Избранные произведения

улицы.

Вера Сергеевна подошла к зеркалу и, не оглядываясь на

хозяина, стала поправлять прическу и в то же время говорила о

своих планах поступления на службу.

На него почему-то неприятно подействовало, что она так

просто и свободно при нем оправляет прическу, как будто

благодаря ночевке здесь она уже имеет какое-то близкое

отношение к нему и к его комнате.

Опять в голове промелькнула одна из отвратительных

мыслей: «Кто она? Может быть, она очень бывалая особа?»

Если бы она была простая, искренняя женщина, без всяких

задних мыслей, она бы хоть спросила про письмо, получил он

его или нет. А у нее такой вид, что как будто она ничего не знает,

или этот вопрос с возвращением обстановки такие пустяки, что

все подразумевается само собой и говорить об этом нечего.

И значит, если бы он торжественно объявил ей, что он, как

представитель кучки, держит свое знамя высоко и потому

возвращает ей обстановку, она приняла бы это как что-то вполне

естественное, и он попал бы в глупое положение со своим

торжественным тоном.

Она вообще, очевидно, совсем не представляет себе общего

положения и того, что слово «собственность» здесь никак не

звучит. А тем более собственность эмигранта.

– Ну, вот, будем по-русски пить чай. Где же спиртовка? Я

буду за хозяйку.

160

При слове хозяйка Андрей Андреич постарался улыбнуться

ласково и гостеприимно. Но улыбка вышла натянутой и

неестественной.

– Спиртовка в буфете, я сейчас подам.

– Сидите, сидите, с этим я справлюсь,– сказала она и,

подойдя к буфету, открыла дверцы и достала спиртовку, прежде

чем он успел встать.

Ему опять только осталось улыбаться и сказать что-то

невнятное о ее способностях как хозяйки.

– Здесь мне, очевидно, придется к этому серьезно

привыкать,– ответила она.

Андрей Андреич на это не нашел, что ответить, так как

подумал о том, в каком смысле она говорит это?.. И что

подразумевается под этим? Где именно здесь?

Вчерашние мечты о том, как они вдвоем будут сидеть уже

вместе на диване, для него рассеялись как дым, потому что это

могло самым отчетливым образом повести к тому, что между

ними незаметно возникнет близость. А она – незамужняя, сидит

без места и без работы.

– А что у нас к чаю есть? – спросила Вера Сергеевна,

улыбнувшись, как будто ей самой было странно, что она

говорит: «у нас».

Андрей Андреич при этом даже не улыбнулся, а, как-то

заторопившись и засуетившись, встал и неловко сказал, что

сейчас принесет. Он вышел в коридор с тем, чтобы идти в

лавочку, и почти столкнулся с соседкой, которая делала вид, что

делает что-то у вешалок.

«Наверное, подслушивала»,– подумал он с неприятным

чувством. Оглянувшись в дверях, он увидел, что соседка,

задержавшись на повороте коридора, смотрит ему вслед тем

противным, двусмысленно-подозрительным взглядом, каким

смотрят такого сорта женщины-хозяйки, любопытные до всяких

историй, а потом разносящие о них грязные догадки и

сообщения на всех перекрестках.

Андрей Андреич пришел домой, постаравшись незаметно

проскользнуть через коридор, чтобы не столкнуться с соседкой.

– Уже? – сказала Вера Сергеевна, повернувшись к нему с

улыбкой от стола, с которого она сметала щеточкой крошки.

– Да, я скоро.

Подойдя к нему, молодая женщина стала близко около него и

начала вместе с ним развертывать покупки. Ее можно было бы

161

тихонько обнять за талию, и она, наверное, не оскорбилась бы, а

только с удивленной лаской, как нежданная, своя, близкая,

оглянулась бы на него и, покраснев, продолжала бы

развертывать, отдаваясь его несмелой ласке.

Но насколько вчера каждое ее движение в его сторону

вызывало в нем ощущение необычайного, неожиданного

счастья, настолько теперь всякое такое движение пугало его, как

повод к ответственности.

