттыргин молчал, устало сидя на нарте.

Василий Михайлович расправил письмо, перечитал его еще раз, потом глухо сказал Оттыргину:

— Поехали в Марково.

Пока каюр отогревался в Совете и жадно ел, Чекмарев послал за Федором Дьячковым и Давидом Каморным. Они были, как и Чекмарев, оглушены вестью о том, что случилось в Ново-Мариинске.

— Что же будем делать? — Федор Дьячков не скрывал своей растерянности, и Чекмарев впервые подумал, что напрасно выдвинул его в председатели Марковского Совета. Дьячков как-то прятался за спину других и сам ни разу не внес какого-либо предложения, не решал вопросов самостоятельно. Вот почему Василий Михайлович сердито спросил его:

— Ну а ты что думаешь делать?

Дьячков беспомощно пожал плечами.

Каморный, как всегда хмурый и темнолицый, сверкнул на Дьячкова горячими цыганскими глазами:

— Ну, что ты? Говори, что делать. Ты председатель!