Великий тайфун

Бой продолжался весь день, всю ночь и весь следующий день. К вечеру 13 марта вокзал прекратил сопротивление. Белогвардейцы, не выдержав натиска Красной гвардии, оставили вокзал и пытались бежать, но почти все были перебиты, часть вышла из здания вокзала с белым флагом.

Члены штаба обошли вокзал. Всюду были следы только что закончившегося сражения. Крыша над буфетом первого и второго классов была пробита снарядом. Упавший на длинный, стоявший посредине зала, сервированный стол снаряд разорвался и разнес в щепки всю мебель, стойку, буфет. На полу лежали изуродованные трупы офицеров. За одним уцелевшим столиком, навалившись на него грудью, застыл офицер в погонах капитана. Окровавленная голова его была пробита осколком снаряда.

В зале третьего класса находились под караулом пленные белогвардейцы. Сюда же санитары носили с улицы раненых и убитых красногвардейцев; они лежали рядами на каменном полу.

Вдруг Виктор бросился к одному из трупов. Это был бородатый солдат в шинели, без шапки; седые волосы его слиплись от крови; один глаз слегка приоткрыт: рот крепко сжат… Он уже не скажет: «Оце гарно!» Виктор побледнел, отошел от солдата.

— Володя, — сказал он, — это тот самый… — Спазмы сдавили ему горло.

Указывая на тела убитых, Виктор крикнул пленным:

— Негодяи!

— Отведите их в тюрьму, — приказал Володя часовым, охранявшим пленных. — Доставьте живыми… никакого насилия! Трибунал будет судить.

Утром 14 марта революционный штаб разместился в казармах Амурской флотилии, на окраине города, в Горбылевке.

Где и кем был сделан последний выстрел — этого никто не знал, только к восьми часам вечера 14 марта в городе, погруженном в полный мрак (электрическая станция не работала, огней в домах не зажигали), наступила тишина, от которой жителям города, пережившим ужас первых дней гражданской войны, становилось жутко.

…Хотелось забыться, очень хотелось забыться, и Виктор лег на деревянном диване в штабе. «Оце гарно!» — отчетливо услышал он голос бородатого солдата, и все вдруг ушло… исчез труп бородатого солдата, не стало гула орудий, трескотни пулеметов… Виктор заснул.

ДЕСАНТ ВРАЖЬИХ ВОЙСК

В избушку Серафимы Петровны пришел, как всегда, рано утром Ван Чэн-ду со своими булками. Работая по организации китайцев в профессиональный союз, он не переставал носить за спиной корзинку с булками.

Виктор умывался.

— Япынска солдата ходи на берег, — сказал Ван Чэн-ду, когда Виктор, умывшись, утирался полотенцем.

— Как? — Виктор с тревогой посмотрел на булочника.

Ван Чэн-ду поставил корзину на пол, сел у двери на порог, достал из-за пазухи вместе с пачкой сигарет отпечатанный типографским способом листок.

— Солнца мэйю [33], — сказал он, — моя ходи посмотри… — Дальше он, пустив в ход жесты, объяснил, что японские матросы расклеивали по городу объявления.

Повесив полотенце на крючок, Виктор взял листок из рук Ван Чэн-ду. Бледность покрыла его лицо.

— Что это? — встревоженно спросила Женя.

— Объявление командующего японской эскадрой… Высажен десант…

— Десант? — смятение послышалось в голосе Жени.

Глаза их лихорадочно бегали по печатным строчкам листовки адмирала Хирохару Като.

— Это уже настоящая интервенция! — Виктор смял в руке листок, от волнения у него пересохли губы.

— Его война хочет, — сказал Ван Чэн-ду. — Япынска люди посмотри, кричи «банзай» [34].

Виктор заговорил о загадочном убийстве, совершенном накануне, 4 апреля, в японской конторе «Исидо» в Маркеловском переулке. Убийцы не были обнаружены, не было и никаких следов ограбления.

— Как ты думаешь, Ван Чэн-ду, кто убил японцев? — спросил он всезнающего булочника.

— Моя думай, — ответил Ван Чэн-ду, — хунхуза нет [35].

— Кто же тогда убил, если не хунхузы?

Если бы убили хунхузы, они совершили бы грабеж, резонно заметил Ван Чэн-ду.

Виктор согласился.

— Пухао [36], — сказал Ван Чэн-ду. Он закурил и взял свою корзину.

Виктор поспешил в Совет. У Мальцевского базара толпился народ. Слышались возгласы:

— Почему же это Совет допускает!.»

— Топить их надо!

Виктор сел в трамвай.

У мастерских военного порта шумела толпа рабочих, не приступавших к работе. На кирпичной ограде на месте сорванного листка, от которого остался только небольшой клочок, кто-то уже успел написать углем: «Долой интервентов!»

Улица поражала своей необычной многолюдностью. Возле памятника Невельскому вагон трамвая с лязгом остановился. Через улицу проходила рота японской морской пехоты в белых гетрах, в синих бескозырках, с винтовками через плечо. Словно рисуясь, четко отбивали шаг и были похожи друг на друга, как бывают похожи оловянные солдатики. Вместо лиц у них были непроницаемые, желтые маски с узкими темными щелками на месте глаз. Шли они, словно это был их город — Кобе, или Киото, или Осака. Никогда у Виктора Заречного не было неприязненного чувства к какой-нибудь нации, тем более к таким народам, как японцы, китайцы, корейцы, среди которых он рос. Даже во время русско-японской войны злоба охватывала его не к японцам, одерживавшим победу, а к самодержавию, виновному в поражении. Живя в Японии, в эмиграции, он полюбил эту страну, ее народ, а маленькая обаятельная Тори едва не завлекла его своими чарами. Теперь, увидя японских солдат в родном городе, Виктор пережил чувство, какое, вероятно, должен испытывать человек, получивший пощечину, — в нем закипела ненависть к врагу, пришедшему, чтобы отнять свободу, добытую потоками крови, отнять любимый край.

В Исполкоме царила растерянность. Никто не сомневался, что убитые в конторе «Исидо» японцы были жертвой коварной провокации: нужен был повод для интервенции.

Собрались члены Исполкома, партийные и военные работники. Об убийстве в Маркеловском переулке уже говорили мало. Ни милиция, ни уголовный розыск не могли обнаружить преступников. Говорили, будто собака-ищейка повела сотрудника уголовного розыска из Маркеловского переулка на Китайскую улицу, остановилась на углу Китайской и Пекинской, где помещалось здание японского консульства, нервно кинулась к двери консульства, обнюхала ее, потом побежала дальше, перешла Светланскую улицу у городского сада и привела к берегу Золотого Рога. Здесь она обнюхала песок на берегу, посмотрела на бухту и, вытянув шею, несколько раз тоскливо пролаяла…

Началось экстренное заседание Исполкома, Оно было коротким — времени для разговоров не было. Все знали, что скажет председатель Исполкома Суханов, и тем не менее слова его: «Японские войска занимают город» — были встречены глубокой тишиной.