Если же все предоставить силе стихийного влечения и

судьбе,– будь что будет,– а потом уйти от нее, отдав ей

обстановку?

Но это было бы хорошо, если бы он был у нее, а здесь она у

него. Что же, ему из собственной комнаты уходить?..

И чем дальше, тем больше он чувствовал себя связанным и

неестественным, потому что при каждом ее движении у него

мелькала какая-нибудь отвратительная мысль о ней, о ее

намерениях, о том, что он, кажется, попал в историю... в

особенности, когда он вспомнил, что она вчера что-то говорила

про судьбу.

Если бы в нем было меньше хрупкости и идеализма, то он

чувствовал бы себя свободнее и не был бы таким подлецом по

отношению к ней, каким он внутренно себя чувствовал. Он

прямо сказал бы ей: «Вы что, мол, барынька, содержать я вас не

могу, будем рассуждать трезво,– ежели я вам нравлюсь, как

мужчина, что ж, пожалуйста, обстановку берите себе, но, кроме,

я ничего не могу предложить и в мужья не гожусь, потому что

привык жить аккуратно, и то едва-едва свожу концы с концами,

а вот ежели так каждый день в лавочку будем бегать да сыр с

конфетами покупать, то совсем прогорим...»

И, конечно, ученик его так бы и сказал. А он не мог так

сказать благодаря своей излишней деликатности, и поэтому он

говорил и делал то, чего как раз не хотел делать и говорить. И

вследствие этого катастрофически шел к все большей и большей

близости.

– Ну, вот, сейчас я приготовлю все, и будем сидеть, говорить

и пить чай,– сказала Вера Сергеевна.

Она точно молодая новобрачная, приколов на грудь как

фартучек, салфетку, резала сыр, стоя перед столом, изящная и

красивая, в лаковых туфельках, с шелковыми чулками и в

изящном платье, плотно облегавшем ее округлые бока.

162

Она внесла с собой особенную атмосферу женской чистоты

и порядка: стол накрыт был чистой скатертью, везде расстелены

были салфеточки, чайник она покрыла вышитым петухом – все

вещи Василия Никифоровича, лежавшие обычно без

употребления.

– Вы верите в судьбу? – спросила она без улыбки, взглянув

на хозяина.

– А что? – спросил Андрей Андреич, покраснев.

– Нет, ничего... Ну, садитесь сюда, на диван, со мной.

Он насильно улыбнулся и сел около нее, но зацепился за

ножку стола и так близко сел, что его бок пришелся вплотную к

ее боку.

Вера Сергеевна с улыбкой оглянулась на него. А он,

покраснев, сделал вид, что ему нужна пепельница, стоявшая на

другом конце стола. Он приподнялся за нею и сел дальше, чтобы

не прикасаться своим боком к ее боку.

– Боже, как здесь все изменилось,– сказала Вера Сергеевна,–

и люди, и все. Кто был богат, тот стал почти нищим.

– О, ужасно! Ведь я прежде жил так, что и на двоих хватило

бы, а теперь один вертишься едва-едва...

– И нравы, вероятно, изменились?

– Ужасно,– опять сказал он.– За границей считается чем-то

невероятным отобрать, например, у человека дом, вещи, а здесь

это освящено законом. Часто бывало так, в особенности первое

время, что люди, уехавшие по делам на несколько месяцев и

даже недель, возвращались и находили в своей квартире новых

обитателей. И ничего не могли сделать. Приходилось искать

нового угла и перебираться туда в чем приехали.

Он как-то полубессознательно сказал это затем, чтобы она,

когда он ей скажет, что возвращает ей обстановку, не думала,

что это такая простая и обыкновенная вещь в стране, где

попрано всякое право, а редчайшее, благороднейшее

исключение, свойственное только кучке.

– Ну, это уж, наверное, самые отъявленные негодяи,– сказала

она.

Эта фраза убила Андрея Андреича.

– Да не негодяи, а таковы здешние законы, не признающие